ФОТО и ТЕКСТ: ИВАН ВАСИН

Не будем лукавить, главное, о чем человек по слабости своей мечтает – не платить по счетам. В смысле, радоваться жизни – и не платить. Чтобы без последствий. Чтобы ничего ему за это не было. Чтобы наутро как огурчик: новенький, свеженький, шампанская бодрость в теле и блеск в глазах.

В привычных нам координатах ничего подобного пока не обнаружено. Но, оказывается, есть на свете страна, где, действительно, можно быть счастливым – и без последствий. Это Йемен. Доказано на личном опыте: сказка, а не страна.

Кышр отсюда!

Сказки я любил всегда. Уходил с головой в русские народные. В витиеватую готику Гофмана. В сюжетные хитросплетения братьев Гримм. До сих пор отчетливо помню имена героев «Калевалы», на которых можно отрабатывать дикцию. И все же самые яркие и сочные картинки возникали у меня перед глазами, когда я открывал увесистый том «1001 ночи». Паланкины с тучными визирями, волоокие и луноликие рабыни в шальварах, райские птицы, многоуважаемые джинны, затерянные в песках клады, развесистая нищета и махровое богатство. Я это к чему? Я это к тому, что сказки иногда становятся былью.

«Счастливая Аравия», «арабский Тибет», «благословенный Восток», «земля царицы Савской» – все это про Йемен, небольшое пустынно-горное государство, расположенное на самой пятке Аравийского полуострова-валенка. Красивые определения, спору нет. Но все они, на мой взгляд, бьют мимо цели. Это как в известной притче про трех слепых, которые ощупывали слона и спорили, что же он на самом деле из себя представляет – хвост, бок или ногу. Ни то, ни другое, ни третье, Вернее, и то, и другое, и третье. И еще много чего. Примерно та же ситуация с Йеменом. Потому что, пока ты здесь не побываешь, ни за что не поверишь, что такое счастье возможно. Что в сказке можно очутиться наяву. И не как читатель, а как действующее лицо.

Даже название столицы тут надо произносить не коротко – «Сана», а «Сан’ааа» – протяжно, с придыханием, как сами йеменцы. И ведь действительно, от здешнего великолепия захватывает дух. Древность буквально лезет из всех щелей – по преданию город был основан еще Симом, сыном Ноя, две с половиной тысячи лет назад, и в это несложно поверить. Медина занимает почти 200 гектаров и считается самой большой и древней в арабском мире. Она была построена тогда, когда во всей остальной Аравии люди еще ютились в бедуинских шатрах. И такой удивительной архитектуры, как в Сане, я не видел нигде. Золотисто-коричневые (словно медовые коржи) фасады домов, зубчатые башенки, причудливая, воском оплывшая лепнина, сахарная глазурь изразцов – так и тянет подойти и отщипнуть кусочек. Говорят, таких пряничных домиков здесь более 14 тысяч!

Любоваться всем этим великолепием лучше всего из «комнат с видами» – так называемых мафраджей, расположенных на верхних этажах старинных караван-сараев. Но если выйти на крышу!.. Я как-то раз вышел. И залип на несколько часов. С крыши Сана как на ладони. Туловища домов испещрены хаотично разбросанными оконцами-дыхальцами, едва различимыми за забралами ставен. Через эти дыхальца женщины, скрытые от посторонних глаз, могут незаметно наблюдать за кипящей снаружи жизнью. А другие, чуть глубже утопленные в толщу стен окошки используются для охлаждения кувшинов с водой. Продуваемая сквозняками, вода на сорокаградусной жаре безо всякого холодильника становится ледяной, аж зубы ломит!

Красивее всего веерообразные витражи – камарии. Они сделаны из разноцветных стеклышек различных форм и размеров, окаймленных кружевом алебастра, и складываются в на редкость совершенный абстрактный рисунок. Солнечный свет, преломляясь сквозь их призму, пестрыми солнечными зайчиками разлетается по стенам, как в настоящем калейдоскопе. Причем узоры витражей-камарий почти никогда не повторяются.

С крыши или из мафраджа улочки Саны кажутся каким-то непостижимым лабиринтом, но, затерявшись в них, испытываешь не тревогу, а напротив, чувство некоей сладкой неуязвимости, недосягаемости для врагов. И как следствие – погружаешься в состояние покоя. Жизнь идет своим арабским чередом. Статные барышни в глухих черных одеяниях постреливают на прохожих блестящими, как маслины, глазами. Мальчишки на лету смахивают сахарные финики с прилавков себе в карманы. Величавые старцы с длинными, крашенными хной бородами, куда-то идут по своим делам. (Поразительно, но у каждого мужчины на поясе болтается джамбия – кривой йеменский кинжал. Да, это холодное жало кровной мести, но оно также определяет статус человека, и даже может рассказать о личных качествах владельца.)

В одной лавчонке рядом с главными воротами в Старый город я увидел, как по старинке, с помощью верблюжьего привода, массивными каменными жерновами мелют хну (старики, как уже было сказано, красят ею бороды, женщины – покрывают узорами ладони и ступни). Глаза бедолаги-дромадера были закрыты черной повязкой, наверное, чтобы он не удивлялся такому вот тоскливому кружению на одном месте. Я верблюда сфотографировал. И зашел освежиться в одну из многочисленных кофеен, устроенных по принципу «очко в стене». Мне хотелось кофе. Но тут, в настоящих граненых стаканах, подают не кофе, а кышр – напиток из кофейной шелухи с кардамоном. Впрочем, он тоже бодрит неплохо.

Великий ладанный путь

К востоку от Саны начинаются просторы Рамлат аль-Саббатина – это южная оконечность «пустой четверти», самой большой в мире песчаной пустыни. Природа здесь, прямо скажем, недружелюбная, а на дорогах и вовсе опасно – по количеству «Калашниковых» на душу населения здешние племена не уступают регулярным войсковым частям, что позволяет им иногда баловаться похищением людей, в особенности иностранцев. Говорят, правда, что делают это ребята не ради личной выгоды, а чтобы привлечь внимание государства, которое поможет со строительством школ, электрификацией дальних деревень и вообще налаживанием мирной цивилизованной жизни. Освобожденные заложники в один голос рассказывают, что йеменцы, не в силах одолеть врожденного гостеприимства, принимали их как дорогих гостей, резали им… нет, не то, что вы подумали, а своих лучших барашков, селили в собственных покоях и даже проводили экскурсии по окрестностям. Увы, правительство Йемена со скепсисом отнеслось к подобным начинаниям, и предписало всем без исключения путешественникам перемещаться в Рамлат аль-Саббатине строго под конвоем. Поэтому на выезде из Саны водитель моего «лендкрузера», самой популярной машины в Йемене, примкнул к колонне подобных же авто, возглавляемой открытым джипом с установленным на нем пулеметом. Если честно, никакой опасности я не чувствовал, хотя, кроме привычной джамбии на поясе, у жителей местных деревень болтались через плечо видавшие виды автоматы, а вдоль дорог то и дело попадались остовы сгоревших танков, оставшихся от войны между Северным и Южным Йеменом. Возможно, мне передалось спокойствие конвоиров, которые с удовольствием позировали с «Калашами» на каждом пригорке. Так же спокойны были и жители местных деревень, с неподдельным радушием поившие нас чаем с верблюжьим молоком во время коротких остановок.

Так мы с водителем доехали до славного Мариба. Вернее, до того, что осталось от его славы. В X веке до нашей эры этот город был столицей и духовным центром Саабейского царства, правительницей которого была знаменитая Царица Савская. Мне больше всего нравится легенда о том, как она навещала Соломона в Иерусалиме, и тот, желая убедиться, что у царицы нет волосатых ног и копыт, как трубила молва, приказал в одной из комнат дворца сделать пол из прозрачного, похожего на воду, кристалла. Царица поддалась иллюзии и подняла, чтобы не замочить, юбки, продемонстрировав, таким образом, свои стройные ноги – без волос и копыт. Йеменцы никогда не сомневались в красоте царицы, и потому часто называют своих девочек Балкис: под таким именем Савская известна в этих краях.

Цивилизация Саабеи возникла благодаря грандиозной ирригационной системе, ядром которой была огромная Марибская плотина, сооруженная как раз по приказу Балкис в середине VIII века до н.э. Деньги на строительство царица заработала на сверхприбыльной торговле ладаном – загустевшей смолой некоего приземистого и кряжистого деревца, которое, оказывается, тоже родом из Йемена. На протяжении долгих десяти веков по Великому ладанному пути перевозили этот «груз №1» из горных районов Йемена к побережью Красного моря, откуда он потом отправлялся дальше в Европу и на Ближний Восток. Но потом вдруг что-то произошло: не то потоки ладана иссякли, не то спрос упал, а только торговля сошла на нет. Наконец, в VI веке н.э. обрушилась Марибская дамба, и город из оазиса превратился в пустыню. Теперь уже навсегда. Сегодня – опять же с почетным эскортом охранников с автоматами – можно осмотреть только жалкие останки плотины, покрытые в некоторых местах саабейским письмом, да колонны храма Луны, посвященного богу Альмакаху. Колонны торчат посреди пустыни, словно пальцы на руке исполина, заметенного песками времени, но все еще пытающегося укорить небо в последнем жесте безрассудного отчаяния…

В две щеки

В любом случае наша теперешняя история – не про ладан. Наша история – про кат. По-русски это не очень хорошее слово. Малоупотребительный архаизм, означающий «палача», «заплечных дел мастера». Для жителей Йемена кат означает счастье. Полное, всеохватное. И что самое главное: без последствий.

Перед долгим перегоном на восток, через джоль – так здесь называют каменистые пустыни, – мой водитель притормозил у придорожного палаточного лагеря. «Посиди немного в машине, – сказал он, – я сейчас». Очень скоро парень вернулся, весь сияющий, с двумя холщовыми мешочками и большой бутылкой воды. «Это нам пригодится в дороге», – подмигнул он, выруливая обратно на дорогу – пыльный, теряющийся у самого горизонта тракт. Так началось мое знакомство с великим йеменским катом.

Кат так же неотделим от Йемена, как водка от России. Только тональность взаимоотношений иная. Я бы сказал – благостная. Без надрыва. И уж точно, что без тягостного похмелья. Кат – название дорогого сердцу каждого йеменца растения с веселящими, богатыми алкалоидами листьями. Эти листья жуют. После обеда почти невозможно встретить человека, у которого не была бы раздута одна щека (самые ненасытные жуют и в две щеки). Трех-, четырехчасовая «сессия» жевания нередко сопровождается бульканьем мады – латунного кальяна.

Время летит незаметно, отчего кат здесь в шутку окрестили «убийцей времени». И это, пожалуй, единственное, что можно поставить ему в упрек. Во всяком случае, немногочисленные противники этого совершенно официального в Йемене наркотика говорят не о его вреде для здоровья, не о том, что из-за него рушатся семьи, карьеры, судьбы, а только о впустую потраченном времени. 95 процентов мужского населения страны и 90 женского с таким утверждением категорически не согласны.

Обычай жевать кат насчитывает более шести веков. Освежающие свойства растения были случайно обнаружены одним пастухом, заметившим, что его козы, пожевав листочки какого-то деревца, становятся спокойными, словно шелковыми. С тех пор и повелось. Жеванию все возрасты покорны – многие начинают в 10-летнем возрасте! Мне рассказывали, что, когда в стране были сильны коммунистические настроения, жевать кат разрешалось только по четвергам (пятница – выходной), но после развала Советского Союза все вернулось на круги своя. Причем на самом высшем уровне. Жуют ведь не только обыватели. Все важные вопросы в государстве также решаются за жеванием ката – без него не начинается ни одно заседание кабинета министров. Так что, в сущности, это никакой не наркотик, это культура страны.
Кат обычно начинают жевать после обеда. А в обед – готовят себя к «пожевалкам»: съедают сальту, особое рагу из перетертого в кашицу мяса, которое тушится с овощами и фенугреком и подается на большом каменном блюде. Установлено, что сальта способствует наиболее острому восприятию ката и гарантирует максимум удовольствия.

В современном Йемене именно кат (а не ладан, как прежде) – самый востребованный продукт сельского хозяйства. Его посевы занимают сейчас около 120 тысяч гектаров самой плодородной земли и постепенно вытесняют даже традиционные овощные культуры. Это деревце может расти где угодно и не требует особого ухода, разве что поливать почаще. Упакованные в мешковину листья ката продаются везде – на рынках, на улицах, из припаркованных автомобилей.

Поскольку кат обязательно должен быть свежий, в предобеденное время в стране царит особенное оживление, доходящее до ажиотажа. Кат тщательно отбирают, разминают в пальцах, нюхают, пробуют, после увлеченно торгуются, уходят, возвращаются, бьют по рукам – в общем, целый ритуал. Сами листья не глотают (вроде бы от этого случается расстройство желудка), а держат во рту, за щекой. Отсюда еще одно название ката – «тахзин», что и значит «хранящийся за щекой».

После обеда жизнь в стране замирает. Прихватив с собой драгоценный мешочек с листьями, каждый устраивается, как может, но почти всегда с тем расчетом, чтобы можно было полюбоваться видом и, как у нас говорится, повтыкать. В этом смысле кат определил не только архитектуру йеменских зданий с их мафраджами на верхних этажах, но и само расположение городов – почти все они находятся в котловинах. Во второй половине дня сотни автомобилей выстраиваются по краям таких котловин. Люди жуют и любуются. Жуют и любуются. Впрочем, я видел двух работяг, уютно устроившихся прямо в ковше экскаватора. Все правильно: где кат, там и дом.

Как это все работает? Трудно сказать. Просто жуешь. Примерно через полчаса тело как-то само собой обмякает, лицо расплывается в улыбке, и ты думаешь про себя: «Блин, а ведь жизнь прекрасна!» Парадоксальным образом спокойствие и умиротворение ничуть не исключают бодрости. Помню, я под катом поднимался вверх по горной дороге. Впереди тащились какие-то туристы, кажется, итальянцы. Так вот: я обошел их легко. Как бегун черепаху. Даже не вспотел. И дыхание не сбилось.

Но что касается времени, то действительно, оно летит вскачь. И день ужимается до нескольких мгновений. Раз – и перед глазами, в режиме перемотки, мелькнули пустынные каменистые плато. Два – и мы с водилой уже сидим в гостях у его очередного приятеля, который угощает нас неведомо откуда взявшимся холодным пивом (это в мусульманской-то стране!) и хвастается, что может разобрать и собрать «Калашников» за 20 секунд. Три – и мы проносимся в машине мимо каких-то женщин в черных платьях и фантастических соломенных колпаках (говорят, особая здешняя мода).

А потом в дрожащем от зноя воздухе появился мираж. Он плавился и уминался, превращаясь из неопределенного пятна цвета вареной сгущенки в стройные ряды домов, которые на глазах вымахали до размеров нормальных нью-йоркских небоскребов. Собственно, это был никакой не мираж. Это был Шибам, легендарный аравийский Манхэттен.

Зашибамцы

Шибам настолько удивителен, что кажется скорее творением некоего могущественного джинна, нежели рук человеческих. Между тем, он был построен людьми. Конкретно – арабским племенем шабва. И давно – 1600 лет назад. Шибам, словно перенесенный из современного мегаполиса даунтаун, расположился в месте слияния пяти долин, на единственном остающемся сухим во время сезонного половодья пятачке. Жизнь здесь не размазывается по поверхности, а тянется ввысь, к солнцу – как на Манхэттене.

Комплекс небоскребов из перемешанной с соломой глины – это около 500 зданий высотой до 30 метров, занимающих площадь всего в пол квадратного километра. Стены домов неожиданно белые и гладкие – из-за нуры, известняковой побелки, которую изготавливают здесь же, на месте, прокаливая известняк на огне, а после распуская его в водных резервуарах. Небоскребы стоят плотными рядами – словно стражники, тесно сомкнувшиеся плечом к плечу. На первых этажах – загоны для скота и зернохранилища. Выше находятся «диваны», гостиные для посетителей дома. Затем идут спальни и кухни, а на самом верху, как и полагается, мафрадж, где можно пожевать и повтыкать. В наши дни в высотках Шибама обитает порядка 7000 человек, и все они живут по старинке, если не принимать во внимание облепившие глиняные стены спутниковые тарелки.

После обеда на улицах людей почти не видно – из-за ката, конечно же. Только в чайных заметны признаки некоторого оживления: народ не слишком азартно играет в нарды, да у крыльца торгуют сладостями разносчики.

Несмотря на то, что выбор места для строительства Шибама был жестко обусловлен природой, вышло все так, будто сама природа старалась подладиться под кат. Что это значит? Это значит, что рядом с городом есть гора, куда можно забраться после обеда с мешочком веселящих листьев и насладиться открывающейся панорамой. Особенно хорош Шибам на закате. С раздувшейся щекой я сидел на камне. Смотрел, как тени домов становятся все длиннее, прежде чем окончательно слиться с сумерками. И размышлял, как правильно назвать по-русски жителей Шибама. «Шибамцы»? Или «зашибамцы»? Мне больше нравилась вторая версия. Потому что все у них зашибись. Потому что каждый день после обеда и Шибам, и вся остальная страна погружаются в нирвану. Потому что здесь удалось перехитрить судьбу. В заведомо проигранной игре (к тому же – в одни ворота) у ребят получилось отобрать мяч. У себя в штрафной. Без нарушения правил. Без назначения пенальти. И без всяких последствий для здоровья. Чисто под катом.

Знающие люди говорят, что от листьев бывает запор. Не знаю. У меня даже и запора не было. Сплошная нирвана.