ОБЛОЖКА – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА – ЗДЕСЬ.

Андрей сел в автомобиль, когда позвонил Афанасьев.

– Подгребай к речному вокзалу. К Олегу поедем. Насчет Валерьяна, – сказал он.

Смеркалось. Красные и желтые огни автомобилей неспешно текли впротивоход по краям бульвара, как водоворот на реке. Андрей оставил машину и добирался на метро.

Афанасьев, чернявый и густоволосый, – он почти не изменился за годы, что они не виделись, лишь округлилось лицо, и пиджак он носил на четыре размера шире, – ждал у въезда в ВИП зону. Друзья обнялись. От костюма Афанасьева в мелкую полоску и крахмальной сорочки пахло дорогим одеколоном. Костя выслушал Андрея.

Черный внедорожник, не останавливаясь, миновал мягко взмывший шлагбаум.

– Скорее всего, Валерьяна хотят использовать как барабан или повесить на него свои дела, – сказал Афанасьев. – Я говорил с Олегом. Он вас помнит.

У пристани, в стороне от частных катеров и яхт, втиснулось судно класса «Скат» из серого углепластика и стекла под именем «Атлантида». Аспинин лишь однажды видел подобную яхту в Копенгагене на пристани у королевского дворца. От трапа скользнул черный «Майбах».

– Вот что значит, человек окончил Плешку с отличием и в двадцать пять свою биржу открыл! Сейчас даже в спорт без мозгов не берут! – Костя легонько хлопнул приятеля по предплечью и засмеялся «хе-хе-хе». – Не тушуйся – он нормальный мужик! Не скурвился.

На пристани воняло гнилой рыбой. На борту два комодистых мужика в костюмах и со скучными физиономиями кивнули Афанасьеву.

– Что в портфеле? – спросил один Андрея, заглянул и удовлетворенно кивнул.

Гости переобулись в войлочные тапки. Туфли оставили в коробках. Втроем с охранником пошли по тиковой палубе вдоль плоских деревянных панелей с углублениями по всей длине коридора и соплами по периметру стен. Из сопел дул горячий воздух, и, несмотря на зябкую погоду, на палубе было тепло.

Обширную кают-компанию заставили диваном и креслами, обитыми светлой кожей. Отполированные до «блеска атласа» деревянные стены, будто исцарапали грубой кистью. Но от художественной «небрежности» здесь было уютней.

В зале попивали коктейли мужчины и женщины. Все были в войлочных тапочках или босиком и одеты по-походному с изысканной небрежностью в джемпера, спортивные брюки или джинсы. Аспинин узнал два-три примелькавшихся по телевизору лица. Кое-кто кивнул Афанасьеву. Он им бросил: «Привет, босяки!»

Ухоженный мужчина лет сорока в белом зауженном шелковом костюме и в прозрачной рубашке с россыпью крупных камней на груди в своем наряде чем-то напоминал барона колумбийской наркомафии из Голливудского фильма. Олег простецки протянул голые костлявые пятки: туфли и носки валялись рядом.

– Привет, Олег! С маскарада? – по-свойски спросил Афанасьев.

– О! Костик! Ната в галерею вытащила к знакомым художникам. Мы перед вами вошли, – проговорил хозяин негромким голосом, кряхтя, поднялся и пожал вошедшим руки.

На его запястье красовались фасонистые «Ланге» из белого золота, с перламутровым циферблатом и полусотней белых бриллиантов на ремешке из галюши.

– Я бы тебя тоже не узнал, – вежливо ответил Деревянко Андрею. – Тренируешь?

Он был курнос и со шрамом наискось от левого угла рта. Это придавало ему лихой вид. В его взгляде льдилась вежливая учтивость. Андрей знал такой взгляд у многих публичных людей, которым его представляли на вечеринках для известных спортсменов.

Афанасьев и Аспинин сели в кресла напротив. Официант в белой тужурке с железными пуговицами подал им фужеры и запотевшую бутылку «Лафит Ротшильд».

– Освежитесь! Сейчас пойдем есть, – сказал Олег.

Спутница Деревянко, девушка лет двадцати с нежными прыщиками на щеке, накинула ногу на ногу. Ее бирюзовые не по сезону босоножки от Джузеппе Занотти на высоченном каблуке и с серебряным скелетом рыбы на подъеме лежали рядом. Скучая, она принялась перебирать фужер тонюсенькими пальцами. На одном из них красовался перстенек из аметиста с сапфиром без обрамления от Ливии Балокки, по старинке хитро соединенный шипами. Девушка опустила ресницы, и на ее усталом лице проступило что-то трогательное и простое. Аспинин заметил на ее руке огоньки «счастливых бриллиантов» под сапфировым стеклом.

– …Дима, если ты о Мише, то его дело – настоящее свинство! Позор постсоветского суда в России! – из дальнего кресла продолжила прерванный разговор крашеная брюнетка лет тридцати с пышной грудью и с фужером в руке.

– Аллочка, пожалуйста, не начинай! – поморщился верзила в пестрой рубашке навыпуск поверх брюк. – Ходорковский – это русский бизнес по-путински. Больше ничего!

– А я, Рома, считаю: его дело – хрестоматия русского либерализма!

– Нашему либерализму сервильность свойственна на генетическом уровне, – сказала коротко стриженная некрасивая дама в черном джемпере. – Лишь запахнет севрюжинкой с хреном, все лекала, по которым либералы извечно собираются строить гражданское общество: уважение прав личности, терпимость, некрикливое мужество, патриотизм без ксенофобии, – они готовы променять на мерседесы, виллы и золотые кредитки.

– Очевидно, ты, Галочка, исключение! – съязвила Алла.

– Не исключение. Но и Ходорковский не исключение. Он вспомнил об утраченных ценностях лишь в тюрьме. Но не стоит путать борьбу за власть и деньги с либерализмом.

– Отчего же! У нас либерализм без политики невозможен. Пушкин предал память друзей декабристов и воспевал царя. Поэт тоже хотел вкусно кушать, – сказал Рома.

– Лезть в Думу с законами о трубопроводном транспорте и о таможенных пошлинах, я согласен с Аллой, это не либерализм, а обыкновенный бизнес, – ответил Дима.

– Увидите, – сказала брюнетка, – Миша еще станет президентом: у нас любят страдальцев за идею. Иначе он, как все нормальные люди, просто бы остался в Штатах.

– Во-первых, он оттуда никогда не выйдет. Разве, к старости по самоличной амнистии сверху. Во-вторых, со своими «Яблоком» и СПС – он никем никогда не станет! – сказал Дима. – Ничего нет глупее, в левой стране назвать партию – правой. Благо, их объединили и забыли. А для народа он не герой, а дурак, который попер против своих и получил по рогам!

– Дело не в Мише! Диктатуре нужна идея. Прочная, как идеи КПСС. А Ходорковский и либералы – это вата. Царь, Сталин, суть – твердая власть, – вот, что нам нужно генетически. А не парламенты и «семибоярщина». Россия чиновничья страна. Наподобие Мексики. Только огромной. И будет такой всегда. Номенклатура получила своего Хусейна. Для этого и создавали партию по образцу КПСС. Народ – православную идею.

– Ерунда. Идеи коммунизма и христианства схожи, и не больше.

– Причем здесь православие? Есть карманная партия, но нет гениальной идеи. Коммунизм не в моде. Бывшие комсомольцы экспериментируют с религией.

– Ерунда. На примере Ходорковского власть перечеркнула вековой постулат либерализма. И заявила – свой, исконно русский: «Человек – ничто!»

– Дался тебе Ходорковский! Пусть у нас будет хоть фюрер, генсек, Путин и Медведев! Но чтобы прихлопнул этот блядюшник! Триста миллиардов на взятки в год! Пятая часть дохода казны! Какой тут бизнес! Чиновная свора сжует любого, как сжевали Ходорковского касьяновские министры. Мы со времен татар выступаем как оккупанты в покоренной стране. Собираем не налоги, а дань. Господствуем, а не служим. И люди отвечают тем же: живут с кукишем в кармане. Для них государство – враг!

– Какой пафос! Наши либералы за простой народ!

– А я никогда не называла себя либералом. На разборки Ходорковского и Путина я смотрю просто: если бы Ходорковский был у власти, он бы делал то же самое, что Путин! Представь такое между Билом Гейтсом и Бушем. А народ… Мне нет до народа дела, как народу нет дела до меня. Еще в университете я поняла, что Григорьев, Достоевский, Леонтьев с одной стороны, Кавелин, Герцен, а затем Бердяев с другой, и Погодин, Шевырев, Киреевский, Хомяков с третьей знали о русском народе столько же, сколько знает сытый барин о своем рабе. Бронированный вагон в семнадцатом стоил всех их теорий. Снизу в России вспыхивали только мужицкие бунты. Потому что, если людей без конца давить, это плохо кончается.

Деревянко благодушно улыбнулся и мягко прихлопнул по подлокотнику дивана.

– Дамы и господа, все это интересно, но пора бы перекусить! Костя, погоди-ка!

Гости, переговариваясь, потянулись в соседний зал к сервированному столу.

– Мне обещали разобраться в твоем деле, – сказал Деревянко Андрею. Помощник подал Аспинину отпечатанные тексты.

– Что это? – спросил Афанасьев.

– Копии документов. Вы с братом не одни по делам церкви проходите. Наташа часто просит за своих художников.

– Олежка, ты об этом происшествии в церкви?

Деревянко кивнул. Наташа с сочувствием посмотрела на Аспинина.

– Надо знать, где кричать и в кого швырять! – сказал Олег. – Уже после гуманитарной беспошлинной помощи импортными сигаретами, главный батюшка России стал богатейшим человеком страны. Входит в совет банка «Пересвет», который обслуживает финансовые интересы Патриархии, играет на бирже, владеет нефтяным бизнесом, торгует металлом и автомобилями. Его личное состояние оценивают в четыре миллиарда долларов, а поместья разбросаны по всей Европе. Прибавь сюда новый закон минэкономразвития о передаче земель церкви, и его позицию «Священство выше Царства», которую не осудил президент. Плюс личность неординарная: в свое время отказался одобрить войну в Афганистане, за что был разжалован в Смоленск. Соображай, какие люди за ним стоят и какая сила! – Деревянко захотел расспросить Аспинина о его жизни, но подумал: как многие старые знакомые, тот станет отмалчиваться или лебезить и лезть в друзья. – Словом, почитайте. Пойдем, Нат.

Костя нетерпеливо посмотрел им вслед. Помощник вежливо ждал. Андрей прочел.

«Агент Варавва, священник православной церкви, 1968 года рождения, с высшим образованием. Завербован в феврале 1993 года на религиозно-патриотических чувствах для выявления и разработки антигосударственных элементов из числа православного духовенства, среди которого он имеет связи, представляющие для службы безопасности интерес. А также для выявления в широких кругах общества лиц не лояльных власти.

Предоставил ряд заслуживающих внимания материалов, по которым проводится документация преступной деятельности руководителя района Чибискова и его заместителей Воробьева и Холкина по нецелевому использованию государственных средств. Установлено наблюдение за руководителями региональных отделений партий парламентского меньшинства Санаева и Кочетова, субсидирующих восстановления храма. (Предположительно, для получения политических дивидендов среди прихожан.)

Пять лет назад в поле зрения Вараввы попал представитель пишущей интеллигенции, Аспинин Валерий Александрович, кандидат филологических наук. В беседе с агентом Вараввой, в присутствии жены священника и их соседа, брата-близнеца Валерия, Андрея Аспинина, резко отзывался об иерархах РПЦ, вел дискуссию об иконоборчестве и религиозных настроениях в российском обществе. (Подробный отчет о беседе приложен к личному делу Вараввы.)

После этого за Аспининым было установлено негласное наблюдение. Его связи с представителями подрывных организаций и представителями интеллигенции, нелояльными власти, не выявлены. Дальнейшую разработку объекта было решено: проводить нецелесообразно.

Годом позже в компьютерных файлах Андрея Аспинина Вараввой были обнаружены отрывки текста антиклерикального содержания, написанные Валерием Аспининым. Во время заграничных командировок брата Валерий работал над материалом у него дома.

Осенью прошлого года синопсис работы и часть художественного текста были разосланы автором в издательства и художественно-публицистические издания. Но получили отрицательный отзыв.

В настоящее время Агент Варавва отказался сотрудничать с органами, мотивируя отказ несогласием с заявленными принципами охраны безопасности государства и практическими методами работы в этой области.

Есть основания предполагать, что его сын, студент политехнического университета Аркадий Каланчев, тесно связан с активистами организации православно-патриотического толка «Народный собор». В активной работе организации не участвовал. Организовал свой кружок радикально настроенной молодежи. Связь этой группы и Валерия Аспинина проверяется.

Вероятно, по инициативе членов группы Каланчева, Никиты Белькова и сестры Каланчева Елены, в центральном храме Московской Патриархии Христа Спасителя была осуществлена провокация против Иерархов РПЦ.

Учитывая тематику литературно-художественных работ Аспинина, не исключено, что он, выполняя политический заказ третьей стороны, пытался привлечь внимание к себе и к своим работам, используя подрывную работу молодежной группы.

Обстоятельства дела и круг лиц причастных к провокации устанавливается.

Потому как происшествие получило резонанс в определенных слоях общества, считаю необходимым оставить Валерия Аспинина под наблюдением специалистов до окончательного выяснения обстоятельств дела.

Учитывая нежелание агента Вараввы сотрудничать с органами федеральной безопасности, предлагаю дальнейшее его использование в наших интересах прекратить».

Звание, фамилия и подпись были ретушированы. Андрей побледнел.

– Дай-ка, – протянул руку Афанасьев. Тот передал ему бумагу и прочитал второй документ.

«…Из докладной записки ректора гуманитарного института, агента Воробьева, можно сделать предварительное заключение о том, что рукопись Аспинина Валерия Александровича, переданная агенту Воробьеву для рецензии, художественной ценности не представляет. Со свойственным агенту Воробьеву красноречием он утверждает, что Аспинин не является социально и политически опасным элементом, интереса для службы безопасности не представляет, и просит изменить ему «меру пресечения».

Вместе с тем из докладной записки не ясно, имеется ли продолжение рукописи, а если имеется, то возможно ли ее использование в подрывных целях, направленных против части российского общества, исповедующего православие.

Следует предположить, что позиция агента Воробьева в деле Аспинина носит субъективный характер и окончательно не определена».

Помощник принял у Афанасьева листы в папку и вышел.

– Ты их знаешь? – сказал Костя. Андрей кивнул. – Потом разберешься! Пойдем, пожуем.

– Я домой…

– Чудак, мы давно плывем! Пойдем к столу.

Из всего поданного на ужин Аспинин поковырял голубцы в свежих виноградных листьях, бефстроганов с молодой картошкой, съел фруктовое мороженное и выпил кофе «Глиссе». За компанию он махнул несколько рюмок коньяка и от нервного напряжения и усталости быстро охмелел. Но душе было мерзко, и Андрей вышел на палубу.

В каюту его отвел матрос в форменной тужурке.

За окном неслышно покачивался вверх-вниз и вправо темный горизонт, местами точно насквозь просверленный красными огоньками. От них по воде ползли кровавые удавы. На столе бутылка красного пьемонтского барбареско и корзина с фруктами. Афанасьев дремал в ванной из оникса. Из пены виднелась его волосатая грудь.

– Кость, где они пристанут? – спросил Аспинин.

– На фига тебе? – лениво отозвался тот. – Завтра будем в Москве. Чудак. Люди ради вечера здесь пятки лижут…

Помолчали.

– Валеру выпустят. Мы с утра на рыбалку, – сонно сказал Костя. – Ты как?

– Никак. Кто эта девушка с Олегом?

– Очередная никто. – Афанасьев добавил. – Гимнастка. На тренировке шею сломала. Олег ее в клинике увидел. По благотворительным делам. С того света вытащил. Полина знает.

Сверчок с грустной беззаботностью пел на стене, и печальны были огни яхты, медленно дрейфующей по водоему, для того, кто смотрел на них с берега. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги "ПРЕДАТЕЛЬ"