ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ.

Анализируя ельцинскую «трехходовку», мы заметили, что в этом жизненном сценарии за «кризисом» (который мы теперь по праву можем называть также «похмельем») следует чудесное «спасение» – ряд точных шагов, которые в конце концов приводят к полному триумфу спасающегося (при этом окружающие могут весьма серьезно пострадать). Так вот, испытав в Госстрое один из самых тяжелых и длительных в своей жизни «кризисов» (пароксизмов «страшной тревоги»), накопив огромный ее потенциал, который необходим (позволим себе выдвинуть такую гипотезу) для успешных мероприятий по «спасению», Ельцин понял: нужно «выползать, выбираться из кризиса, в котором я очутился».

Весть о предстоящей партконференции стала для него сигналом (которого он понапрасну ждал от молчащей вертушки): появилась возможность и без начальственного разрешения вернуться в большую политику. В «Исповеди» он пишет: «Я не скрывал, по крайней мере, сам от себя, что партконференция, во-первых, даст мне возможность объяснить людям, что же произошло на октябрьском Пленуме, а во-вторых, давала, может быть, последний шанс вырваться из политической изоляции и опять начать активно участвовать в общественной жизни страны». Слова «объяснить людям» – указывают на то, что в своих политических амбициях он ориентируется уже не только на партию.

Само собой разумеется, обиженного Ельцина выдвинули во многих местах. Но он все равно мог не попасть на конференцию. Дело в том, что Горбачев, хоть и развел большую демократию, но – не до такой же степени, чтобы каждый прохвост мог быть избран на высокий партийный форум. Михаил Сергеевич ведь, как мы помним, опасался того, что «номенклатура и на этот раз обернет дело в свою пользу, протащит в делегаты своих сторонников, которые похоронят реформы». Такие, как Ельцин, тоже, конечно, не приветствовались, ибо они лишь усугубляли наметившийся в партии раскол, ставили Горбачева между двух огней. Против них было устроено сито. Вот как оно описано в «Исповеди»: «Партийные организации выдвигают множество кандидатур, затем этот список попадает в райком партии, так его отсеивают; затем в горком партии, так отсеивают еще раз, наконец, в обком или ЦК компартии республики. В узком кругу оставляли лишь тех, кто в представлении аппарата не подведет на конференции, будет выступать и голосовать так, как надо. Эта система действовала идеально и фамилия «Ельцин» пропадала еще на подступах к главным верхам».

Как Борис Николаевич все-таки попал, несмотря на это сито, на партконференцию, из его воспоминаний понять нельзя. Говорится о каких-то (свердловских?) рабочих, которые пригрозили забастовкой, об испуге ЦК и о том, что в результате в последний момент он оказался в Петрозаводске (где, похоже, до этого не был) и оказался включен в Карельскую делегацию. Вообще-то тема «Ельцин победитель» всем россиянам прекрасно знакома. Все знают, как он бывает деловит и собран, когда выходит из «кризиса». Так что можно и не описывать, как он ловко пробивался на партконференцию. И без того ясно, что действовал он наилучшим образом из всех возможных.

И вот наступил день открытия партконференции – 28.06.88. Ельцин волнуясь входит в Кремлевский дворец Съездов. «Я понимал, – пишет он, – будет сделано все, чтобы меня на трибуну не пустить. Те, кто готовил партконференцию, четко представляли, что это будет критическое выступление, и им все это слушать не хотелось». К этому все и шло. Ельцин писал записки с просьбами дать ему слово. Никакой реакции. Тогда он «решил брать трибуну штурмом».

Сам он видит и описывает этот штурм следующим образом: ребята из КГБ «распахнули обе створки дверей, я вытащил свой красный мандат, поднял его над головой и твердым шагом пошел по этому длинному проходу, прямо к президиуму». Поступь укротителя! Далее: «Когда я дошел до середины огромного дворца, зал все понял. Президиум — тоже. Выступающий, по-моему из Таджикистана, перестал говорить. В общем, установилась мертвая, жуткая тишина. И в этой тишине, с вытянутой вверх рукой, с красным мандатом, я шел прямо вперед, смотря в глаза Горбачеву. Каждый шаг отдавался в душе».

Не правда ли, есть в этом великолепном движении, разрушающем заведенный порядок, какая-то магия, подлинный артистизм. По крайней мере Ельцин это видит именно так. Так передает. Далее — ловкие маневры, чтобы не вывели из зала. И наконец, речь, начавшаяся оправданиями и закончившаяся просьбой о политической реабилитации. Может быть, в этих играх бывшего московского секретаря и было что-то детское, даже жалкое (особенно, если смотреть из нашего времени), но вообще-то это было началом триумфального шествия Ельцина на российский престол.

Разумеется после того, как будущий президент России выступил, его опять для порядка потоптали (в конце концов, он и теперь нарывался на порку), потом в связи с этим у него, конечно, опять были болезненные явления, но в результате, благодаря телевидению (партконференцию в прямом эфире транслировали на всю страну), случилась «какая-то фантастическая всенародная поддержка». Ельцин объясняет: «Наш натерпевшийся народ не мог спокойно и без сострадания смотреть, как над человеком издевались. Людей возмутила явная, откровенная несправедливость. Они присылали эти светлые письма и тем самым протянули мне свои руки, и я смог опереться на них и встать.

Я смог идти дальше».

Подведем предварительные итоги. Благодаря «взрыву общественного мнения», который Горбачев спровоцировал в ходе подготовке XIX партконференции Ельцин оказался ее делегатом. Это взрыв оказался тысячекратно усилен, благодаря прямой телетрансляции – наимощнейший разряд гласности! – происходившего на конференции. Ельцин, который на сей раз говорил достаточно внятно, а потом был зачем-то побит Лигачевым («Борис, ты не прав!») и другими товарищами на глазах у всей страны, стал народным героем. Почему? ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги «Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти»