ОБЛОЖКА – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА – ЗДЕСЬ.

Имперский легат в Сирии, сенатор и консул Публий Сульпиций Квириний дремал во внутреннем саду дворца бывшего этнарха Иудеи в кресле, обитом алым шелком. Тихо шелестели листья финиковых пальм, журчала вода нимфея, питавшая бассейн-каноп. Седая коротко остриженная голова старика поникла, резче обозначилась глубокая морщина на переносице, словно и во сне его не оставляли заботы о провинции, вверенной ему Сыном Божественного.

Ранним утром и до полудня сенатор читал письма от друзей из Рима и писал ответы; затем искупался в бассейне; подобно своему другу и патрону императору Августу, позавтракал грубым хлебом, мелкой рыбешкой, влажным сыром и зелеными фигами, и распорядился не беспокоить себя в продолжение часа. Сон легата охраняли два преторианца из отряда, милостиво предоставленного принцепсом консулу.

Солдат справа от сенатора пошевелился: под металлическим панцирем и красным сагумом спина гвардейца вымокла от пота. Не выпуская копья, телохранитель поправил на поясе короткий, не больше пяди, меч, и тогда длинный меч на левом бедре тихонько ударился о круглый щит, заменявший гвардейцам прямоугольные щиты легионеров. Сенатор издал горлом булькающий звук. Солдат замер и мысленно припомнил богиню Прозерпину. Второй гвардеец, моложе, покосился на товарища: тому остался год, чтобы выслужить звание ветерана, получить положенные югеры земли и, веселясь с богом Либером, травить байки о военных приключениях будущим жене и детям; к тому же он трижды был награжден золотым венком. Из-за небрежности хрыча их могли отправить дослуживать в приграничный гарнизон! Им дан приказ, и они должны стоять недвижно, как вон эти беломраморные истуканы древних героев вокруг бассейна, хоть тысячу лет.

За сутки гвардейцам опостылела вилла опального царя, кричащая роскошь уединенной резиденции. Виллу украшали позолота, перламутр, драгоценные аппликации. В триклинии дворца потолок из пластин слоновой кости. В залах мраморные стены, терракотовые и мозаичные полы. Вазы и светильники – из золота. Двери – из резного кипарисового дерева. Из кипарисового и масличного деревьев мебель, отделанная слоновой костью, золотом и серебром, драпированная шелком и бархатом. Даже помещения, где отдыхал отряд, обволакивал многоцветный стук, а вместо каменных лож, обитых черепаховыми панцирями – к ним привыкли солдаты – стояли бронзовые кровати с рамами, затянутыми ременной сеткой. Пищу подавали в серебряной посуде. Во дворце все было на римский манер. И если бы не финиковые рощи, которые, как рассказывают местные, насадил бывший этнарх, то можно представить себя в предместьях Рима, а не на Большой равнине, что отделена от Ершалаима безжизненной грядой с запада, и Железной горой от пустыни за Иорданом на востоке. Но пуще южной природы и азиатской пестроты северян томила жара. Со слов аборигенов, в Иерихоне жарко, даже когда по всей стране лежит снег.

Солдаты недоумевали, почему сенатор пренебрег шумным Ершалаимом? Перебрался бы в Иерихонский дворец последнего иудейского царя! Нет же, с небольшим отрядом охраны он торчал здесь второй день в нескольких поприщах от Иерихона.

Ноги старшего затекли. Из-под шлема по виску скользнула горячая капля. Он уставился на одного из мраморных крокодилов, опустивших хвост в бассейн. На столе полководца стояли хрустальный жбан холодного вина и золотая ваза винограда.

Квириний шумно вздохнул. Он понял: уже не уснет. Но не открывая глаз. Иначе его доймут пустяками местные просители, он начнет раздражаться, и хрупкое равновесие духа, что он обрел после трудного пути, исчезнет.

Сенатор не любил шумную столицу Иудеи и презирал ее обитателей, кичливых, упрямых, трусоватых и непочтительных к власти. Он мало интересовался историей этой страны. Но и то, что знал о ней, от ассирийских нашествий, походов вавилонян, возвышения персидской империи, завоеваний Александра Великого, вплоть до империи Селивкидов и Парфянского царства, с которым считался даже Октавиан, было чередой бесславных военных поражений, плена и рабства. Чему было учиться у народа, не умевшего покориться сильному? За что было уважать его вождей, вечно толкавших подданных на бессмысленные войны и кровопролитные восстания? Всего три тысячи легионеров держали в подчинении народы у Босфора, Понта и Меотида. Сорок военных кораблей охраняли спокойствие в море, где прежде хозяйничали пираты. Двухтысячному гарнизону повиновались фракийцы. Имирийцы – их страна простирается от Далмации до Истра – в союзе с двумя легионами римлян отражали вылазки даков. Далматы сохраняли спокойствие с одним только римским легионом. Бесчисленные народы, чьи земли неприступной стеной укрепила природа – Альпами с востока, Рейном с севера, Пиренеями с юга, океаном с запада – бесчисленные народы, восемьдесят лет противостоявшие Риму, повиновались теперь тысяче двумстам воинам. Иберийцы, укрытые от мира Пиренеями и Геркулесовыми Столпами, повиновались всего легиону. Неисчислимых германцев укротили и отогнали за Рейн всего восемь легионов. И даже далеких британцев на их огромном острове держали в спокойствии лишь четыре легиона. Об этом знал всякий разумный правитель. И только этот народ, спесивый и упрямый, почитал не власть, а свое странное, и судя по легендам, жестокое божество.

Квириний прибыл в Иудею зимой, вскоре после того, как разгневанный император сместил бывшего наместника за жестокость к подданным, сослал Архелая в галльскую Виенну и присоединил Иудею, Идумею и Самарию, бывшие владения этнарха, к провинции Сирия. Август прислал в помощь Квиринию нового наместника из сословия всадников, первого прокуратора Иудеи Копония. Квиринию приказали сиквестировать имущество опального царя и провести ценз новых подданных Августа.

За несколько месяцев, проведенных в этой стране, консул убедился в справедливости решения Сына Божественного, своей мудростью политика и искусством полководца снискавшего любовь римлян и армии. Народы достойнее этого познали власть Рима. Квиринию было лишь жаль смещенного этнарха, энергичного и преданного императору. Из Рима видно не все, что делается в провинции, а льстивый царедворец страшнее целого войска. В Иудее сенатор понял и одобрил мнимые жестокости клиента империи: народ, руководимый лишь божеством, не способным его защитить, плохо усваивает законы и порядки, и требуется усилие, чтобы внушить ему послушание власти. Мог ли Архелай девять лет назад, до того, как Октавиан по завещанию Ирода разделил наследство царя между его многочисленными родственниками и даровал младшему сыну покойного унизительно малую, по сравнению с отцовским царством, этнархию, мог ли наследник, еще не увенчанный Цезарем, иначе подавить мятеж фанатиков? На свой религиозный праздник они до смерти забросали камнями римскую когорту. Тогда войска Архелая перебили три тысячи бесноватых. Не прав ли был молодой царь, отстаивая честь императора и честь усопшего отца? Если все доводы разума исчерпаны, против неразумных говорит оружие! И ведь повод к бунту – пустяк: покойный царь водрузил золотое изображение римского орла над воротами Храма. Он даже уважил обычай: не установил в Храме статуи главного понтифика, божественного Августа, и богини Ромы, как в благодарность и из лояльности поступали во всех провинциях империи. А ведь отец Архелая, усвоивший римские обычаи, правил страной не девять, как сын, а тридцать шесть лет, и при жизни никто не смел обвинить его в жестокости, несмотря на то, что Августу докладывали, будто оставшиеся в живых при Ироде были несчастнее замученных. И чтобы сохранить хотя бы видимость независимости царства, был ли у сына иной способ усмирить народ, фанатично веривший своим жрецам, кроме как казнить строптивых?

Квириний подумал о старшем брате Архелая, Антипе. Сенатор понимал, но презирал коварство наместника Галилеи и Переи. Вопреки воле отца, тот девять лет назад оспорил власть младшего брата. Хотя с письменным изложением своих прав последний приложил императору отцовское кольцо и государственные записи. Квириний припомнил одутловатое лицо Антипы, тогда еще молодого, начавшего полнеть мужчины, вероятно в детстве привыкшего к роскоши раньше, чем ему привили естественный для мальчиков интерес к военным играм. Только бледность и нарочитое смирение в глазах за припущенными веками выдавали нетерпеливое ожидание решения Августа по наследству. Хитрый льстец перетянул на свою сторону алчную родню, ненавидевшую достойного Архелая. Многих из них Квириний встречал в сенаторских домах, в домах своих друзей, как и он, членов совета принцепса. Лишь заступничество дяди царевичей, Николая, убедило императора в пользу Архелая, едва не лишенного наследства и расположения Божественного.

Тогда в личных покоях Август прямо спросил Квириния, что тот думает о разделе наследства царя?

Невысокий, худощавый и сутулый, он пришаркивал, перекинув край пурпурной тоги через левую руку. Вялые губы старика кривила привычная усмешка. Император изменил сенаторской традиции первого в списке высказываться первым. Август поступал так, чтобы узнать истинные мнения друзей. Но по раздражению в голосе и нетерпению в блеклых зрачках Божественного Квириний угадал: император уже принял решение.

Квириний ответил: Ирод не оставил равного себе наследника; раздел царства взбудоражит народ, но силы римского оружия достанет поддержать пусть слабого правителя, зато преданного императору.

Октавиан зябко поежился, подошел к светильнику в нише и подставил теплу изуродованные подагрой пальцы. Божественный выслушал мнения еще двух консулов и двадцати сенаторов. Все осторожно высказались за раздел власти между сыновьями царя, во избежание междоусобицы. Особенно горячо настаивал на этом товарищ трибуна, пасынок Тиверий, сын Ливии Друсиллы.

Вдруг Август обратился к Квиринию.

– Возможно, лучше быть Иродовой свиньей, чем его сыном. Но разве не за примирением прибыла к нам семья нашего покойного друга? Согласие правителей, залог спокойствия в народе. Не в этом ли политика империи? А у нас на востоке грозный сосед. Квириний ручается за любезного ему Архелая. Но выполним ли мы главное пожелание царя: сохраним ли мир в его семье? И достоин ли твоих надежд правитель, опередивший решение судьбы? – Вельможи льстиво улыбнулись иронии императора. – Подумай об этом, достойный друг…

Теперь, почти через десять лет Квириний размышлял: не тот ли спор определил венец его карьеры политика – его почетную ссылку. Неприязнь к царственным братьям, клиентам империи, о судьбы которых преломилась его судьба, воскресла, лишь консул оказался в этой глуши, на задворках власти…

Старик еще раз обдумал грядущую встречу с Антипасом.

Предварительно переговорив с храмовым жречеством Ершалаима сразу по прибытии в страну, и в первую очередь с первосвященником Иоазаром, осторожным, но неуступчивым ставленником бывшего этнарха, консул предвидел: народ, веками плативший десятину божеству, неохотно согласится вносить дань в фиск. Ценз населения поднимет волнение. Опытность не обманула легата: из северных земель страны, из Галилеи, поступили первые донесения о недовольстве среди иудеев. Определить зачинщиков, по словам прокуратора, еще не успели, но учение секты – а, судя по предварительному изложению, это была именно секта (как и предполагал сенатор!) – пустило корни в возбужденные умы фанатиков. И требовались быстрые и решительные шаги, чтобы прополоть ростки бунта. Квириний мог поступить как Помпей, семьдесят лет назад легионом покоривший страну, раздираемую междоусобицей, либо как прокуратор Сирии Сабин, десять лет назад разграблением Храма спровоцировавший восстание и истребивший врагов Рима. Но и то, и другое возбудило бы ненависть населения к империи – это противоречило политике Августа! – и снова пролилась бы кровь римских солдат. Поэтому следовало упредить опасность руками местной знати. Консул хотел заставить поводырей народа, жречество, убедить верующих в правомерности римского закона. И здесь неизбежны уступки. Ибо нельзя лишать посредников между божеством и толпой даров за посредничество – Квириний презрительно пожевал губами. Телохранители настороженно покосились на полководца. С другой стороны, необходимо найти и перебить зачинщиков беспорядка: здесь аборигены лучше распознают скверну местных религиозных учений. Понадобится армия наместника Галилеи: он, наконец, усердием выкажет преданность Риму и мудростью оправдает претензии на власть.

Консул намеренно вызвал тетрарха не в столицу провинции, Антиохию, – церемонии отняли бы драгоценное время! – и не в Ершалаим, – Квириний не доверял Иоазару и решил встретиться с ним отдельно, – а вызвал Антипаса к границам его владений на бывшую виллу его опального брата. Во-первых, дальше от соглядатаев любопытного жречества, способного до времени взбудоражить иудеев. Во-вторых, старший брат убедится: даже малая доля имущества некогда всесильного царя принадлежит казне императора, и это послужит наглядным предостережением Антипасу. И, наконец, к старости консул предпочитал уединение дворцовому шуму.

За тихим плеском воды нимфея, отдаваясь эхом в анфиладах комнат, послышались энергичные шаги. Сенатор узнал поступь прокуратора, стремительную, словно на ходу тот отдавал приказы, чтобы тут же вскочить верхом и немедленно умчаться впереди конного отряда. Старик открыл глаза и жестом отпустил солдат. У дальних колонн полукругом замерли гвардейцы.

Копоний появился в арке спустя мгновение. Придерживая меч в ножнах обитых золотом, прокуратор просеменил по мраморным ступенькам и, властно отмахивая рукой, обогнул бассейн: солдатский сагум, бурый от дорожной пыли, рассерженно трепался за его плечами, тускнела медь брони. Косой шрам на подбородке. На загорелом лице застыло презрение.

Превозмогая боль, сенатор поднялся навстречу. Они обменялись приветствиями, и Копоний раздраженно проговорил:

– Весь путь от Ершалаима его везли в гексафоре с закрытыми окнами!

Слуга золотой ойнахоей налил вино из хрустального жбана в кубки и попятился. Копоний едко поведал о том, как в долине двух лектикариев Антипаса хватил солнечный удар. Их сменили рабы Копония, а прокуратор, раздраженный бесконечными задержками, со своим отрядом умчался предупредить о прибытии «каравана».

– Он подбривает брови и выщипывает волосы на ногах! – Копоний хмыкнул.

– Не горячись, мой друг! Нам нужен холодный рассудок, – урезонил сенатор и, не спеша, повел прокуратора вокруг бассейна.

Квириний знал древний род Копониев и еще в Риме встречался с нынешним наместником Иудеи. В повадках прокуратора, в его презрении к изнеженности, в грубоватой солдатской речи и в нетерпимости к необязательным людям было нечто издревле ценимое в старых аристократических семьях столицы, еще помнивших демократические традиции сенаторской республики. Именно такой человек, волевой и энергичный, необходим был Гаю Юлию Октавиану здесь, а не при дворе, где хватало лизоблюдов, и император собственноручно внес в выборочные списки имя Копония. Вопреки указанию Августа для обоих высших сословий империи о необходимости иметь семью для получения высших должностей, Копоний был не женат. Это давало пищу, как слышал сенатор, грязным пересудам об императоре и его ставленнике. Вьющиеся локоны, высокий лоб, длинные ресницы и раскосые глаза, горбинка на носу и мужественная ямка на подбородке. Всякое может быть! Так или иначе, небрежение вердиктом не мешало удаче Копония, и в свои тридцать пять он был сановит и богат, о чем мечтали самые честолюбивые отпрыски родовитых семей. Сенатор подумал: высший удел этого красавца, политика вне столицы – пожизненное наместничество в одной из провинций империи и почетная старость на пригородной вилле близ Рима.

– Неужели он способен выполнить твое поручение? – спросил Копоний.

– Он не так глуп, если сумел освободиться от римского конвоя! – Квириний иронично покривил рот. Прокуратор покраснел, наконец, сообразив: царь его надул. – Не сомневаюсь, мой друг, что ты с удовольствием взял бы на откуп и тетрархию царственного Антипаса. Это принесло бы тебе двести талантов в год. К шестистам талантам его брата, – бесстрастно продолжал сенатор. Шрам на подбородке прокуратора побелел от негодования. Ему послышался язвительный намек на то, что службу императору он совмещает с личной выгодой. Род Копониев издавна занимался откупами. Чтобы не ответить дерзостью ехидному старику, Копоний пригубил из кубка. – Однако напомню, ценз, назначенный Божественным, подразумевает точные, а не приблизительные данные о подданных, способных платить налоги.

– Кто-то сомневается в добросовестности моих людей? – с вызовом спросил Копоний.

– Добросовестность в их же интересах… – развел руками консул, и нельзя было разобрать поощрение или угрозу в его словах. – Впрочем, хорошо, что ты избавил нашего друга от почетного конвоя, – римляне примирительно переглянулись. – Уточним наши дела.

Вдали от Рима ощущение изгнанничества делало их товарищами. Копоний подчинялся непосредственно императору. Но остерегался влиятельного и опытного «лиса» Квириния. Август удалил его из Рима, «избрав» в консулы. Затем по закону по истечении консульских полномочий полагалось наместничество в одной из провинций. Многие в Риме видели в назначении знак высочайшего доверия. Даже после блистательно дипломатической победы Августа над Парфянским царством – эта победа вернула легионные орлы и знамена Красса и Антония в Капитолийский храм и утвердила в Армении, вопреки желанию царя Парфии Фраата четвертого, ставленника Рима, царя Тиграна третьего – император держал в Сирии группировку из четырех легионов. Сорок тысяч обученных наемников. Плюс вспомогательные отряды. И, хотя бывший консул по сенатскому закону не имел права командовать войсками, император назначил его легатом и лично утвердил его имя, когда в третий и в последний раз пересматривал сенатские списки. Старику оставалось лишь получить одежды триумфатора, лавровый венок, право на курульное кресло и статую, завистливо думал Копоний.

Теперь, слушая размеренную речь старика, его последовательные выводы, Копоний дивился проницательности сенатора, быстроте, с которой тот вник в местные обычаи и учел выгоды всех сторон.

Внешняя простота Копония подкупала доверчивых людишек и солдатню, и скрывала незаурядного мистификатора. Изображая перед императором сообразительного солдафона, необходимого Августу, новоиспеченный прокуратор твердо знал свою цель: сенаторство и богатство. А старик точно определил возможности своего честолюбивого товарища и мягко осаживал его чрезмерные чаяния.

Квириний не вмешивался в то, как выполнит финансовое поручение его младший товарищ. Первые известия из Десятиградия, тетрархии Филиппа, младшего из трех сыновей Ирода, выявили прежние жульничества: за десять лет податное население городов увеличилось на треть! Того же следует ждать в других областях. Следовательно в интересах императорского фиска сумма откупа увеличится. Ценз же следует проводить еще тщательнее: это выгодно сборщикам – сенатор кивнул Копонию. Они обсудили, проводить ли перепись по римскому закону – по месту жительства, или по иудейскому обычаю – в городах, где берут начало иудейские роды.

– К чему их дразнить? Предрассудки этих несчастных превосходят здравый смысл, – заключил Квириний. – Пусть они приходят в твои города. В твоей области древних городов достаточно. Ослушавшихся ты на основании их закона принудишь повиноваться. Царственные братья не станут возражать против действий римской армии в их областях на их же благо. Пусть ведут ценз в подчиненных им областях. На случай волнений, твой гарнизон в Ершалаиме наведет порядок в тетрархиях, где живут приписанные к твоим городам иудеи.

Чтобы успокоить жречество, Квириний подтвердит древний декрет Антиоха третьего за 554 год от основания Рима, для иудеев – «…совет старейшин, жрецы, ученые книжники Храма и певцы святилища освобождаются от подоходного налога, податей на венок и соляной сбор…» Квириний процитировал на память и добавил: это они обсудят с первосвященником. Вельможи согласились: первосвященник Иоазар не найдет язык с народом. К тому же император будет недоволен, узнав, что у власти остались люди опального царя. Прокуратор предложил достойного приемника: Анана, сына Сефа. Пока же решили не торопиться…

В завершении Копоний пересказал немногое, что выяснил о зачинщиках беспорядков в Галилее. Старик насупился, и, казалось, его похожий на огурец нос навис больше обычного над тонкими губами.

– А теперь отдохни, а я подумаю, мой друг, – сказал сенатор. Копоний отдал кубок рабу и отправился за провожатым в покои. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги "ПРЕДАТЕЛЬ"