ОБЛОЖКА – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА – ЗДЕСЬ.

К полудню распогодилось. Ветер растолкал облака и свалил их у горизонта в огромные грязно-белые кучи. Окрест, куда хватило взгляда, было тихо, как бывает при последнем свидании с летом и теплом.

Андрея в Чехове ждали. Валерьян, его жена Наташа и теща Татьяна Васильевна.

– Наконец-то! – сказал Валерьян. Он был в новом джинсовом костюме.

Братья обнялись.

Утром по телефону уговорились ехать в Вознесенскую Давидову пустынь в двадцати километрах от города, «ставить свечки в церкви». Андрей настоял ехать в его «мерседесе», и не гонять «жигуленок» Валерьяна. К тому же вместе веселее!

Двор звенел голосами детворы, игравшей на припеке у пестрых горок, на качелях и брусьях, разукрашенных в яркие краски. Каждый, кто видел Малышкиных, – так для краткости называли семейство Татьяны Васильевны, – здоровался с ними. А Татьяна Васильевна, в выходном платье, прихрамывая на больную ногу, ступала именинницей под руку с зятем. Перешучивалась с соседями. В ответ вставляла меткое словцо.

Из стайки детворы к ним подбежала чернявая девочка-подросток. Уткнулась Валерьяну в живот и обняла его. Приласкалась к бабушке и маме, и пошли впятером.

– Вас здесь все знают, – сказал Андрей.

– Где родился, там и сгодился, – ответила Татьяна Васильевна. – Всю жизнь тут прожила.

Родом из окрестной деревни, Малышкина полжизни проработала на фабричной сборке, а после инвалидности по болезни заведовала складом на мебельном комбинате.

Наташа шла с Андреем. Пухленькая, коротко стриженная, она походила на мать.

– Брат говорит, ты не любишь церковь? – спросил Андрей.

– Не люблю. На работе я часто вижу смерть, и верю лишь в то, что сейчас. Попы такие же люди. Почему я должна им душу открывать? А другие, как хотят, – голос у Наташи был приятный, звонкий.

– Тут знают о брате?

Женщина небрежно пожала плечом.

– Нам, какое дело! Мама переживает. И девочку жаль. Алену.

– Ты знаешь о ней?

– Валера рассказал. Мы маме не говорили. Не поймет. Думает, милиция ошиблась. Дурь это все! Подростки с жиру перебесились и насвинячили. Ну и что, что знакомые! Пусть сами отвечают за свои поступки. Валере не объяснишь! Может, теперь дойдет…

С первых минут Андрею было легко и просто с Малышкиными.

– Ты еще наших красот не видел! – ворковала Татьяна Васильевна на переднем сиденье, и с удовольствием вертела головой по сторонам. – Тут самые, что ни на есть знаменитые места! В селе Зачатьевское, – вон видишь, над парком золотенький купол Зачатьевской церкви – дом построил сам Александр Васильчиков, любовник Екатерины второй. Это была его усадьба. Он вырыл пруды. Насадил парк. А один из Васильчиковых был женат на сестре Петра Петровича Ланского, мужа Натальи Николаевны, вдовы Пушкина. Она часто с детьми гостила в Лопасне. Так раньше назывался наш город. Тут есть памятник на могилах потомков Пушкина. Сюда с детьми брата переехала его старшая дочь Мария Александровна Гартунг. Толстой с нее списывал Анну Каренину. А внук Пушкина Гриша нашел здесь на чердаке двадцать две тетради с рукописями деда к истории Петра первого. Про Мелихово и говорить нечего! Кто только тут не гостил!

– Вы интересуетесь литературой? – спросил Андрей.

– Татьяна Васильевна до знакомства со мной считала союз писателей чем-то наподобии общества «Знание»! – сказал Валерьян.

– И считаю!

– …Но наизусть знает всего «Евгения Онегина».

Малышкина было процитировала несколько строф, прервалась и проговорила:

– Если б ты знал, Андрей, какая здесь раньше была помойка, а не город! Ужас!

И она говорила о былом легко и просто. Посмеивалась над голодным послевоенным детством, подшучивала над весельчаком и пьяницей отцом, грустила над умершими знакомыми и друзьями своими и покойного мужа, с которым прожила сорок лет. И о чем бы Малышкина ни говорила, все у нее получалось весело и интересно. Беспутных она жалела, над жадными подтрунивала. Объясняла, проезжая мимо домов, кто в них из приметных людей живет; как и что тут было прежде. Бегло, на ходу.

Через полчаса Андрею казалось, что он знаком с Татьяной Васильевной всю жизнь. Двадцатикилометровое путешествие до монастыря со стоянием в длинной очереди на железнодорожном переезде промелькнуло мигом. И когда из-за лесочка и на пригорке зазолотились купола монастырских храмов, Андрей и Малышкина были друзьями.

– Это отмоленное место! – сказала Татьяна Васильевна, кряхтя и охая, выбравшись из машины. – Не ваш новострой Христа Спасителя, – с неприязнью нажала она на «ваш». – Наш в тысяча пятьсот пятнадцатом году основан. Здесь проходимцам делать нечего!

Древняя святыня была ухожена. Величественная колокольня и огромные кованые ворота. Весело сверкающие золотом купола храмов и – чистотой и опрятностью свежеокрашенные постройки и аллея к ним.

Валерьян троекратно перекрестился. Дождался, пока женщины повяжут платки, взял Татьяну Васильевну под руку и повел во двор.

– Видел бы ты, Дрюня, – так шутливо стала называть Андрея Малышкина, – что тут было, когда я была как Женя! Из настоятельного корпуса сделали сельхозтехникум, – показала она на желтый с белым двухэтажный дом. – В корпусе для монахов – студенческое общежитие. Вон там был склад, а там – гаражи. В Никольской церкви открыли клуб. В Успенской – спортзал. А во Всех Святых – столовую. Все купола сломали. Все травой поросло. А стены не тронули. С Москвой рядом, да в сторонке от больших дорог. Это, наверное, и спасло. Щас глянь, какая красота!

Татьяна Васильевна благодушно огляделась. В косынке, с седыми кудрями она походила на добрую бабушку из сказки.

Для посетителей была открыта Знаменская церковь. Пошли туда.

В церкви было прохладно. Приятно пахло воском. У сени над мощами с изображением на раке вверху преподобного Давида выстроилась короткая очередь.

– Сейчас подойдите к мощам, – зашептала близнецам Малышкина, – поблагодарите за все и попросите, что хотите. Только так просите. Перекреститесь троекратно и поклонитесь. Поцелуйте мощи. Где все целуют! Не бойтесь, в церкви никакая зараза не пристанет! И опять перекреститесь. А что попросили – никому не говорите.

– Откуда вы все знаете? – прошептал Андрей.

– Мать учила. А ее учила ее мать, моя бабка.

Пока ждали своей очереди у раки, Наташа прошептала Андрею:

– Мама почти каждый день здесь просила за Валеру. Наш родственник ее возил…

Валерьян поцеловал тещу и жену. Улыбнулся брату. Глаза его повлажнели.

Решили ждать службу. Пошли к круглому бассейну со стаей карпов в прозрачной воде. Братья присели на скамейке у деревянных мостков. Женщины пошли смотреть рыб.

Из клумбы в пыли за людьми настороженно наблюдал павлин с маленькой головкой и облезлым перламутровым хвостом. Второй павлин взгромоздился на каменную ограду у садика, готовый удрать при малейшей опасности.

– Кто помог?

– Не знаю. – Андрей рассказал про кафедру, Деревянко и Ушкина. Помедлив, признался про Серафима, – Валерьян, казалось, не расслышал, – и что дневники у Полукарова.

– Я знал, что пацанов сдашь. За меня испугаешься. Ставил себя на твое место, и получалось все тоже, – сказал Валерьян.

Женя бросала карпам печенье: рыбы пенили воду и толкались у крошек.

– Утром пробовал писать, – сказал Валерьян. – Не могу! Внутри что-то сломалось. Теперь даже говорить о себе, кроме как уничижительно, не смею. В зальчике качался. Сильным себя считал. А подержали среди психов – и сдулся Валера!

Они послушали громкое стрекотание сверчка в траве.

– Я на допросе понял, что Серафим о том нашем разговоре на веранде им рассказал. Не по слабости. Он верил, что так будет лучше. Не суди его! Здесь легко рассуждать, что правильно, а что нет. Там все по-другому. Главное, он под них не лег! Ему сейчас круто придется. Он за своих детей по колени в кровь встанет. Бога не побоится!

– Не закончили еще, штабисты? – окликнула Татьяна Васильевна. – Пошли на службу!

Служба проходила в соборе Всемилостивого Спаса. Золоченый пятиярусный иконостас высился до основания изумительно расписанного свода. Лики святых и сцены на библейские сюжеты были выполнены ясно и легко.

Малышкины зажгли и поставили по три свечки.

– Кому бы ни поставили, все не ошибетесь! – подсказывала Татьяна Васильевна. – Но если не знаете, кому ставить, делайте так. Первым делом ставьте свечку к празднику. Вон, видите, высокую тумбочку напротив царских врат! – Малышкина объяснила, как надо креститься, кланяться и целовать образ. – Затем ищите образ Спасителя. Поставьте ему свечку и поблагодарите! Затем ставьте свечку Богородице. И просите, чего хотите! Только опять, никому не говорите, что попросили. Тогда сбудется. Если голова закружилась, тошнит и плакать хочется, значит, нечисть выпрыгивает из вас и к стенам жмется. В церкви никогда к стене не прислоняйтесь! Видите, священник с кадилом все углы обходит. Потом нервы на место встанут! Наташка запаха ладана терпеть не может.

– Меня здесь тошнит.

– Нечистый в тебе, Таха! – пошутил Валерьян.

– Конечно нечистый! – серьезно подтвердила Малышкина. – Кто в церковь идти не хочет, ноги не ведут, дорогу не найдет, значит ему обязательно в церковь надо. Вот Женя любит церковь. Вон, как у нее ловко получается. Потому душа чистая!

Девочка с важным выражением на смуглом лице зажгла и поставила свечку перед иконой Богородицы с младенцем, и перекрестилась. Она улыбнулась взрослым.

– Если огонь свечки трещит и коптит – крепче молись! Значит, грехов накопилось столько, что только в храме тебе и место! – говорила Татьяна Васильевна.

– У меня свечи коптили, – сказал Валерьян.

– У-у! – отмахнулась теща. – Ты вообще вернулся с шабаша!

Уже в машине по дороге к святому источнику в Талеж Малышкина говорила:

– Ты зря, Наташа, упираешься. Даром Бог не наказывает. У вас с Валерой одна семья. И если один упал, обоим подниматься надо! Бог накажет и простит, если человек пойдет по своему пути. А если он гордость свою не укротил, или какое другое зло: мало ли, что-нибудь да есть! – Бог так ударит, что мало не покажется. До смерти зашибет!

– Вы про эту историю, Татьяна Васильевна? – спросил Валерьян.

– И про эту тоже. Ты, Дрюня, не удивляйся, что я на больную мозоль наступаю. Это вы с братом все шушукаетесь. У нас с Валериком так заведено – клин клином вышибать. Поговоришь и на сердце легче. Все лучше, чем в себе носить.

– А Наташа тут при чем? – спросил Валерьян.

– А при том. Она тебе первая подсказать должна была: не заносись перед Богом, не задирай носа. Не для того тебе знания даны, чтобы ими как попало разбрасываться.

– Вы рассуждаете, как античный философ рассуждает о судьбе!

– Не знаю. Только всегда надо помнить, что над тобой кто-то есть. За порядком следит.

Братья рассмеялись.

– Смейтесь, смейтесь! – добродушно проворчала Татьяна Васильевна. – Почему так бывает: потеряешь вещь, весь дом перероешь, а она перед носом. Упадет пуговица под ноги, да так закатится, что никогда не найдешь. Или думаешь одно, а получается совсем другое. Особенно, если на что-нибудь без оглядки понадеешься. Где меньше всего ждешь, там и оплеуха. Гуляли мимо Храма Христа спасителя, а оно вон как вышло! Значит, он приглядывал за нами. Заметил, что где-то нагрешили. К Богу надо идти скромно, не забываясь, тогда он все даст. А когда ты его себе ровней считаешь, он тебя и приземлит. И не путай храм и людей в храме! Я тоже не ко всякому попу пойду. Церковь тут не при чем.

– Любопытная у вас философия, Татьяна Васильевна, – сказал Андрей.

– Ничего тут любопытного. Все так живут. Да, может, по-разному называют.

Слева промелькнула усадьба Мелихово и туристические автобусы на площадке.

– Вот, Чехов он разве мало про Бога писал? – подхватила Татьяна Васильевна. – Взять хоть его рассказ «Убийство». Там брат убивает брата через полчаса после вечерни из-за постного масла. Для братьев вера выражается в порядке. Чтобы каждое утро и каждый вечер человек обращался к Богу со словами и мыслями, какие приличны данному дню и часу. Каждый день надо читать то, что положено по уставу. Первую главу от Иоанна надо читать только в день Пасхи. А от Пасхи до Вознесения нельзя петь «Достойно есть».

И жуть берет: а где же тут вера? Сплошное фарисейство! И так многие верят!

А писатель показал, как не надо верить, и никого не обидел! И все у него так. В каком-то рассказе его неверующий герой толкует, что Бога нет, а сам на Пасху первым бежит к заутрене. Потому что на Пасху, Троицу и на Рождество в воздухе пахнет чем-то особенным. Даже неверующие любят этот праздник.

Все, присмирев, слушали Малышкину.

– А Валерик скорее – умный дурак! А Наташа при нем овца. Любит без ума. Слово боится сказать. В семье, конечно, один принимает решение. Иначе это уже не семья…

– А равноправие? – ухмыльнулся Андрей.

– Глупости все это! Чего хорошего? Если женщина для своих детей не мать, так для чужих людей и подавно! О чем с ней толковать! Вот и все равноправие! Так уж природой устроено, злись или не злись на это! Так и решение принимает один. А другой свое слово должен иметь. И если прав, умей настоять. Нерешительных Бог не любит. Чего боишься, то и случится. Ты делай, а он поправит! Главное, не лежи на боку, а поворачивайся!

Андрей засмеялся.

– Вы действительно так в Бога верите? – спросил он.

– На Бога надейся, а сам не плошай. Я вот шестьдесят лет живу, а мне все интересно. Что за весной лето придет, а там осень и зима, и опять по кругу. Каждый год одно и то же, а все ж другое. Всегда что-то новое. Всегда что-то да произойдет. Не видела человека сто лет, встретила, а у него куча событий. И так у каждого. Живи и радуйся, что другим хорошо. А если, кому плохо, пожалей! Тогда и тебя пожалеют.

На заасфальтированной площадке возле леса в несколько рядов стояли машины и автобусы. Люди шли по тротуару вниз к источнику и назад вереницей, с пластиковыми бутылями и бидонами. У обочины коробейники разложили на столах и на земле поделки из дерева: шкатулки, гребешки, бусы, корзинки, расписные деревянные яйца, аппликации.

– Когда сюда не приедешь, всегда людно! – удовлетворенно сказала Малышкина, шагая под руку с зятем. – А ведь могли бы пьянствовать где-нибудь с шашлыками.

Аспинины засмеялись. Малышкина тоже.

– Почему сразу пьянствовать? – весело спросил Андрей.

– Татьяна Васильевна насмотрелась новостей по телевизору, – ответил Валера. – А там все одно: убили, да изнасиловали.

– А потом Валерик начал меня по выставкам возить, – сказала Малышкина, – а там людей пропасть! И у всех лица-то какие хорошие!

Андрей, так же, как в свое время брат, влюбился в Татьяну Васильевну. Она не унывала, всегда была весела, рассуждала трезво и понятно. Все ей было любопытно. И – номера автобусов и машин, по которым она узнавала у братьев регион: калужские ли, тульские или владимирские, – и радовалась, что ее источник там знают, словно сама его прихорашивала. И – люди: «у нас так давно не надевают!» И – веревочка вдоль тропинки, чтобы никто не заходил и не вытаптывал газон: «коль все ломанутся, весь лес в прутья!» И – коробейники: спросит, сами ли делали, или перекупщики? И радуется, если – сами.

Поговорки и пословицы так и сыпались из Татьяны Васильевны. В ней было то настоящее русское, что чувствовал каждый рядом с ней и не мог не дивиться свежести и силе ее души, всему тому, что досталось ей от предков, от ее родной подмосковной деревни, и что она умудрялась хранить, не смешивая с наносным и чуждым. И чуждое она не ругала, а добродушно посмеивалась над ним.

– Ты знаешь, брат, я люблю их, наверное, больше жизни, – говорил Валерьян Андрею, пока женщины разглядывали поделки. – Никто из них не лезет из кожи, чтобы казаться лучше. Всем верят и подумать не могут, что кто-то их обманет. Если б не встретил их, пропал. Диссер и все лучшие свои вещи написал благодаря им.

– Так пиши дальше!

– Не сейчас. Может, потом, – Валерьян смешался.

Ворота с красивой кованой решеткой, мощенные полированным камнем тротуары и дорожки, крутые деревянные ступеньки к роднику и сам родник, выложенный мрамором, и статуя Богородицы, мостки через кристальный ручей, цветы и стриженая трава, новая часовенка Преподобного Давида и деревянные купальни мужская и поодаль женская – все навевало благоговейную собранность и покой.

– Если из родника вылезти не можешь, ко дну тянет, значит грехов накопилось! – говорила Татьяна Васильевна.

Братья дождались своей очереди и троекратно окунулись в проточную ванну, обложенную кафельной плиткой.

– Ты, брат, здесь, как в раю! – сказал Андрей, бодро стряхивая с себя горстью ледяные капли в раздевалке с образом над купальней и деревянными лавками.

– Вон, грехи ваши плывут! – весело крикнула Малышкина, когда братья вышли на воздух.

Решили ехать на ночь в деревню в пяти километрах от города.

– Там лес, пруд, – нахваливала Татьяна Васильевна.

– …комары и крапива, – ворчала Наташа.

– Не любит деревню! – посетовала Малышкина.

– Не люблю! Я в ней все детство с дедом прожила, пока вы с отцом работали. И всю юность! Чего в ней хорошего, в деревне? Я люблю дома, в человеческих условиях.

– Ну да! А как на танцы все кодлой ходили, как у бабки из кадушки огурцы на закуску воровали! А та утром подойдет, да охает: «это как же огурцы за ночь усели, на полкадки!» – и с озорным видом рассказывала истории из жизни дочери и своей. А братья смеялись.

Вечером в деревне тени вытянулись и воздух словно застыл: звуки разносились отчетливо и далеко. Черный бобер нырнул под ветки домика на островке с соснами. Рыжая ондатра быстро рассекала по диагонали пруд. Среди валежника, на одной ноге подстерегала лягушек белая цапля. Рыбаки на плотиках ловили удочками ротанов.

– Кто весь день рыбу удит, у того ничего не будет! – посмеивалась Татьяна Васильевна и вот уже хвалилась перед гостем парником с помидорами, грядками огурцов и моркови, лука и картошки.

– Только у меня растут помидоры! Потому что с добрым словом сажать надо. Смородины поешь, Дрюня! Хочешь – черной, хочешь – красной! Или крыжовничку. Малинка еще осталась. Яблоки в этом году не уродились. На следующий год будут. А вон слива! Настоящая, синяя. Наташку с Валерой сюда не заманишь. Не любят землю. Ее отец городской, а каждую ягодку соберет, веточку подрежет…

Она ходила по огороду в стиранном перестиранном любимом сарафане и в старых калошах. Здесь подвяжет помидоры, тут цапкой подрежет сорняк или плеснет из лейки на грядку. Зять ей черпал воду из железных бочек. Она не могла усидеть на месте и все делала с веселыми приговорками.

Как только Малышкина появилась в деревне, у забора прохожие останавливались поболтать. Кто помоложе звали: «Здорово, тетя Таня!» Постарше: «Привет, Васильевна!»

Чай пили за круглым столом на веранде зимней избы с печкой. Наташа расставила чашки, принесла из кухни вскипевший электрочайник, приготовила закуску. Женя поела и играла в куклы в летнем доме из осинового бруса, обставленного как городская квартира. В доме Наташа застелила постели, если кто-то сразу после ужина ляжет. Здесь все знали свои обязанности. Во всем был порядок, каждая вещь занимала свое место.

– Моя бабка еще помнила барыню, Екатерину Васильевну Васильчикову, – снова рассказывала Малышкина. – Екатерина Васильевна была фрейлиной Её Императорского Величества и за свои деньги построила местную церковноприходскую школу. В ней моя бабушка училась. А после революции барыню сослали, имение сожгли, церковь взорвали. Отец рассказывал, местные, кто церковь взрывали, все умерли не своей смертью.

Татьяна Васильевна вспоминала, как их, не вступивших в колхоз, лишили земли и даже запретили рвать для коровы траву у обочин. Вспоминала поля хилой кукурузы с недоразвитыми метелками вместо початков. С грустью говорила о нынешней целине за околицей, где раньше тучнела гречиха или горох, о пустынных полях Подмосковья. Вспоминала, как лесник за сухую хворостину из леса штрафовал, а теперь через бурелом не пробиться. Как парни на танцах дрались деревня на деревню. Как мужики каждый день ходили на работу пятнадцать километров пешком туда и обратно – автобусов не было, – и в сорок пять уже выглядели стариками. И былое казалось близким, словно вчера.

– Прошлое надо помнить! Иначе и нас забудут! – говорила Малышкина.

Про настоящее она рассуждала просто:

– Вон соседи мои. Один банкир дом отстроил. Молодец! Дай Бог каждому! Умеет работать! А другой гаишник, трехэтажную каменную домину отгрохал! На зарплату? И никто из начальства этого не знает? Вот когда его спросят – на какие деньги? – а я увижу, что его пришли раскулачивать за взятки, тогда я поверю, что в стране что-то поменялось. А так – болтовня одна. Хоть Ельцин, хоть Путин, хоть Медведев и опять по кругу…

Стемнело. С застекленной веранды из-за тюлевых занавесок была видна дорога, пруд и высокие деревья на прибрежных островах. Женщины ушли укладывать девочку.

– Наташа с виду молчунья, – говорил Валерьян. – Стирает, моет, сериалы смотрит. Пробовал ее к чтению приохотить. Ей скучно. Мое из вежливости полистала! Любит все, что я не люблю, и наоборот. А надежнее товарища нет! Каждая собака ее в деревне любит.

– Об Алене она давно знает?

– Уже допросил? Давно. Но увидела их первый раз в тот день в церкви. Про письма Аркадия тоже знала. Только Татьяне Васильевне мы не говорим. И ты молчи. Сам суди, брат, кто для меня важнее: они или моя писанина? То-то! Остальное – фигня.

– Поехали все вместе со мной.

– Они не поедут. А я их не брошу.

– Если бросишь писать, чем займешься?

– В местную газету приглашают. В школу попрошусь. Может возьмут. Здесь как везде, чтоб устроиться, знакомства нужны. Ну что, пошли спать?

Андрей ушел в новый дом и лег на веранде.

Пахло включенным фумигатором от комаров. Было так тихо, что Андрей слышал плеск ондатры в пруду. Впервые за неделю Аспинин заснул, ни о чем не думая.

Утром из сарая принесли ржавенький мангал и устроил его в огороде у железного столика и скамеек с облупившейся краской.

Тут выяснилось, что в квартире забыли шампура. Решили «слетать за ними».

Машину запарковали у подъезда. Чтобы не терять время, Андрей отправился в магазин за хлебом в этом же доме, Валерьян побежал в квартиру на второй этаж.

Когда Андрей вернулся, близнец бледный, ссутулившись, сидел на скамейке. Он подал брату казенный конверт и сказа растеряно:

– Смотрю – белеет в ящике. Мизинцем через дырочки прижал и вытащил. Разве в воскресенье почта работает?

Андрей прочел стандартно заполненную форму. Валерьяна назавтра вызывали в прокуратуру Центрального административного округа Москвы.

– Рано или поздно б нарисовались! – проговорил Андрей. – Идем за шампурами.

– А почему следственный комитет?

– Не знаю. Наверное, федералы занимаются политикой, а эти уголовщиной.

– Нашим не говори! – Валерьян приосанился. – А завтра я с тобой, типа по делам поеду.

– Знаешь, – Андрей задумчиво потер подбородок, – мне Полукаров, сам того не ведая, мыслишку подкинул. Если на камере швырял Никита, значит тебя как свидетеля вызовут, или – только по рукописи. Тогда ты им мое заявление принеси, будто я повесть написал. И призывы. Пока они расчухаются, я уже за бугром буду. Что смотришь? Хуже не станет! Текст первой части и черновики против Вовки в моем компе нашли. А материалы я у тебя хранил для надежности…

– Там не идиоты сидят.

– А то, что они делают с вами, не идиотизм? Подумаешь, один написал, другой швырнул! Пусть побегают за свои серебряники! Идем!

Валерьян нерешительно отправился за братом. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги "ПРЕДАТЕЛЬ"