А объяснение этой “мистики” очень простое: перед нами ведь роман, а не исторический труд, и потому мы имеем здесь дело с реальностью психики автора, а не с реалиями истории. Иными словами: поскольку мы уже знаем, что автор рассказывает небылицы про какого-то Кобрисова и какой-то Предславль, надо относиться к тексту как к отражению процессов, происходящих в душе автора, и не более того. Разумеется, эти процессы (вполне бессознательные) деформируют факты, которые автор использует, подстраивают эти факты под конкретные схемы протекающих в душе автора процессов. В результате получается нечто, имеющее к войне отношение весьма отдаленное, но зато впрямую связанное с характером и биографией автора.
Вспомним: под Мырятиным герой Владимова должен столкнуться с “русскими батальонами” в немецкой форме. Конечно, это не те “власовцы”, при помощи которых враг был отброшен от Москвы в 41-м, но человеческое бессознательное (при помощи которого пишутся романы) таким тонкостям не придает никакого значения. Как мы видели, фантазия Владимова уже объединила под Москвой в единое целое части Кобрисова и части Власова, так что штурм Мырятина может теперь восприниматься (с точки зрения анализа бессознательного) как столкновение с самим собой, некая внутренняя борьба. Необходимость этой борьбы прямо вытекает из упомянутого выше противоречия между сознательным намерением и бессознательной установкой автора.
Намерение Владимова вполне понятно: написать объективный исторический роман. Но как это сделать? Ведь никакой роман нельзя написать без непосредственного участия бессознательного, в глубинах которого бьет, так сказать, творческий ключ, поставляющий материал для текста. С другой стороны, писание исторического романа это не какое-нибудь там “автоматическое письмо”, оно именно предполагает особенно жесткий отбор материала, идущего из глубины бессознательного, приведения авторских фантазий в соответствие с историческими фактами. «Гениальный план» Кобрисова состоял, как мы знаем, в том, чтобы, угрожая Мырятину (но не беря его) взять Предславль. Имея в виду, что писатель – это как бы генерал (“проходящий по строчечному фронту”), можно истолковать ситуацию Владимова, взявшегося писать исторический роман, следующим образом.
Писатель нашел себе тему, сел за стол, то есть как бы форсировал Днепр (Рубикон), создал угрозу Мырятину (название это, конечно, восходит к слову “мырять”, то есть нырять — в глубину бессознательного), а затем повернул на Предславль. Взять Предславль и значит написать исторический роман (который может прославить). Однако без помощи запрятанного в подсознании творческого источника (собственно — Мырятина) можно написать разве что научный труд по истории (и то — вряд ли), но никак не роман. И вот писатель мнется, жмется, десять лет пишет свой текст (довольно короткий). Конечно, творческая фантазия ему поставляет много материала (не зря же он подступился к Мырятину), однако материал этот (как обычно бывает с фантазиями) неизбежно входит в противоречие с исторической фактографией.
Из какого сора растут стихи
Очень понятно, что любому писателю (не только Владимову) трудно отбросить сосредоточенные в его личном “Мырятине” фантазии (собственный жизненный опыт, врожденные пристрастия, всякого рода архетипику), но ведь хочется все-таки написать объективный исторический роман: уже собраны факты, стратегический план разработан: вот он Предславль, прекрасно виден в бинокль, но — зуб неймет. Тяжкая для писателя ситуация, а разрешается просто: надо плюнуть на все, самоустраниться, пустить дело на самотек, чтобы все эти противоречия сами собой разрешились. Именно этот отказ от намерения писать исторический роман и отражен в разбираемом нами тексте Владимова. Не исторический роман написал в результате наш автор, а роман о том, как он хотел написать исторический роман, и как написался у него в конце концов роман символически-биографический.
В общем-то, вышло все очень удачно: звезды на погоны и на грудь (букеровские лавры на голову). Подвыпивший генерал пляшет, узнав по радио о том, что его войска без его ведома взяли Мырятин (то есть опять над ним взяли верх «власовцы» его подсознания), он сам уверовал в свой успех, готов убить какого-то шофера, поставившего этот успех под сомнение, и уже поворачивает обратно на фронт, дабы завершить операцию (читай: закончить роман). Теперь он это может — вот почему его дорога назад к месту расположения его армии символически пролегает через Можайск («можно»), в реальности лежащий далеко в стороне от киевской дороги.
И мы можем теперь истолковать каждый эпизод “Генерала и его армии”, исходя из известных фактов биографии Владимова. Например, эпизод с ранением под Москвой (из-за любви к французскому коньяку) отражает реальную травлю Владимова в Москве и его последующий отъезд из страны — как бы непреднамеренный! — обусловленный, в частности, солидарностью писателя с нашим великим “литературным власовцем”. Кое-какой свет на запутанную историю отъезда Владимова проливает и эпизод с генералом Гудерианом, пишущим за столом Льва Толстого приказ об отступлении от Москвы. Приказ этот пишется едва ли не в тот самый момент, когда Кобрисов теряет сознание... На это счастливое совпадение событий по разные стороны фронта (в областях, контролируемых и не контролируемых сознанием) грядущий биограф Владимова, вероятно, обратит самое пристальное внимание.
Текст романа позволяет также понять многие особенности характера писателя. Например, ясно, что всякое его начинание обычно наталкивается на внутреннее противодействие, какую-то структуру в душе, которая не позволяет ему совершить задуманное, заставляет его мяться в нерешительности в преддверии этого поступка, искать обходные пути, придумывать хитрые ходы, которые, впрочем, оказываются совершенно нереализованными. Ибо в результате совершается (как бы само собой) то, что изначально только возможно: чреватый потерями для качества текста нечаянный поступок, приводящий к видимости успеха.
Собственно, именно такая ситуация и описана в разбираемом нами романе. И если бы писатель не морочил голову себе и читателям, не изображал эту ситуацию символически (используя для изображения своих внутренних борений войну), а взял бы да описал свои непосредственные переживания в момент принятия конкретного решения, его произведение, вероятно, получилось бы куда точнее и вразумительнее.
И ведь он это делал уже. Скажем, в “Верном Руслане” сторожевая собака, потерявшая, так сказать, свою идентичность, как раз очень точно отражает состояние души человека, который не в состоянии выполнять то, к чему он изначально предназначен. В “Верном Руслане” ведь тоже изображены внутренние проблемы и терзания советского писателя, но “Руслан” воспринимается как притча, в которой не очень важны конкретные детали, а “Генерал” вводит читателя в заблуждение, поскольку в нем упоминаются важные для читателя конкретные события конкретной войны. Впрочем, не имеет смысла здесь останавливаться на конкретных особенностях судьбы и характера Георгия Владимова. Всякий, кто этим интересуется, может взять текст романа, сопоставить его с биографией автора и получить удовольствие от обнаруженных совпадений.
Злокозненное сознание
Однако на одну важную деталь сейчас все-таки нужно обратить внимание. Армия Кобрисова в тексте фактически состоит, помимо самого генерала, из его шофера, его адъютанта и его ординарца. Эти три фигуры представляют собой минимально необходимый набор психофизиологических функции человека, которому ведь надо двигаться (шофер), ориентироваться в окружающем мире и подавать ему знаки (система коммуникаций — адъютант), а также заботиться о своих естественных потребностях (ординарец). Но помимо этих трех (усеченных до элементарных функций жизнедеятельности всякого человека) героев есть в романе еще один важный член армии — майор Светлооков из СМЕРШа. Поразительно много места в романе посвящено тому, как он тайно допрашивает вначале шофера, потом адъютанта и наконец ординарца. Замечательно, что автор подводит к этим допросам через объяснение того, чем является Ставка (куда они едут) для каждого из трех. Для всех -разное, но не будем на этом останавливаться, важно сейчас лишь то, что ставка, как уже говорилось, связана с их общей судьбой, с неким судом, который, нетрудно догадаться, представляет майор Светлооков. На своих тайных допросах он пытается узнать всего лишь: чего, собственно, хочет генерал Кобрисов? Наиболее отчетливо сформулирован вопрос к адъютанту: “Ну, повезло ему с плацдармом, это признают все, а дальше что? <...> Намерен он этот Мырятин брать или ему сразу Предславль подавай?”
Я не собираюсь оправдывать СМЕРШ, но поскольку мы уже знаем, что не о реальной войне речь в романе Владимова, можно предположить, что майор Светлооков (тип крайне неприятный, согласно описанию Владимова) представляет собой тоже какую-то функцию жизнедеятельности человека. Какую? Судя по тому, что он интересуется тем, как себя чувствует Кобрисов, куда он направляется и что собирается делать, — это именно сознание, которое, увы, отключается у генерала в самые неподходящие моменты. То, что писатель относится к сознанию с отвращением, даже делает его мерзким смершевцем (да к тому же с гомосексуальными наклонностями), очень понятно: ведь тяжко осознавать то, о чем речь шла выше (неразрешимость проблем, связанных с писанием исторического романа).
Но все-таки в глубине души Владимов чует всю ложность своего положения как исторического романиста, и это неприятное чувство (почти осознание своей неизбежной неудачи) проецируется в действия и реплики гадкого майора. “Силенок-то и на Мырятин не хватает, так ведь получается объективно. Считай две недели армия топчется у какого-то вшивого городишки”, — говорит Светлооков, имея в виду, что уж на Предславль и подавно сил не хватит. Да, неприятно осознавать это пишущему. Поневоле возненавидишь того, кто говорит такое, особенно если этот говорящий в конце концов оказывается прав: Предславль ведь не взят, взят Мырятин (автор предается утехам бессознательного творчества).
И тем не менее, накануне своего отъезда в Ставку (в момент окончательной потери способности сознательно контролировать ситуацию) генерал говорит: ”все равно я буду считать — я взял Предславль”. Было бы жестоко разубеждать в этом автора.
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете