ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ.

Разумеется, Болдин забывает добавить к этой идиллии две неприятные вещи. Во-первых, то, что Бакланов все же сказал: «Не хотите сами подписывать Указ о введении чрезвычайного положения, передайте свои полномочия Янаеву. Отдохните, мы сделаем «грязную работу», а потом вы сможете вернуться». А когда Горбачев «отверг это гнусное предложение», встрял Варенников со своим солдафонским: «Тогда подайте в отставку». Горбачев в ответ: этого не будет. И тогда (судя по материалам следствия) генерал стал орать…

Фи, как грубо, ну можно ли так обращаться с президентом великой державы? Он хоть и лишен почему-то связи, но может сейчас же позвать своих охранников и насильно доставить грубиянов в Москву. Владимир Медведев (начальник президентской охраны) так и пишет: Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить положение! Ребята были у меня под рукой. В моем подчинении был резервный самолет «ТУ-134» и вертолет. Технически пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столице бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е… Что же Горбачев не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда мы, охрана, могли догадаться?»

Впрочем, Медведев изрядно проштрафился на этом деле, уехал вместе с заговорщиками (хоть и по письменному приказу Плеханова, но все же), и теперь, может быть, тоже выгораживает себя. Ну так были и другие охранники, их было много, они оставались в на объекте «Заря» и готовы были защищать своего президента до последнего. В Дневнике Раисы Максимовны (опубликованном под заголовком «Эти дни были ужасны» Форос: 73 часа под арестом») сказано, что их руководитель Олег Климов не раз заявлял в дни заточения: «Михаил Сергеевич, мы будем с вами. Будем до конца». И там же, в Дневнике жены президента, приведены следующие слова Климова, сказаные уже после поражения путча: «Если бы Медведев в Форосе 18-го дал нам сигнал, была бы арестована вся «делегация».»

Кстати, этот охранник Климов (его назначил Плеханов) упоминается и в «Дневнике» Анатолия Черняева. Когда кто-то из тех автоматчиков, которых оставили на даче в Форсе путчисты, попытался остановить Черняева, идущего к Михаилу Сергеевичу, сзади подскочил Олег Климов и сказал автоматчику буквально следующее: «Ты, марш в свою будку. И чтобы никогда больше не лез к нему». И Черняеву: «Идите, идите, Анатолий Сергеевич».

Так все же: почему президент не дал никому никакого сигнала? Ответ: «Прежде всего, я рассчитывал, что мой отказ принять ультимативные требования ГКЧП отрезвит зачинщиков заговора. /…/ Кроме того, попытка задержать их на даче ничего не решала. Ведь главные заговорщики были в Москве, держали в тот момент в своих руках рычаги власти». Как они их держали, мы теперь уже знаем. Впрочем, президенту, конечно, видней… Продолжим рассказ по порядку. Услышав генеральский крик, Михаил Сергеевич достойно ответил забывшему свое место Варенникову. Оцените президентский ответ на его наглые слова об отставке: «Не рассчитывайте. Вы, преступники, ответите за свою авантюру». На этом аудиенция завершилась. «Мы попрощались, – говорит Горбачев. – Когда они уходили, не сдержался и обругал их «по-русски».» Говорят, назвал «мудаками».

То, что президент в словах не стеснялся, подтверждает в своих показаниях следствию и Варенников: «Беседа с нашей стороны проходила корректно. Михаил Сергеевич же допускал в своей лексике непарламентские выражения. Для меня это было странным. Но затем я все это отнес на счет того, что беседующие люди были близки друг другу, хорошо усвоили традиции и поэтому общались так, как у них заведено». Хорошо, но только одно непонятно, почему он считает, что орать на президента – «корректно»? Или он все-таки не орал? Но тогда получается, что президент ввел следствие в заблуждение… Кому прикажете верить?

Впрочем, не все показания героев августовской драмы так уж противоречивы. Вот Болдин пишет, что они попрощались за руку. Это уже после того, как Горби отверг все грязные домогательства и послал товарищей матом. И Горбачев на вопрос следствия: «Вы попрощались с ними за руку?» – отвечает: «Да. Я все же считал, что после такой встречи, после этого «душа», доложат все и взвесят, обдумают. Потому что разговор мой с ними был очень резкий…»

Может быть – даже слишком. Варенников на следствии вспомнил, что Горбачев сказал, обращаясь ко всем: «Работа с вами вместе после того, что случилось, невозможна». То есть – как «невозможна»? Они же сделали только то, что, как им казалось, предложил сделать генсек. Короче, товарищи удивлены, они вышли на воздух (кстати, жара в тот вечер в Крыму была страшная), обмениваются мнениями. Бакланов растерян: «Но ведь он еще недавно считал введение чрезвычайного положения единственным выходом. Что же изменилось?» Ему отвечают: «А вы что хотите, чтобы политик такого масштаба сказал прилюдно «да»?» Болдин приводит еще реплики: «Даже не по столь щекотливому вопросу Горбачев ни «да» ни «нет» никогда не говорил. Он обходился обычно междометиями, молчанием или переводил разговор на другую тему, чтобы не сковывать инициативу».

Вот именно на этом они и попались – на междометиях. Истолковали слова Горбачева о ЧП в том смысле, что надо его вводить. Подготовились, но все-таки боялись ошибиться. И приехали посоветоваться. «Все рассчитывали на взаимозаинтересованное обсуждение вопроса в духе аналогичных встреч в прошлом и поручений, которые давал Горбачев о готовности введения чрезвычайного положения в стране», – объясняет Болдин. Но получили облом. Что делать дальше? Как быть? Что сказать ждущим в Кремле товарищам? Ведь Крючков, Лукьянов, Павлов, Пуго, Язов, Янаев волнуются. Они готовы взять на себя заботу о судьбах отечества, но – они хотят знать, что решил президент?

Вернувшиеся от Горбачева появились в Кремле в четверть одиннадцатого. Ельцин был еще в воздухе на пути к Москве. Нелепица, которая войдет в историю под аббревиатурой ГКЧП, формально еще не существовала.

Вообще-то люди там собрались очень разные – циничные, доверчивые, безалаберные, фанатичные, себе на уме, без царя в голове. Люди, одним словом. Многие были пьяны – по свидетельству Маршала Язова, который всегда был как-то очень чувствителен к запаху алкоголя. Может, каждый из них в отдельности никогда бы не стал участвовать в глупости, на которую невольно толкнул их Горбачев. Но вместе они составляли группу, члены которой друг друга подзуживали. Вернувшиеся от Горбачева только подлили масла в этот огонь. Видимо, Болдин, который лучше всех знал президента, на обратном пути убедил товарищей в том, что Горбачев никому ничего не простит. Позднее, на допросе, Язов это настрой прибывших из Крыма сформулирует так: «Мы, дескать, «засветились». И если сейчас расходимся ни с чем, то мы на плаху, а вы – чистенькие».

Но кроме этого ребячества были иные соображения. Даже – возвышенные. Еще в Форосе кем-то был сформулирован тезис, что Горбачев, хоть и не стал ничего подписывать, но на самом деле – не против. Этот тезис звучал и в Москве в ответ на сомнение: «Раз президент не говорит ни да ни нет, то пусть остается все как было». Возражали: «А вы хотите, чтобы он на весь мир протрубил о введении чрезвычайного положения? Наивно это ожидать. Такие вещи так не делаются». Вот ведь: товарищи знают, как делаются такие вещи… И еще: «Но ведь и дальше нельзя терпеть развал страны. Отступать некуда. Может, даже лучше не подставлять Горбачева, чтобы не навредить его международному авторитету. Ответственность надо взять на себя». Да эти путчисты мыслят по-государственному, боятся за авторитет Горби! Непонятно, чего только здесь больше – глупости или лукавства? Может, они надеются на то, что Михаил Сергеевич приедет и спросит: а кто тут отстаивал мой авторитет? И раздаст Звезды героев Советского Союза тем, кто особенно рьяно отстаивал.

Но пора прекращать бесплодные споры, надо решать, взять на себя обязанности президента. Желающих не находится. Янаев кивает на Лукьянова, Лукьянов – на Янаева. Лукьянов вообще требует вычеркнуть его из списка ГКЧП, потому что он должен быть над схваткой, его дело – собрать Верховный Совет СССР. Янаев интересуется здоровьем Горбачева – действительно ли он так уж болен? Ему отвечают: «А тебе-то что? Мы же не врачи… Сказано же – он болен!» Но вице-президент все не может решиться взять на себя ответственность. Его уговаривают. Лукьянов с Конституцией в руках доказывает, что именно Янаев должен… Ну как попрешь против Конституции? Приходится несчастному подписывать Указ: «…вступил в исполнение обязанностей Президента СССР»… Вслед за этим подписываются и другие документы ГКЧП.

Что ж, Рубикон перейден, завтра начнется неразбериха ЧП. И все будет делаться так же – с трудом и со скрипом – как будто бы кто-то велел сделать глупость, а делать ее неохота. После подписания документов Лукьянов решил ознакомиться с планом капании. Язов свидетельствует: «Я ему ответил, что никакого у нас, Анатолий Иванович, плана нет. «Но почему же, есть у нас план», сказал Крючков. Но я-то знал, что у нас ничего нет, кроме этих шпаргалок, которые зачитывались в субботу на «АБЦ». Я вообще не считал это планом и знал четко и ясно, что на самом деле у нас никакого плана нет».

Ну, таков уж был стиль обреченного путча: без плана, без цели, без куража, без задора, без огня, через силу. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги «Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти»