Начало книги – здесь. Предыдущая часть – здесь.

82

3 июня, 22:22

Это станция или перрон – я еще толком не разобрался. Везде – углы в девяносто градусов, бетон и прямые линии, затейливо пересекающиеся в пространстве и образующие странные узоры. С одной стороны – тяжелые стеклянные двери. Мы сидим на деревянной обивке в холодном и огромном помещении: в некоторых местах бетонные выступы обиты деревянными досками, визуально объединяющимися в некое подобие лавочки для отдыха.

На полу – длинные черные линии от чьей-то обуви. Тот, кто по ночам не на земле и у кого под ногами – пол, а дальше – фюзеляж самолета. Бортовые самописцы где-то в хвосте ревущей железной машины. Следы тех, кто прилетел сюда с других материков, думая, что первый шаг на земле – это и есть их спасение. Их путь в рай. Незамедлительная доставка на небеса.

Но первое, что их тут встречает – это стекло, бетон и бесконечные углы. Черные полосы под ногами.

Я давно наблюдаю за людьми, которым лень поднимать свои ноги. Как правило, это – педики. Инертные, безвольные педики после первого свидания с возлюбленным. Такие, как они, только и делают что пачкают пол. Не мужской, а тот, что под ногами. Разве вам приятно идти по дороге, которая то и дело сбивает вас с верного курса? Уводит в сторону? Вы даже можете не заметить, как окажетесь на встречной. Я не виню педиков, это законы природы, а я не бог, чтобы их менять. Просто хочется, чтобы мир стал чище. Чтобы на полу было меньше черных полос.

За спиной и с другой стороны – через рельсы, блестящие металлические рельсы – виднеются высокие стеклянные витражи высотой в три метра. За ними – летний воздух и самолеты, стоящие вряд, крыло к крылу. Они блестят. Будто покрыты миллионами вспышек.

Немного правее стоят несколько трапов, уткнувшихся ступеньками в темное небо.

Раз в пятнадцать минут приземляются самолеты. Из-под шасси вырывается дым, а затем незаметно растворяется в ночном воздухе.

В каждом аэропорту есть своя особенность, но в одном все одинаковы – это обители одиночества и страха. Здесь не меняются только стены, автоматы по продаже презервативов и таблички-указатели. Тонны людей, шаркающих, желающих почувствовать себя ближе к земле или сексуальным меньшинствам. Они будто хотят сказать: «Вот наша сопричастность к происходящему! Мы знаем, что происходит». Но они – такая же часть общего потока, как и любой другой, находящийся в этой непрерывной реке людских тел.

Тяга к трагедии, общечеловеческой трагедии. Это – наша вечная подписка на боль и радость от боли других.

Даже та самая девушка, которая смотрит на вас презрительным взглядом, оценивает вас свысока и тем, как берет ваш паспорт, дает понять, где ваше место в иерархии государства; которая всем своим существом с плоской грудью говорит вам: «Субординация, парень. И если я захочу, ты застрянешь здесь надолго», – даже она, увидев за окном шаровую молнию, прижмется к вам и будет молить господа о пощаде. Но она не знает одного: вы и есть ее чертов господь. И вы, конечно же, отшвырнете малышку к окну, а потом с наслаждением посмотрите, как эта тварь со своей субординацией поджарится, словно пшеничный тост в воскресное утро.

Перед вами – жутко интересная кинолента, а в руках – большой бумажный пакет поп-корна в красно-белую полоску с синим квадратом, украшенным белыми звездочками. На экране какой-то кретин плачет у порога своей подруги. Кадр сменяется, и вы видите двух незадачливых персонажей, пытающихся вскрыть чью-то машину. Из-за угла выбегает мужчина, достает пистолет и без предупреждения стреляет в того, что без чулка на голове. Вам становится неинтересно, и на экране появляется женщина, вся в белом, вокруг – белые лебеди, а поодаль стоит мужчина в строгом костюме и терпеливо протягивает женщине руку. Вам кажется, что все слишком хорошо, просто и банально, и – женщина начинает рыдать, выбрасывает букет и убегает прочь с церемонии.

«Черт подери, – думаете вы, глядя на экран и жуя поп-корн, – а может бог все-таки существует?»

83

Слишком много мыслей этой ночью.

Когда я первый раз по-настоящему втюрился, мы каждое воскресенье делали тосты с яблочным джемом. Она запускала рифленый нож в банку, доставала оттуда немного джема и тонким слоем намазывала его на еще горячий тост, отчего джем становился слегка теплым и медленно растекался по всему хрустящему хлебу. Она делала так, чтобы весь тост, абсолютно весь, был намазан джемом, потому что терпеть не могла, когда края оставались без джема. Наверное, это было единственное, что она действительно умела делать. Хотя нет, еще она изумительно готовила пироги. И на этом ее кулинарные способности заканчивались. Но я ее не винил. Мне хватало пару джемовых тостов по воскресеньям, чтобы продолжать ее любить и любить с каждым разом все больше.

А потом мне все это надоело, и я решил умыть руки. Так я оказался здесь.

Мы сошли с самолета и, спросив дорогу у прикорнувшего на одном из тысячи пустовавших кресел мужчины, сразу спустились в метро.

Двадцать один километр от города. Если вам интересны расстояния. К югу от города, если вас интересуют стороны света.

Мы ждем своего поезда.

Я и Алекс.

Эрик и Алекс после трансатлантического перелета.

У меня жутко болит шея: я долго смотрел на небольшой экранчик, вмонтированный в сиденье передо мной. Длинная синяя полоса огибает Земной шар. Змея, ищущая жертву.

Напор, с которым гладиаторы идут в бой.

«Черт возьми, – думаете вы, – а может я и есть бог?»

Змея, глотающая яйцо. Наступает один момент, когда она вся напрягается и – яйцо лопается в ее теле, крошится на мелкие кусочки. Карбонат кальция. 150 килокалорий, 70 грамм воды. Белки, жиры, углеводы.

Сытный обед неродившейся живностью.

Главное – помнить: прежде чем употребить яйцо в пищу, надо как следует промыть скорлупу теплой водой. После этого можете делать с ним, что хотите.

Думайте о своих старческих годах, когда вам будет плевать на будущее и единственное, что вы будете знать, – смерть уже не за горами и скоро она вас раздавит, как змея давит яйца в своей пищеварительной системе. Стройте планы на все пятьдесят четыре недели, а в високосный год попытайтесь уместить сорок восемь часов в двадцать четыре. Компенсируйте недостаток времени тщательной продуманностью действий. Планируйте жизнь на годы вперед, чтобы самому себе быть пророком. Гадание по записям в тысячелетнем ежедневнике. Вымирающая хиромантия.

Ваша жизнь должна быть спланированной до минуты. Сегодня – бекон с пастой, максимум две детские порции колы, такси до работы (машина в ремонте), желательно, чтобы не очень дорого (это вы записываете в свой дешевый молескин, купленный на распродаже, чтобы в конце месяца подсчитать, сколько еще раз вы сможете позволить себе прошвырнуться с коллегами по барам и поглазеть на жирных стриптизерш без нижнего белья), легкий обед в ближайшей закусочной, пару смс обеим любовницам, одна – блондинке, вторая – тоже блондинке, и обе сегодня не могут, звонок жене, желательно до трех (потом у нее совещание), обсуждение с сотрудниками последних футбольных новостей, жалобы на свою развалюху, что в ремонте, планы купить что-нибудь эдакое, сразу из салона, чтобы блестела, но это где-то через год, письма клиентам, звонки заказчикам, выслушать просьбу начальника больше не опаздывать, в ответ – пригласить его на семейный ужин, «Мы с женой давно хотели с Вами посидеть, показать дом, бла-бла-бла…», попытка повысить себе зарплату, в конце дня – снова такси, желательно, чтобы не очень дорого, и – домой, к жене, которая пахнет мужской туалетной водой (но вам на это почему-то наплевать), потом – ужин, в постель, посмотреть ящик и заснуть в очках с плюсовыми диоптриями.

Ваша жизнь. Она умещается в один день, а видимость долгой жизни создается за счет бесконечного повтора.

Вам покровительствует анемия судьбы.

Продолжение

На Главную "Джаза на обочине"