ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ.

Теперь, когда мы уже знаем, как работают психологические механизмы Ельцина и Горбачева, можно спокойно отодвинуть в сторону всю ту идеологическую чушь, при помощи которой обычно объясняют конфликт двух партийных титанов, и посмотреть, что же на самом деле произошло между ними.

Конфликт, начавшийся во время обсуждения доклада к 70-летию Октября на Политбюро, естественным образом продолжился на Октябрьском Пленуме ЦК (21.10.87), где обсуждался все тот же доклад. Ельцин, который в ходе недавней стычкой на Политбюро опробовал метод, при помощи которого можно превращать уравновешенного Горбачева в разъяренного отца с ремнем, явно хотел повторить этот опыт – выступить на Пленуме и нарваться на порку, теперь уже в масштабе ЦК. Конечно, Борис Николаевич боялся последствий, он сам говорит: «А то, что у меня существует реальный шанс не выдержать предстоящую экзекуцию, я отдавал себе в этом отчет». И тем не менее поднял руку, попросил слова.

В свою очередь, Горбачев еще не успел как следует прийти в себя после ельцинских манипуляций, превративших его, мягкого учителя «нового мышления», в жестокого отца, жаждущего наказать глумливого мерзавца, злостно его подначившего, спровоцировавшего к недостойной истерике на глазах подчиненных. Конечно, он был уязвлен тем, что оказался совершенно беззащитен перед напором анальной агрессии Ельцина, и старался как-то поправиться, сгладить неприятные чувства в душе. Вряд ли Михаил Сергеевич отдавал себе полный отчет в том, что с ним произошло. Скорее всего, он просто испытывал обычное в таких случаях внутреннее неудобство. Может быть, даже совсем и не думал о Ельцине и уж во всяком случае – не готовился к драке на Пленуме. По крайней мере наш герой никогда не стал бы сам провоцировать публичную «экзекуцию», но – раз уж Ельцин нарывается на скандал, почему бы не дать ему возможность нарваться по полной программе?.. Короче говоря, оба будущих президента были взвинчены и настроены по-боевому.

Начал, конечно же, Ельцин, но Горбачев в своих воспоминаниях недвусмысленно описывает себя как виновника скандального выступления секретаря МГК. Вот цитата: «Обычно доклады к юбилейным датам на пленумах не обсуждались. Реакция зала выявила общий настрой на то, что открывать прения и на сей раз нет необходимости. Лигачев, который вел заседание, поставил это на голосование. Думаю, он видел поднятую руку Ельцина, но решил не обратить внимания. Пришлось мне вмешаться и подать реплику: «по-моему, у Бориса Николаевича Ельцина есть желание что-то сказать…» Лигачев предоставил ему слово».

В дневнике Виталия Воротникова этот эпизод рассказан более подробно: «После окончания доклада Лигачев, председательствовавший на Пленуме, спросил: «Есть ли вопросы? Нет». Обсуждение доклада не предполагалось.

В первом ряду зала, где сидели кандидаты в члены Политбюро, как-то неуверенно поднял руку Б.Н. Ельцин, потом опустил. Горбачев: «Вот у Ельцина есть вопрос». Лигачев: «Давайте посоветуемся, будем ли открывать прения?» Послышались голоса: «Нет!» Ельцин было привстал, потом сел. Вновь подал реплику Горбачев: «У товарища Ельцина есть какое-то заявление». Тогда Лигачев предоставил слово Ельцину». Да тут просто драма, внутреннее борение какое-то. Воротников комментирует в скобках: «Вышло все так, будто один раздумывает, говорить или нет, а второй – его подталкивает выступить. Обычно в таких случаях, чтобы не затягивать время, Горбачев предлагал: «Ну, слушай, давай обсудим с тобой после, что всех держать?» Собеседник соглашался. А сегодня?!»

А сегодня, повторим, Горбачеву навязали роль секущего отца, и бедный генсек вынужден продолжать играть эту роль. Он ведь не понимает, что оказался жертвой психического манипулирования, он не в себе, в нем все бурлит: опять этот выскочка лезет, ох и получит же он у меня… А в это время Борис Николаевич Ельцин идет навстречу своему удивительному будущему. Он, конечно, не знает: зачем идет, почему, что его толкает, куда? Он просто не может не идти. Вот его чистосердечное признание: «Когда я шел на трибуну, конечно же не думал, что мое выступление станет каким-то шагом вперед, поднимет планку гласности, сузит зону вне критики и так далее… Нет, об этих вещах не думал. Важно было собрать волю в кулак и сказать то, что не сказать не мог».

Подпирало мужика изнутри. И вот что он, в частности, сказал (я пока выбираю из его выступления абзац, где говорится о наболевшем – о стиле работы товарищей уровня Секретариата ЦК и, конкретно, Лигачева): «То, что сегодня здесь говорилось, Михаил Сергеевич говорил, что недопустимы различного рода разносы, накачка на всех уровнях, это касается хозяйственных органов, любых других, допускается именно на этом уровне, это в то время, когда партия сейчас должна как раз взять именно революционный путь и действовать по-революционному. Такого революционного духа, такого революционного напора, я бы сказал, партийного товарищества по отношению к партийным комитетам на местах, ко многим товарищам не чувствуется. Мне бы казалось, что надо: делай уроки из прошлого, действительно сегодня заглядывай в те белые пятна истории, о которых говорил Михаил Сергеевич, – надо прежде всего, делая выводы на сегодняшний день, делать выводы в завтрашнее. Что же нам делать? Как исправлять, как не допускать то, что было? А ведь тогда просто дискредитировались ленинские нормы нашей жизни, и это привело к тому, что они потом, впоследствии, ленинские нормы, были просто в большей степени исключены из норм поведения жизни нашей партии».

Господа, снимем шляпы, побудем мгновенье в безмолвии перед этим таинственным явлением. Вот история во всей своей безыскусной наготе. На трибуну выходит высокопоставленный партийный функционер и протяжно во всеуслышанье пукает (Виталий Воротников утверждает, что судьбоносный звук длился «в общем минут пять-семь»). Ветер перемен, создаваемый этим смелым поступком, не только «поднимает планку гласности», но и в конце концов разрушает страну…

Но меня поражает не это. Меня поражает Михаил Горбачев, который не только сразу же понял, что сказал Ельцин, но и перевел для потрясенных членов ЦК эти хтонические звуки на пристойный русский язык. Цитирую по стенограмме: «Товарищ Ельцин сказал, что надо серьезно активизировать деятельность партии, и начать это следует с Центрального комитета КПСС, конкретно с Секретариата ЦК. Замечания в этой связи были высказаны Егору Кузмичу Лигачеву». Столь же изящно Михаил Сергеевич адаптировал к человеческому разумению и все остальное в речи Ельцина, вплоть до последнего пункта: «Товарищ Ельцин считает, что дальше он не может работать в составе Политбюро, хотя, по его мнению, вопрос о работе первым секретарем горкома партии решит уже не ЦК, а городской комитет».

Следует признать: Горбачев просто гений герменевтики. Он схватил самый нерв ельцинских терзаний: уйти, но остаться. Вот Воротников, например, вначале не поверил собственным ушам (что немудрено при таком словесной хаосе, хотя, впрочем, та часть Ельцинской речи, где говорится об отставке, сравнительно ясная), он признается: «Я понял его так, что он ставит вопрос только об освобождении из состава Политбюро, а не секретаря горкома партии. Это вызвало некоторое недоумение. Вероятно, я что-то не расслышал». А вот Горбачев все сразу расслышал и понял. Чего он не понял, так это психологического содержания ельцинских терзаний, которое сводилось к тому, чтобы – перефразируя русскую поговорку – и из-под розги Лигачева спастись, и московским градоначальником все же остаться.

Имея ввиду нелепость претензий (по тем временам) быть городским партийным начальником и не быть под контролем Полтбюро, Горбачев иронически комментирует: «Что-то тут у нас получается новое. Может, речь идет об отделении Московской партийной организации? Или товарищ Ельцин решил на Пленуме поставить вопрос о своем выходе из состава Политбюро, а первым секретарем МГК КПСС решил остаться? Получается вроде желания побороться с ЦК. Я так понимаю, хотя, может, и обостряю».

Ответом на эту изящную шутку Михаила Сергеевича стало протестующее ельцинское мычание. Конечно, бунтарю до сих пор и в голову не приходило возглавлять борьбу Московского горкома партии против ЦК. Ведь это же, глянь-ка, «политическое дело», а Борис хотел просто быть подальше от ненавистного Лигачева и других высоких обидчиков. Но Горбачев его уже не слушает, он не хочет вникать в эти детские терзания, он просто отмахивается: «Садись, садись, Борис Николаевич. Вопрос об уходе с должности первого секретаря горкома ты не поставил: сказал – это дело горкома партии». ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги «Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти»