ТЕКСТ: АЛЕКСЕЙ ЛОСКУТОВ. ФОТО: ИГОРЬ ПАНАРИН, ГЕННАДИЙ ДЮГОРОВ
Два месяца почти без традиционных радостей жизни. Почти полный отрыв от реальности, вечная оглушенность полярной тоской, мечты о свободе. Рассказ о людях, плавающих на авианосце в Баренцевом море, их жизни, о том, как индусы существуют на российском судне за Полярным кругом, о впечатлениях от северных широт, быта и общения с совершенно разными людьми.
Мы вылетаем из Пулково. Бессонная ночь. Силуэты в глазах уже расплываются. А посадки все нет. Никогда не видел столько устных переводчиков одновременно – 18 моих коллег всех возрастов и морфологических признаков. Половина с похмелья. Хочется пива или кофе. Мой перевес багажа на 4 килограмма стоит 500 рублей. Еще бы, ведь со мной весь мой житейский скарб, включая капельную кофеварку! К счастью, плачу не я.
И вот, Боинг. Под иллюминатором уходит на юг город Питер, появляются облака. Я отрубаюсь, неестественно уронив голову на стекло. Просыпаюсь и едва могу разогнуть шею.
***
Как выясняется, в Мурманске никто нас не ждет. Гостиницы дорогие, у меня в кармане 400 рублей. Приходится гулять по городу, не выспавшись и почти с пустым животом. Город – холодный северный форпост с температурой плюс 5 в начале августа. Это бодрит. Охота выпить, но неизбежно захочешь спать. Остается курить и таращиться на сопки на горизонте.
Все разбредаются, мы гуляем вчетвером, потом вваливаемся в зал ожидания вокзала и спим там сидя, кто как умеет.
Вечером нас везут на пристань. На пристани стоит знаменитый ледокол «Ленин», но он не для нас. Снова мучительное ожидание (кажется, и Сэлинджер писал, что армия это сплошное чертово ожидание), и вот – нас, вместе с группой индусов, принимает в себя какой-то пожухлый катерок, без освещения изнутри, готовый затонуть, кажется, от любого громкого кашля.
***
Через пару часов мы доплываем до нашего корабля. Снова ожидание. Холодный ветер не даст расслабиться. Рассортировка по каютам проходит с матами и в хаосе. Внутренности палуб залиты белым светом. Я вижу подъемы и спуски, царство труб, железа и переборок. Моряки самоуверенны и не обращают на нас внимания.
Апогей мучений приходится на вторую половину ночи, когда сообщают, что можно забирать наш багаж, доставленный буксиром. Небо не спит, оно светлое почти всю ночь. Идет дождь. Мы спрыгиваем на буксир, перескакивая со скользкого грязного борта корабля; под ногами внизу – полоска воды. Отыскиваем в куче чемоданов свои. Тащим их к буксирному борту и сталкиваем на корабль, рискуя свалиться в море вместе с поклажей.
Тем не менее, все кончается благополучно – лифт поднимает багаж наверх, и ближе к утру мы, снова те же четверо ребят, засыпаем в тесной каюте, с двумя двухъярусными кроватями и яростным кондиционером. И, сдается мне, провести нам надо будет вместе почти два месяца…
***
Сосед по каюте Гриша слег с простудой и пропустил уже завтрак и обед. Его пытались выселить с корабля за профнепригодность, но, кажется, дело замялось. Гриша – субтильный юноша, плохо выговаривающий «р» и «л», обладатель очков, сальных волос и ипохондрического темперамента. Он весь какой-то медленный и неряшливый, а еще очень любит болтать, курить и храпеть по ночам. У него обо всем есть свое мнение, и высказывает он его без особенного стеснения. Как и я, он из Питера, но, в отличие от меня, коренной житель. Еще два человека-переводчика в нашей каюте – это Миша и Илья. Эти же из Москвы. Миша – добрый двадцатидвухлетний мальчик, деятельный и во всем сомневающийся. Илья – двухметровый меланхолик лет под пятьдесят, с усталым лицом и пальцами длинными, как антенны. От него не дождешься и слова, хотя историй у него целая уйма – он не хуже эксперта разбирается в московских театрах. Эти истории он выдает очередями, по мере сошествия вдохновения.
***
Тут на корабле постоянно приходится взбираться по узким и крутым лесенкам, изгибаться змеей, проникая в люки, рисковать свалиться с высоты и не забывать ловко перепрыгивать высокие металлические пороги. Нас даже не проинструктировали по технике безопасности, тем более никто не подумал выдать каски. В итоге один из коллег уже который день ходит с забинтованной головой. А сегодня я и сам задорно шваркнулся своей о какую-то трубу с торчащим шурупом. Вроде бы ничего страшного, но кровь таки обагрила мою макушку.
***
В нашей каюте в потолке устроено радио, которое днем и ночью передает команды для членов экипажа. Такие штуки имеются почти в каждом помещении, дабы все были информированы. Орет оно довольно громко, чем злит и раздражает тех, кому совершенно не надо знать, когда выходить на построение или когда приземляется на палубу очередной истребитель. Например, нам, и особенно по ночам. Недалеко от радио, в качестве второго неизбежного зла присобачен кондиционер советских времен. Он вдувает к нам ненужный нам холодный воздух, и отключить его также нет никакой возможности.
Вот такой принудительный all inclusive.
***
Индусы похожи на глазированные кексы. Своими гибкими глиняными пальцами они ощупывают приборы и выясняют, что и для чего используется, поднимая на меня глаза цвета черного чая. Среди них есть высокие и тонкие, а есть смешные и доходящие мне до плеч. Вот стоит один – заросший бородой сикх, а на голове у него намотан какой-то импровизированный тюрбан с шишкой надо лбом. Одет он в рабочий комбинезон и смотрит по сторонам огненными глазищами. (Не иначе как полусумасшедший мистик, механик и гашишин в одном лице, представляется мне.)
***
Я иду по коридору, покачиваясь. И вдруг с ужасом понимаю, что буду видеть эти проклятые переборки еще уйму времени! Никто не придет и не позвонит. Ни кино, ни баров, ни клубов; меня не ждут друзья, я даже не могу посидеть на скамейке в парке и просто посмотреть на закат. Или съесть пирожное в кондитерской. Погладить кошку, плюнуть в лужу…
Вот так измена!
С другой стороны – тут самое безопасное место в мире. Ни менты, ни преступники, ни политиканы не властны над тобой, пока ты в открытом море. Ведь озабоченные дуры-дикторши больше не промывают тебе мозги в утренних новостях, а количество интернета – минимальное. Да, пусть все идет к дьяволу!
***
Небо в иллюминаторах никогда не спит. За полярным кругом почти не темнеет, а рассвет слипся с закатом. В пасмурные дни вода в море бирюзовая, а на солнце – сине-зеленая. За кораблем летят редкие чайки, а «бакланы засрали всю палубу» (как в сердцах признал один морячок, разглядывая подошвы). Мне обидно, что в море все бросают окурки, и на мой вопрос о том, где тут пепельница, цинично кивают на волны. Типично русское наплевательство, бессмысленное и нелепое. Конечно, если поставить везде урны (что тоже целое дело), их надо будет опустошать. А это – адская мигрень и ужасная бюрократическая возня для начальников корабля. И вот я кидаю свои бычки в воду, поддерживая пофигизм, следуя повадкам толпы. Но через раз – все же стараюсь засорять ими палубу.
***
Ходят слухи (а это часто единственный источник информации), что водка на борту стоит полторы тысячи рублей за бутылку. На берег не отпускают или отпускают неохотно. Поэтому, в основном, тут царит сухой закон. Не пьют, потому что нечего. Опытные мореплаватели сообщают, что это лучшие условия для пьяниц, чтобы завязать. Лично я не пью с субботы – последним алкоголем были полстакана коньяка по выходе из дома. Сегодня пятница. Если бы не условия плавания, то я, конечно, успел бы прикончить к этому времени не один сосуд. Как всегда, когда бросаешь пить, организму вскоре становится необычайно неплохо с самим собой. Начинают рождаться абортируемые в обычных случаях, затравленные спиртом гормоны хорошего психосамочувствия; а при отказе еще и от информационной всеядности, в душе вообще начинают прорастать цветы благодушия и умиротворения!
***
На борту решительно негде уединиться. Его ослепительное железное нутро располосовано лестницами и коридорами, равнодушными к тебе 24 часа в сутки. Те трое из каюты никуда из нее не денутся, они буду сопеть вместе с тобой по ночам, а также устало скрипеть зубами и ругаться по утрам. Скучающий продавец стоит за прилавком пустого магазинчика. Он все продал за полчаса и занимает оставшийся день трепотней с прохожими приятелями и категоричным отшиванием случайных клиентов. Сисадмин закрыл «вконтакте». Прямо как в детском саду. По местному радио объявили, что в восемь часов в ангаре будут показывать фильм. Почему-то не уточнили названия. Как будто на дворе двадцатые годы, и любая «фильма» вызовет ажиотаж. Хотя в замкнутых условиях местной коммуны это почти похоже на правду.
***
Здесь кормят старой и проверенной едой. Супы-макароны-котлеты-компот никогда не выходят из моды в подобных коммьюнити. А также картофельное пюре из порошка и неизвестного происхождения кофе на завтрак. Я съедаю все, потому что не могу терпеть вида обнаженной еды на блюде, как себя не уговариваю. Три раза в день при таком количестве калорий – серьезные цифры для моего организма. Я забыл, что это такое, когда сосет под ложечкой. В кишках, кажется, постоянно что-то находится – будто мягкая мебель стоит в коридоре. А туалетов здесь предательски мало… В столовой для офицеров пристойное обслуживание и настоящие тарелки. В столовой для всех остальных за прилавком бесцеремонная матросня и тарелки пластиковые. Даже еда чем-то отличается, хотя и не ясно, чем. Наши индийские товарищи питаются отдельными группками своей отдельной индийской пищей. Еще они получают яблоки и апельсины. Меня их еда дразнит своими ароматами, но есть приходится то, что дают.
Когда в самолете стюардесса на неважном английском сдуру предложила индусам отведать «нежнейшей говядины», неожиданно для нее те завращали черными зенками и усищами и едва не подняли бунт.
***
Послеобеденный чилл-аут. Говоря по-старому, чаевничанье. Я сижу за ноутбуком и рисую. В руках у меня планшет и стило, в наушниках играет Александр Вертинский, а в душе теплая предосенняя печаль, исполненная вдохновения и темного символизма. Три переводчика в центре комнаты тянут растворимый кофе из чашек и играют, раскинув карты на стуле, в преферанс. В каюте тускло, лишь над раковиной горит лампа, да над соседней кроватью теплится огонек. Над палубой тучи. Тучи сменяются солнцем, как осень – летом. Но мне все равно нравится думать, что наступил хмурый октябрь. Тихо Олег объясняет правила игры. На верхнем ярусе спит вновь прибывший офицер. Его спина, одетая в хаки, повернута к нам. Неизвестно откуда залетевшая муха носилась по воздуху, но теперь ее нет. Устала, пропала, забыта и умерла.
***
После недели пребывания на борту мы сошли на берег. Так проходит наш выходной – группа переводчиков слоняется по холодному закрытому городу Североморску и ждет открытия винно-водочных отделов. Странно, что они вообще закрываются. Хотя местное население, конечно, может спиться. И спиться хочет – от тоски. Из этого населения женщин всего ничего, что тоску провоцирует. Огромные высотки на холмах видны из гавани. В основном, служебные квартиры. Жены путешествуют с мужьями – сегодня Североморск, завтра Северодвинск, а послезавтра, может быть, Владивосток.
Холодная природа не выдает эмоций и запахов. Люди с грустными лицами курсируют по городу, удовлетворяя свои невеликие потребности. Наша группа разделилась. Я примкнул к тем, которые собирались крепко выпить. Что еще делать на берегу после недели воздержания? Кому-то нужно было купить чайник, другим – модем для интернета, третьим – предметы гардероба. У меня в кармане двести рублей, поэтому я хожу молча и молча курю.
После одиннадцати утра стали продавать водку. Закупившись, мы обосновались в каком-то сыром парке на трубах. Нас было шестеро, включая меня. Мы выпили за профессию, за любовь и за корабль, а потом водка у нас кончилась.
Обратный катер отплывал вечером. В Североморске смотреть было абсолютно не на что. Изредка мы встречали коллег. Кто-то из них бойко фотографировал окрестности, другие же были стеклянно пьяны.
Потом мы продолжили пить в парке. Отдельные переводчики уже двигались неуверенно. По дороге обратно на катер я все смотрел на деревья и облака и воображал себя гусаром, возвращающимся с пирушки обратно в свой бивак. Конечно, кокоток и кокеток пришлось оставить, да и в карты мы немало спустили, но так живет гусар – нынче здесь, завтра там, а то, глядишь, и прибьют в пылу сражения, и полетит буйная голова с плеч… Так развлекал я себя сам, пока мы добирались до корабля.
***
Появился подполковник. Точнее, капитан 2 ранга. Живет в нашей каюте. Впервые у меня сосед – подполковник. Высокий, с военной выправкой и волевой челюстью. Много знает об авиации и имеет две бутылки коньяка. Поведал нам, что русская армия и флот находятся в глубокой заднице, и только война, пожалуй, может их оттуда вытащить. Но войны нам не надо. Сияющие американские офицеры на ихней базе в Аннаполисе ходят гоголем и не знают, чего еще хотеть. Наши офицеры, собранные на русской базе охранять остатки доблестных советских эскадрилий, самостоятельно долбят лед и погрязают в бюрократических болотах, чуть им взбредет в голову оформить отпуск или выбить надбавку к командировочным.
Два пьяных матроса упали за борт за последнее время.
***
Местные офицеры-инструкторы рыбачат просто, — без сетей, снастей и отмораживания задниц на ветру. Крючок закидывается в море прямо из иллюминатора каюты. Рыба радуется неожиданной закуске и хоп! – добро пожаловать на борт! Говорят, в основном, треска. Еще ближе к берегу водятся крабы размером с размах человеческих рук, но их ловить запрещено. Да и попробуй поймай таких чудовищ.
***
Вечерами мы совершаем пробежки по палубе. Уж очень много энергии накапливается от трехразового питания и послерабочего ничегонеделанья. После ужина, если открыта палуба, народ высыпает наружу, протыкая воздух мобильными телефонами и всякими гаджетами в надежде поймать связь. Тут же выстраиваются штабелями моряки. Дует стылый северный ветер, носятся тучи, сквозь которые щурится бледное солнышко. Август закатывается, и воздух все холоднее. Мы бежим вдоль моря. Под нами прыгают волны, невдалеке видны фьорды и скалы в вечерней дымке. Край, затерянный за полярным кругом.
Что я здесь делаю? Тут спрашивают: откуда ты, а откуда ты? В общем-то, всем есть, что отвечать. У нас в каюте, к примеру, обитают два стабильных, неослабных москвича, один устойчивый петербуржец и я. Мне 28. За последний год я жил в семи местах, включая недельные стоянки; в четырех городах. (И ни разу – по месту прописки.) Поэтому я всегда теряюсь, что говорить в таких случаях. На всякий случай сообщаю, что петербуржец.
***
Единственные существа женского пола на борту – чахлые программистки из местных широт. У них невыразительные волосы и стертые лица. Постоянное пребывание на корабле, впрочем, никого не красит. Объятия электромагнитных излучений, качка, вечный гул вентиляции и приборов, сквозняки, перепады температур, солонина и порошковое картофельное пюре, а также отсутствие душевности и физических близостей с кем бы то ни было – неслабый список доводов в пользу того, чтобы бросить к черту все эти военно-морские приключения.
***
На берегу мы закупились текилой и коньяком в маленьких бутылочках. Пьешь, а напиться толком не получается. Трезветь обидно – взять-то больше негде. Алкоголь ценится как нигде. Наркотики – о них даже не задумываешься. Сладкое обаяние этанола. У мужчин бесконечный запас историй и фактов. Мы сидим и размышляем о жизни. Острим. Хохочем. Сборная солянка русских из разных концов страны, мы дети православия, самодержавия и народности. А также магистры выживания в России-матушке и бакалавры легкомысленного цинизма. Борцы с системой и жертвы произвола. Лежебоки и ворье.
Ну а как еще.
***
В зале стоят навигационные приборы, напоминающие игровые автоматы в холле кинотеатра. Наши индийские товарищи набираются на них электронной мудрости. Мудрость порой не дается легко – некоторые функции не работают, а часть надписей на плохом английском или не переведена вовсе. Инструктор Василий приподнимает крышку прибора и показывает на открывающийся зазор между ней и блоком ниже. Говорит, что, по крайней мере, опуская крышку, можно колоть орехи – хоть на что-то да сгодится этот аппарат. Смешливый индус Абишек подхватывает шутку и показывает, как о железную кромку можно еще и пивные бутылки открывать. Ржёт. Я перевожу. Мы смеемся. Абишеку нравится прикалываться вместе с русскими.
***
В процессе общения с иностранцами, как и в сексе, важно расслабиться и не думать ни о чем. Тогда нужные слова сами будут появляться на языке. Особенно трудно быть спокойным с утра, когда все раздражает, и в голове миллион злобных мыслей. Бывает, что заранее нервничаешь перед каждой фразой, боясь не вспомнить эквивалента на русском или английском, и тем самым сам себе все портишь. Еще перевод – как игра в теннис. Радуешься удачным, внятным и членораздельным подачам, досадуешь, если сломя голову надо бежать в угол корта. Будучи спокоен, аккуратно формулируешь и выдаешь предложения. Споткнувшись пару раз, начинаешь разъедать себя критикой, вспоминать то, что передал неправильно или забыл, и тогда все дальнейшее общение плавно летит к чертям.
Говорят, даже Джефф Бриджес медитирует перед началом съемок.
***
Английский в Индии является вторым языком и повсеместно используется в официальных целях. Офицеры обращаются к старшим офицерам только на английском, к младшим – на хинди. Между собой общаются, обычно смешивая тот и другой языки. С родными говорят на своих многочисленных местных диалектах.
А один индийский офицер авторитетно поведал мне, что английский язык – единственная полезная вещь, которую англичане придумали для этого мира.
***
В который раз к нам пристает какой-то ненормальный русский офицер с блестящими глазами и хитрым прищуром. Встречая моего капитана 3 ранга, он все время пытается шутить или завязать разговор. В прошлый раз он канючил, чтобы мой индус подарил ему свою фирменную военную бейсболку в обмен на его пилотку. Мы снова столкнулись с ним, спускаясь по сходу.
На этот раз он был недоволен тем, что индийские боцманы общаются с ним посредством каких-то переводчиков передастического вида. При этом он щурился и покачивался, оскалившись. Просил присылать ему адекватных специалистов стандартного мужского обличья. Претензия была так себе, но я вынужден был ее перевести. (Осмотрел себя. Должно быть, жалоба не ко мне.) Мой индус с сомнением покачал головой. Пытаясь оправдаться, я сказал ему, что этот русский снова несет какую-то околесицу. Индус вежливо улыбнулся и пожал ему руку. Когда мы разошлись, он озабоченно сказал мне: «Знаешь, я думаю, этот офицер пьян 24 часа в сутки».
***
Некоторым членам экипажа, как герою пиратского фольклора Дэйви Джонсу, не везет с попаданием на сушу. Мы и сами плаваем уже две недели, не видя берега. Как рассказывают, однажды один морячок даже выпрыгнул за борт в знак протеста, — ему три месяца не давали разрешения на сход. Перед этим он обвязался пожарным шлангом, чтобы не утонуть.
Есть и другая версия этой истории: чувак сперва хорошо принял на грудь, посреди ночи прихватил с собой веб-камеру, спустился к воде, установил ее, включил, и только потом уже выпрыгнул за борт. Потом там закрылся какой-то люк, и еще час он орал, чтобы его выпустили обратно.
В любом случае, не видя света, земли и женщин, можно легко подвинуться умом.
***
Между тем на корабль прибывают новые и новые специалисты. Селить их некуда. В нашей каюте, например, уже спит один сверх нормы, на раскладушке. Хуже тому, однако, кого за неимением места определили в прачечную или душевую. Хотя некоторые моряки годами квартируют на своих рабочих местах – разложившись прямо посреди комнаты, сплошь уставленной, например, электронными блоками. Вешают на стенку календари, обустраивают быт. Где-то в хитросплетениях нижних палуб обитает местный художник и поэт. Его марины развешены прямо в рабочем кубрике.
В столовой для плебеев не лучше – там играет музыка. Репертуар ее таков, что лучше бубнить себе что-то под нос в процессе еды. Попса начала 90-х годов вроде группы «Фристайл» соседствует с Максим, группами «Сектор газа», «Руки вверх», непременно «Кино» и русским шансоном. Я давно заметил, что именно этот репертуар обычно не вышибаем из голов российских меломанов средней руки. Упорное нежелание находить для себя музыкальные новинки сродни апатичному желанию спать перед телевизором после трудового дня под любой бубнеж телеведущих…
Сегодня, например, я имел удовольствие слушать следующий рефрен:
«Эх, жизнь блатная, — барак, столовка / А я девчонка, а я воровка». Певице так нравился припев, что она повторяла его почти бесконечное количество раз.
***
Здесь всё впервые и большими порциями: впервые я на настоящем корабле, который реально и надолго выходит в море. Впервые я так долго в местах специализированного скопления мужчин, – к счастью, мне удалось избежать армии и тюрьмы, — что поначалу как-то дисциплинирует и бодрит, а затем начинает надоедать. Действительно, ведь деться некуда. Сложно даже остаться наедине с собой. Развлекай себя как хочешь, держись, но на трезвую голову и под взглядами товарищей по каюте. А это нелегко — для того, кто всю жизнь только и делал, что ото всех уходил.
Тут почти нет связи с берегом, то есть, минимум интернета и мобильных сервисов, что тоже отдаляет тебя от нормальности. Виртуальные друзья и приятели как никогда далеки, их фактически не существует, — ведь интернет со своей иллюзией «здесь и сейчас» более не властен. И все же я не совсем отстранен от прогресса – мой ноутбук не позволяет мне смело сравнивать себя с мореходами прошлых столетий (По чьему-то острому замечанию — «Когда моряки были железными, а корабли деревянными, а не наоборот, как сейчас»). Грех жаловаться – фоно-, кино- и библиотека на нем весьма солидны…
Однако — вечная оглушенность полярной тоской. И мечты о свободе, спустя полтора месяца после прибытия сюда, приобретают форму патологии.
***
Это как-то неочевидно, когда сидишь себе в каюте и потягиваешь кофе; или занят переводами, стоя в каком-нибудь кубрике, балансируя на качке, в скоплении людей. Но целая жизнь — под днищем! Море, напичканное животными и растениями. Косяки рыб, неустанно мчащиеся под килем, пока мы спим в пространстве палуб, распластавшись, как пьяные крысы. Планктоны и ламинарии, шевелящиеся, дышащие, светящиеся, рождающиеся и умирающие. Акулы и дельфины. Глубоководные крабы. Говорят, кто-то видел, как однажды на горизонте всплеснула хвостом косатка…
Мы – лишь теплый комок жизни внутри холодных переборок, чужаки в темном царстве истинных хозяев стихии. Мы плюем за борт и кидаем туда всякую дрянь, самоуверенные, как свиньи. Кажется иногда, что человеческая доля такова и есть – во всем сомневаться, страдать, лгать, ненавидеть, копить внутри себя и снаружи всякие отбросы и умирать, ни черта не поняв в этом мире. Лезть в море, чтобы вооружиться и оттуда грозить неведомым врагам. Досадовать, нести вахты, мерзнуть и гадать, кто первым пульнет ракетой. Поневоле хочется позавидовать простым представителям морской стихии. Они изящно скользят под нами, как скользит вокруг неба и космос – таинственный, мерцающий и бесконечный.
***
На берегу я купил в супермаркете бутылку красного сухого и открыл ее штопором. Ближе к концу своих 750-ти граммов я был весьма счастлив и доволен жизнью. Когда все стали возвращаться на корабль, мы решили прикупить водки для дальнейшего плавания. Со мной был накачанный спиртом коллега, – первый и, вероятно, последний виденный мной лингвист узбекской национальности, – отпетый пьяница. Нас сгубили наша жадность, и мы опоздали к катеру, шедшему на корабль. Победительно размахивая бутылками. Пришлось ждать следующего — часа через три.
Мы слонялись вокруг. Выпили пива. Коллега окосел до состояния невменяемости. Приходилось его поддерживать. Когда, наконец, мы прибыли на корабль (радуясь неожиданному катерку, как потерпевшие кораблекрушение), то купленную и спрятанную за ремнями водку у нас благополучно отняли охранники из комендантской роты.
Такие тут порядки.
***
Вообще, с пьянством здесь, как и везде, связана масса историй. Коллега-переводчик по имени Михаил, например, пьянствуя на берегу, потерял куртку вместе с паспортом. На следующий день он должен был убывать с корабля, для чего ему был куплен даже авиабилет. Михаил был в панике – без паспорта билета не дадут. Пробовал написать заявление в полицию, но там надо было ждать до четырех. Последнее, что я о нем слышал – как он шел накачиваться по новой в пивной магазин…
Бутылки суют за пазуху, прилепляют под брюками, переливают алкоголь в пакеты из-под сока. Сумки, набитые спиртным, даже вешают крючками за борт, чтобы потом отцепить. Но злобная комендатура, — морские пехотинцы, — не дремлет. Однажды один из поваров залил водку в грелки, и прикрепил грелки скотчем к своему телу – одну на груди, другую на спине. Контрабанду обнаружили, и бедняге было приказано вылить содержимое грелок прямо за борт! На следующее утро он не вышел на работу…
Запрещать – так всё сразу, радикально и наглухо. Не вникая в суть, как обычно происходит в России. При этом всем командирам известно, что водку на борту достать можно, и запреты успешно обходятся. Моряки исправно напиваются в любом случае. За границей вот где-то принято выдавать красное вино. Могли бы придумать и у нас какие-нибудь слабоалкогольные меры — для борьбы с унылостью морского существования…
***
С самого утра я чувствую себя неполноценным. Мои фразы не побуждают собеседников задавать вопросы и ждать ответов. Они, индусы, тяжелые и твердые, как свинец. Я начинаю сомневаться в своей квалификации… Наконец, что-то становится им непонятным. Ситуация проясняется позднее: оказывается, коварные русские напоили двух индийских офицеров особым коктейлем – горячим кофе с техническим спиртом, по-нашему, «шилом». С утра им было велено не пить воды, но жажда взяла свое. После первого же стакана их неудержимо развезло. На занятия вообще-то пришел только один, самый ответственный, и, как было видно по его подчиненным, жестоко их распекал. Не привыкли иностранцы к подобным приколам. Да и не каждый русский выдержит такую дичь!
Плавание сближает. По вечерам мы созваниваемся и зовем друг друга в гости. У кого-то нет кипятильника, но есть ноутбук. У другого есть сахар, но нет кофе. Кто-то еще обладает запасом коньяка – его мало, но мы вчетвером будем тянуть эти 300-400 граммов часа три. Все как раньше: если ты шатаешься по кораблю, а тебе звонят «домой», — не застанут. Приходится ловить момент, договариваться. Мобильной связи в море нет. Гремя посудой, мы усаживаемся у экрана ноутбука. Все качают друг у друга фильмы посредством флэшек. Циркуляция одного и того же ассортимента. Находим то, что устраивает всех, и смотрим. Когда еще можно наблюдать, как мужики из разных уголков страны собираются в тесной каюте и смотрят кино, радуются и отпускают комментарии?
Тут же поселился откуда-то взявшийся серый котенок. Даже в столовой узнали об этом и стали отпускать Олегу не один стакан молока, а два. Сейчас Олег случайно это молоко разлил. Вот он промокнул лужу тряпкой и аккуратно выжал ее, открыв иллюминатор. Тут же раздался недоумевающий вопль на чужом языке. Иллюминатор выходит на галерею, и там, с ноутбуком на коленях, расположился индус. По счастью, он не был чересчур разозлен.
***
Работаем в паре с коллегой. Помещения узкие, техники в них навалом, да и индусов человек девять. Хорошо еще, что мы не в котельной. Там вообще ни черта не слышно и легко можно сорвать голос. К тому же — ошпариться или разбить голову о трубу. Вдвоем тесно; коллега толст и неуклюж. Вообще-то, он таксист. Ну, учил английский где-то когда-то. Но больше привык сидеть — входя в любую комнату, он прежде всего ищет стул. Фамильярный развязный тип со скучающей физиономией. Главное для него – установить с инструктором личные отношения, — чтобы потом можно было хлопать его по плечу, звать курить и говорить «Ладно, не гони пургу».
Мы разбиваемся с ним на смены, но он на свою смену обычно не появляется… Половину из сказанного он выкидывает за борт, потому что ленится переводить или просто забыл терминологию. Вместо этого он расспрашивает инструктора об особенностях оборудования, потому что ему самому интересно. Индусы смотрят ему в рот. Он пошучивает и гогочет.
***
Когда контракт уже подходит к концу, острые углы заброшенности сюда ощущаются особенно сильно…
Из-за плохой погоды или же наплевательства со стороны командования (себе-то они могут заказать катер в любое время), мы не были на берегу уже почти две недели. В бездушных условиях корабля неминуемо, как сорная трава, расцветает депрессия. Сидишь в каюте. Лежишь в каюте. Знаешь в ней каждый угол. Вряд ли что-то может заменить полноценную жизнь среди полноценных людей. Золотая клетка остается клеткой. Уже не развлекают музыка, кино и книги. Эротические сновидения складываются в сериалы. Салат из соленой капусты с соленой капустой провоцирует отвращение. Вода – только холодная. Свет – только искусственный. И много-много километров до веселой беспечности…
***
И вот, спустя почти два месяца, мы наконец-то свободны. Срок обучения закончился, мы здесь больше не нужны. Сдаются кладовщику одеяла и подушки, запираются каюты. Мы прощаемся. Корабль хранит свои металлические секреты. Его прошлое непроницаемо, будто сейф. Сколько народу здесь побывало за все эти десятки лет? Сколько из них терзалось, страдало, тосковало о доме, совсем как мы? Кто-то умирал от несчастной любви, другой наверняка был рад удрать от родственников или долгов. Они так же глядели на волны. Курили и ждали рассветов. Да ведь и волны были другими…
***
Ночь в сентябре. Мы погружаемся в катер, стараясь вновь не упасть в воду со скользкого спуска вместе с поклажей. На палубах горят фонари. Непроглядная тьма вокруг них. Дует теплый и влажный ветер. Впереди – земля, мир, свобода, обитаемый остров Евразия. Всего лишь горстка людей в крупице исторического времени, и каждый полон дум о своем, у каждого планы на завтра. Мы долго ждали, мы устали курить и шутить, и вот – отплываем…
Внезапно торжественность минуты нарушается. Как только мы отплыли, кто-то стал бросать монетки в воду, в сторону корабля – чтобы вернуться. К нашему удивлению, едва отплыв, катер разворачивается и идет назад к авианосцу. Мы охреневаем. Оказывается, рейд закрыт – берег не принимает. Смесь досады и хохота. Никто не ожидал от традиции такой живучести…
На борту нам предстояло провести еще два часа.
***
Угар начался по прибытии в Мурманск – было решено сразу отправиться в ближайший бар.
И немедленно выпить…
август-сентябрь 2012
