Начало здесь. Предыдущее – здесь

Места в аварийном выходе

Между тем, принято считать, что дело не в магистральном адресате, а в том, что это, мол, сами американцы – эмбрионы. Тупые и жирные. Никакого, дескать, нет в них изящества. Местечковый патриотизм. Необразованность. Самодовольство. Громогласная речь. Вечно натянутая на рожу улыбка (фальшивая). Склонность к стукачеству (законная). Культ денег. Что еще? Да ничего. Одно слово – пиндосы.

Так вышло, что мне дали место у аварийного выхода (прямо над крылом). А вместе с билетом вручили подробнейший список требований, предъявляемых авиакомпанией Delta к пассажирам вроде меня. К примеру, на таких местах запрещено сидеть людям, не обладающим достаточной силой, подвижностью и проворством рук и ног, чтобы (далее привожу по памяти): (далее…)

Начало здесь. Предыдущее – здесь

Вроде гипотезы

Адресат определяет сознание. И после уже сознание определяет бытие. На вопрос, что, в свою очередь, задает этот самый адресат, у меня ясного ответа нет. Скорее всего, обращенность к кому или чему-то, даже просто в некую перспективу, сколь угодно туманную, есть сердцевинное ядро живой жизни, тем более ее сознательных форм.

Впрочем, хотелось бы потолковать не об адресатах вообще, а лишь о магистральном адресате, таком, который, словно некий базовый ген – в этом и состоит суть предлагаемый теории, – формирует целые нации и народы, как в отношении характера, так и территориально. По счастью, тут тоже все не слишком сложно. Очевидно же, например, что для России магистральным адресатом является враг. Мы с незапамятных времен живем, приняв боевую стойку, точнее – в осаде. И как у даосов пустота задает форму кувшина, так наши бескрайние равнины (типологически пустоте эквивалентные) определяют контуры государственной границы, городских стен, дачного участка, участка на кладбище. Отсюда обилие заборов и оградок в пейзаже. Сам же пейзаж принципиально небросок, ибо основная задача помещенных в нем людей и предметов – рассредоточиться, прикинуться ветошью, чтобы враг, в случае вероломного нападения, ничего понял – заблудился бы, увяз в болотах, по недосмотру захватил оставленный населением город и, не дождавшись ключей от него, в конце концов, спятил.

В Европе магистральный адрес называется «свои». В смысле, тут все – члены некоего клуба, цеха, гильдии, ложи. Причем простой переход границы автоматически делает своим даже самого махрового чужака. Конечно, не обходится без тайных рукопожатий, перемигиваний, понимающих улыбочек. Свояк свояку – авгур и великий посвященный.

Теперь что, Азия? Нет, про Азию ничего не скажу – не знаю. Лучше сразу про Америку. Потому что там уже проще некуда: определяющий адресат – идиот. И не какой-нибудь сельский дурачок или дворовый шут, который на самом деле хитрован и проныра («пройдоха и ходатАй», как говорила одна моя знакомая), а самый натуральный клинический идиот. В смысле – tabula rasa. Точнее будет сказать, что это даже не вполне человек, а скорее его набросок. Сгусток протоплазмы. Комочек студня, кое-как выделившийся из первичного мирового бульона. И вся Америка построена именно из расчета на такие комочки и сгустки. От автоматической коробки передач до природных ландшафтов, в присутствии которых даже эмбрион в утробе понимающе толкнет ножкой – красота!

Продолжение

Начало здесь. Предыдущее – здесь

16

Содержательно Мальдивы пусты. И потому не поддаются осмыслению и пересказу. Но поскольку искать смысл в себе и в том, что вокруг, – для человека такая же насущная потребность, как есть и пить, остается только одно: стать повторителем. Потеть в туалете. Слезать с веранды в океан. Смотреть на рыбок. Нырять. Без конца жать на кнопку фотоаппарата. А самым неугомонным – из года в год сюда возвращаться. В надежде хоть что-то увезти назад. Протащить контрабандой из сна в явь. Преодолеть фатальную непереводимость не то что культур, а просто – географических широт. И, конечно же, еще раз пережить все это: полную утрату смысла, которая почему-то не воспринимается как трагедия.

«Заподлицо!» – вот единственный ответ, который я в состоянии дать на вопрос, что такое Мальдивы. 1200 коралловых островов заподлицо с Индийским океаном. 7, 10, 12, 14 дней заподлицо с этими островами и океаном. Заподлицо с бессознательным. С отключенной головой и странно обостренными чувствами.

Здесь ты весь слух, но слышишь, в сущности, один только белый шум: рокот прибоя, тарахтенье лодки, собственное дыханье в пластиковой трубке возле уха. Ты весь – обоняние, но никаких членораздельных запахов нос не различает: так, какое-то общение благоухание тропического сада. Ты весь – глаза, но действуешь вслепую и наугад, и что такое, например, композиция снимка, даже вспомнить не можешь. Осязание отключается, потому что сгораешь на солнце – у меня потом в Москве даже мочки ушей облезли.

Пожалуй, только вкус еще как-то работает. Лобстеры, тунец, рыбное терияки с белым вином, мороженое с личи. Но смысл на язык не распробуешь.

Так что – заподлицо.

17

И знаете, что смешнее всего? Самое смешное – это романтическая репутация Мальдив. Влюбленные и молодожены сюда едут гуртами. Им, конечно, виднее, но если вдуматься, нет ничего ужаснее для романтика, чем такая вот жизнь заподлицо.

Исключительные характеры в исключительных обстоятельствах? Что за чушь! Тут человек лишаешься всякого характера вообще. А что бы еще и быть кем-то, как-то культивировать свой образ или уточнять давно лелеемую легенду – это уже совершенно за гранью возможного. «Не дай мне бог сойти с ума?» Тоже ерунда. Я тут спятил легко и без сожаления, даже таблеток никаких не понадобилось, не говоря уже – лоботомии.

Последний проблеск смысла вспыхивает, когда вдруг – очень ненадолго – приходит скука. Но при жизни заподлицо и скучать не возможно. Ведь скука – она всегда отсылает к какой-то иной реальности, лучшей, нежели та, что имеется в наличии. Но что может быть лучше пальмы, песка, океана, виллы на сваях и температуры плюс 30 круглый год? Видимо – ничего. Кроме как стать репитером. Чистым усилителем внешних сигналов. Или просто взять да и отправиться домой.

Гидросамолет подруливает к раскаленным деревянным мосткам. Сам Джи-Эм жмет мне руку, хлопает по плечу (больно, плечи сгорели) и приглашает вернуться на следующий год, захватив с собой побольше друзей-знакомых.

Я обещаю как минимум скинуть им адресок. Тем более что тут все просто запомнить: летите на Мальдивы и там, на углу атолла Лавиани, ищете остров на углу. А следующим за ним будет следующий остров – это в качестве особой приметы.

Чтобы уж точно не ошибиться.

 

История седьмая

Начало здесь. Предыдущее – здесь

13

В сухом остатке, собственно, есть вот это – сипение соломинки на дне бокала. Как невозможно на Мальдивах помыслить себе, например, Москву, так и увезти с собой обратно хоть что-то вразумительное и членораздельное тоже нельзя. Рассказ твой сбивчив, сувениры унылы, фотографии однотипны: пальма, песок, океан, вилла на сваях. Но больше всего – видов с воздуха, в жанре «турбина плюс». До Канухуры от Мале больше 120 км, и добираться туда нужно на гидросамолете, а такие полеты – едва ли не важнее дайвинга и закатных круизов.

К тому же, только так и можно понять, что представляет из себя архипелаг. Точное количество островов неизвестно, что-то около 1200. Иногда это какие-то круги и петли, как будто где-то на дне морском сидит великан-курильщик и пускает кольцами дым, застывающий на поверхности в виде коралловых рифов. Иногда – просто какие-то крапчатые блинчики и оладьи, слегка подтопленные и потому бирюзового оттенка, под цвет воды. Иногда – голые песчаные плешки. Иногда – плешки зеленые и кустистые, с белой каймой. А местами встречаются и вовсе какие-то пятна Роршаха: этот вот на ангела похож, а тот – на кулак. И нацеленный в иллюминатор фотик щелкает беспрестанно. Турбина плюс: тень от самолета на воде. Трубина плюс: горстка хижин в лагуне. Турбина плюс: пенный шлейф у поплавков во время приводнения. Ну и плюс все выше перечисленное: кольца, оладьи, плешки, ангелы и кулаки. Остановиться невозможно. Сначала ты думаешь, что и впрямь пытаешься запечатлеть все нюансы. А потом вдруг осеняет: отстреливаешься. Вслепую и наугад – как повезет.

Не везет никогда. Впрочем, об этом я уже говорил в самом начале.

14

Теперь следует добавить вот что – слово «репитер». У нас это сугубо технический термин. Репитеры GSM, например. Усилители сигнала. Но Джи-Эм в Kanuhura сказал мне так: «Мы скорее частный клуб, чем отель, потому что большинство наших гостей – репитеры (the vast majority of our guests are repeaters)». Джи-Эма зовут Алесссандро, он итальянец и по-английски говорит неблестяще. Но в этой его фразе ошибки нет. Так действительно называют клиентов, возвращающихся каждый сезон в одно и то же место. Другое дело, что носители всегда берут «репитера» в кавычки, подчеркивают его шутливой улыбкой, гримаской и проч., ибо слово это означает также студента-второгодника и преступника-рецидивиста. Алессандро же определенно не пользовался кавычками. И не по незнанию, а ровно наоборот – потому что знал: гости Канухуры становятся повторителями-репитерами еще до того как вернуться сюда во второй, пятый, десятый раз.

15

Мальдивы вообще ничего другого не оставляют, кроме повторения одного и то же.

Каждый день они идут в психическую атаку и каждый день одерживают победу – вплоть до того, что человек отказывается от претензий не то что на какой-то персональный смысл, но даже и на обладание самой психикой. Дело не только в постоянных обманках ума, не в том, что вороны оказываются летучими лисицами, а человек, который, как ты думал, должен предложить тебе горячую кукурузу или вяленую рыбку белый амур, вдруг достает из своей сумки влажное полотенце, чтобы клиент мог утереть пот, не вставая с шезлонга. Дело в тотальном отключении противоречий, а значит, принципиальной невозможности мышления.

Какая может быть работа мысли там, где, напомню, до сих пор еще не отделена суша от воды?! Или вот еще хороший пример. Название «Канухура» переводится как «остров на углу». А соседняя Джехунухура – как «следующий остров». Не надо быть философом, чтобы заметить: никаких качественных, содержательных определений здесь нет. Одно неизвестное определяется через его отношение к другому такому же неизвестному. И какие, к черту, углы могут быть на круглом атолле? И за чем, собственно, следует Джехунухура? А главное, что из этого следования для нас следует? Ответов нет. И, разумеется, их здесь никто не ищет. Как никто не пытается увязать островное существование с предстоящей жизнью в пустыне. Солнце светит, океан шумит, лобстеры жарятся на гриле. Разве этого не достаточно?

Продолжение

Начало здесь. Предыдущее – здесь

10

«Босоногая роскошь» – так формулируется стержневая концепция отеля Kanuhura. Как любезно объяснил мне Джи-Эм (в смысле, генеральный менеджер, а не автомобильный концерн), это означает безукоризненный сервис и пятизвездочный комфорт при полном отсутствии понтов. И я решил в простоте своей, что обувь мне на время постоя ни к чему. Во всяком случае, из ресторана (а их тут три) никто не выгонял.

Но вот в один из дней мы отправились на лодочке к соседнему рифу – поплавать с маской. Отправились утром – вернулись в полдень. И оказалось, что спокойно ходить босиком по деревянным мосткам совершенно немыслимо: солнце уже успело их раскалить! Двигаться можно было только короткими перебежками, от одного кувшина с водой до другого. Слава богу, они тут стоят и на пристани, и на тех мостках, что ведут к виллам на сваях. Подбегаешь, хватаешь черпак (долбленый кокос на длинной деревянной ручке) и поливаешь себе ступни. Помогает только в тех случаях, когда кувшин находится в тени. Потому что если нет, вода в нем тоже горячая. Интервалы между остановками рассчитаны прямо с изуверской точностью: только чтобы были силы добежать до следующего кувшина. «Как на гриле!» – пошутил мой дворецкий (они тут приставлены к каждой вилле), когда я пожаловался ему на обожженные пятки.

«Как в аду! – стоило бы добавить в ответ. – Как грешник на сковородке!» Но Канухура – официальное подразделение рая на земле, и такие повороты темы тут вряд ли неуместны.

11

Рай состоит из 100 вилл. Лучше всего те, что на сваях, прямо в лагуне. Островная классика! И одновременно – мечта идиота, чтобы спускаться в океан прямо из своего номера. Веранда и ванная – открытые. В смысле – без крыши, только под навесом из пальмовых листьев. Кондиционер, соответственно, в комнате. Просыпаешься в прохладе, а выходишь отлить и умыться – тебя сразу же обдает волной духота. Трусы подсмыкнуть не успеешь – уже вспотел.

На стульчаке сидеть страшно: почему-то кажется, что, раз внизу океан, тебе в задницу непременно вопьется какая-нибудь мурена, проникшая в канализацию. Смывать тоже боязно: нападет какая-то крестьянская опасливость, даже стыдливость – а ну как дерьмо вдруг окажется в лагуне! Для надежности некоторое время стоишь потом над декоративным отверстием в полу, затянутым веревочной сеткой. Убеждаешь себя, что ждешь разноцветных рыбок, а не чего другого. И они действительно приплывают. Особенно часто – по ночам, когда под лестницами на виллах, где-то у самых свай, загораются странные синие лампы, как в окнах онкологического отделения. Рыба приходит на свет: можно полночи просидеть на ступеньках, кроша им батон или бросая кусочки фруктов. И любуясь огнями острова напротив. Вспоминая. Потому что это Джехунухура. Де-юре – необитаемая. Де-факто – там каждый вечер устраиваются пикники. Которые уже не просто атакуют. Они разят наповал.

12

«Ищите необитаемый остров – а остальное все приложится вам». Это не из Писания. Это просто главное правило при выборе отеля на Мальдивах. Искать нужно только среди тех, у которых в распоряжение имеется собственный необитаемый остров. У Kanuhura он имеется. Всего в трехстах метрах. Туда можно съездить или даже добраться вплавь и днем. Однако ночью – оно совсем другое дело.

Лодка отправляется от Veli Café (veli на языке тана значит «песок»). Она бесшумно скользит в темноте. Не так чтобы кромешной – потому что на носу стоит человек с фонариком, исследует дно, а в небе густо намешаны звезды, абсолютно неузнаваемые, хотя это все еще наше родное северное полушарие. Вода низкая, глубина два метра от силы, поэтому гребцы работают шестами. О том, чтобы включить мотор, не заходит и речи – нарушить тишину было бы кощунством.

На Джехунухуре гостей проводят сквозь строй: шампанское и канапе. Дорожка к столу размечена свечами, как елочными гирляндами – ВПП в «Побеге из курятника». Трогательно и торжественно одновременно. Свечи, впрочем, не только в песке стоят. Кое-где они утоплены в специально выкопанные лунки: язычка пламени не видно, просто теплое свечение льется откуда из-под земли, будто из кроличьей норы. Кстати, кролики здесь и впрямь есть. И куры. Их сюда привезли сами работники отеля – для оживления обстановки.

Гости садятся за стол. Меню свернуто в свитки, перевязанные стебельками травы и украшенные орхидеями. Между прочим, очень скоро в отеле будет собственный сорт орхидей – «Канухура»: над ним уже трудятся сингапурские селекционеры. На закуску обычно подается тартар из тунца, затем следует легкий салат с козьим сыром, томатами-черри и авокадо и, перед главным блюдом, лимонный сорбет. Главное же блюдо – это, конечно, местный лобстер, которого готовят здесь же, на гриле, прямо на ваших глазах.

К десерту вода поднимается снова. А бывает, что и луна восходит. При желании можно искупаться сразу. Но лучше вернуться на Канухуру, попрощаться с гребцами и поварятами, и сделать это без свидетелей. Вдвоем. Там, где коралловый риф обрывается в море, всегда пенится и шумит прибой. Но при полной луне его кромка отливает серебром. Наверное, с высоты птичьего полета острова в такие ночи словно бы окольцованы нимбом. Но про нимб – это, конечно, позднейшая вставка. Здесь и сейчас ты видишь только одно: серебряную полоску прямо по курсу. И тычешь в нее пальцем, и в каком-то окоченении счастья мычишь своей подруге – типа смотри сюда. А рука при этом сама уже по локоть превращается в серебро, ртуть, в жидкий кристалл, как у киборга Т-1000 во втором «Терминаторе». И палец вытягивается в луч, и через этот луч, как через соломинку, луна тебя выпивает разом и без остатка.

Продолжение

Начало здесь. Предыдущее – здесь

4

Уточнять цель визита уже не хочется совсем – нет смысла. Да, это была рабочая поездка (очередной вояж по ведомству отельной критики), но работы не получилось. Не получилось, впрочем, и отдыха – в привычном значении этого слова, когда волен делать, что хочешь, и идти, куда хочешь. Идти тут особенно некуда – гостиница Kanuhura стоит на отдельном острове Канухура (размеры 1000 на 200 м). Вокруг – только Индийский океан и прочие острова атолла Лавиани, на северо-востоке архипелага.

Ну, плавание с маской. Ну, лодочная прогулка на закате, с песнями и барабанами, призывающими дельфина. Ну, пикник на соседнем острове – типа необитаемом. А впрочем, дело даже не в том, что набор опций невелик, это-то как раз неправда. Правда то, что Мальдивы – вне категорий отдыха и работы в принципе. Они вообще вне привычных бинарных оппозиций. Какие могут быть оппозиции, если тут недействительно даже базовое разделение на сушу и воду, произведенное еще во второй день творения!

Мальдивы – отдельное государство, но его территория – это на 99% территориальные воды, поэтому и делится она не на земли (штаты, губернии, провинции), а на атоллы, так что сухопутному человеку не очень понятно, о чем речь. Да, это демократическая президентская республика, но в то же время и очень жесткая теократия, где всем правит Коран. Замечательно, что при этом водворился Коран: а) в качестве оберега, амулета; б) в знак признательности благородному чужеземцу. Когда-то давным-давно в Мале (столица Мальдив) завелся злобный морской демон, каждый день требовавший себе девственницу у туземцев. Поутру девственницу неизменно находили растерзанной. Но тут вдруг является арабский путешественник Абу аль-Баракат аль-Бараби и предлагает себя на роль жертвы. Он целую ночь сидит на берегу и вслух читает Коран. Устрашенный этими чтениями демон навсегда покидает Мале, а тогдашний правитель Мале велит своим подданным немедленно принять ислам.

5

Никаких сведений о том, что поданные сопротивлялись, нет. Обращение произошло на удивление легко. С той же легкостью, например, с какой до этого назначили Мале столицей: одному местному принцу вздумалось последовать за чайкой на своей лодке-дони, чайка привела его в будущий Мале, конец истории. Надо полагать, так же спокойно лет этак через 50 – 60 произойдет и запланированное переселение мальдивцев в австралийскую пустыню. Острова погружаются в океан – это известно давно. Но недавно стало известно также, что нынешний президент республики Мохамед Нашид обсуждает варианты размещения для своего народа не только с Индией и Шри-Ланкой, которые все-таки как-то похожи на Мальдивы, но и с далекой Австралией. Уже делаются сборы в казну. Евреи назвали бы это исходом, чеченцы или крымские татары – депортацией, мальдивцы – скорее всего и впрямь назовут спасением. Как они там приживутся в песках и поладят ли с аборигенами, никого, кажется, не заботит.

Поладят. И приживутся.

6

Противоречий нет: ни между сушей и водой, ни между атоллами и пустыней, ни между республикой и теократией. Искусство диалектики тут не в ходу. Как и многие другие искусства. Мальдивцы умеют плести циновки и делать лаковые шкатулки – это вроде бы все. Литература отсутствует как класс. Очень все плохо с живописью, скульптурой, архитектурой. Чуть лучше, по слухам, обстоят дела с музыкой. Но обычный турист успевает познакомиться только с одним стилем: боду беру. Потому что, если отбросить в сторону плавание с маской и дайвинг, то главное мальдивское развлечение – лодочные прогулки на закате. Или закатные круизы, как их называют в рекламных буклетах. Так вот, основная цель тут – увидеть дельфинов, и заходящее солнце служит не более чем фоном (нарядно), а музыка боду беру – не более чем средством (манок). Катарсиса от нее не ждите.

Зато на носу моторной дони расстелены огромные белые полотенца и набросаны подушки. Барышня обносит пассажиров шампанским и самсой. Самса очень маленькая и сухая – с курицей. И посреди подноса – плошка с кисло-сладким соусом. Как ни странно, очень подходит к шампанскому. А все вместе – к музыке, которая на трезвую голову непереносима.

7

Вообще боду беру – это, как говорят, музыка простых людей, помогающая им расслабиться после рабочего дня. Но так, видимо, было встарь, а сейчас оно как-то мало способствует расслаблению. И потому что само по себе работа, и потому что – какофония. Рискну заметить (пусть только на основании одного-единственного круиза), что у мальдивцев явные проблемы с музыкальным слухом и чувством ритма. Некоторые из членов нашего ансамбля не то что петь, попадая в ноты, но даже просто хлопать в такт не могли: ладошка со странно отогнутыми куда-то вовне пальцами то и дело вскидывалась козырьком ко лбу, и глаза напряженно сканировали водную гладь. В порядке вещей было покинуть сцену прямо посреди песни и забраться по лесенке на крышу – оттуда ведь обзор еще лучше. Только барабанщик не покидал поста, как единственный человек, обремененный инструментом.

Говорят, боду беру предполагает также колокольчик и бамбуковую сопелку, но я не заметил на нашей дони ни того, ни другого. Вероятно, сопелка осталась у меня в номере на веранде – там ее посадили на штатив (тоже бамбуковый) и переоборудовали в душ. Когда возвращаешься после купания к себе на виллу (в смысле – на веранду, откуда лесенка спускается непосредственно в океан), можно обдаться водичкой, смыть соль. Правда, это приятное открытие стоило мне в первый мой день рубашки: вентиль деревянный, выцветший, непонятный, похожий на ручки настройки в старых радиоприемниках, и торчит он прямо над перилами, не выше пояса. Только крутанув его вправо, понимаешь, что там у тебя над головой.

8

Над головой было небо, в голове – нестройные завывания ансамбля. Как дети на уроке пения (причем никак не в музыкальной школе). Даже ритм прослеживался слабо. А мотивчики – те совсем никакие, хотя я что-то даже пытался подпевать. Запомнились только обрывки. Скажем – «А фули». Точнее так: «А-а фули». «А» – четверть, «фули» – шестнадцатая и восьмая с точкой, дальше либо тянуть до конца такта, либо две четверти – пауза. На одной ноте. Ну, тут, надо сказать, все подпевали. По-нашему, на родном языке, где звук «ф», как мы знаем, исконно отсутствовал и до сих пор часто заменяется более привычным «х».

– А-а хули! А-а хули!

Наверное, в мальдивских дельфинах есть что-то созвучное русской душе. Они стали приплывать звеньями – по четыре, как самолеты. И летели сначала вдоль одного борта (минуты две-три), потом перестраивались под днищем и прибивались к правому, будто знали, что всем пассажирам нужно угодить. Я лежал на подушках в носу, переведя свою мыльницу в режим видеосъемки, и орал, как дебил: «У меня получилось! Получилось!»

Хотя получилось, конечно, не у меня, а у ребят с барабаном, начисто лишенных слуха и чувства ритма. Дельфин – он все-таки к ним пришел.

С другой стороны – а хули и не прийти?

9

Еще одна психическая атака: не спускаться по сходням или на пристань, а взбираться на нее, становясь чуть ли не на плечи друг дружке, как в акробатическом этюде, и протягивая руки уже успевшим покинуть судно музыкантам. На самом деле, это всего лишь отлив. Он начинается тут ближе к закату, после шести (рассвет тоже шесть). Затем около полуночи вода снова начинает прибывать. Объяснения просты, ощущения – не очень. Тем более что понимаешь, в конце концов, кого так напоминают эти певцы, танцоры и барабанщики. Они похожи на капитанов юбках! Одежда такая: черный саронг и белый халат с длинными рукавами и золотой каймой на обшлагах, почти как капитанский китель. И все плывет и мешается в голове. А ведь это только ночная швартовка. Днем она вообще может свести с ума.

Продолжение

Начало здесь. Предыдущее – здесь

1

Здесь даже каракатицы ходят в психическую атаку. Цепочкой, все в черном, как каппелевцы (если кто еще помнит Владимира Оскаровича или хотя бы Василия Ивановича, это все равно).

Стою на мостках и смотрю в воду. Колышась вслед за волнами, тянется по дну легкая кольчужная сетка, сработанная прямо из солнца. Звено за звеном, наплывая и перемежаясь, запросто меняя нити в основе. И между этой сеткой и поверхностью шеренгой идут каракатицы. Сначала медленно, будто висят в воде. Потом вдруг прибавляют в скорости и вплотную приближаются к моей вилле на сваях. Достаю фотоаппарат и начинаю отстреливаться. Как бы наугад, наобум, вслепую. По врагам, совершенно не различимым в темноте (наплевать, что палит солнце) и пользующимся отравленными стрелами вместо ружей, так что даже по вспышкам не выстрелишь.

Каракатицы отступают. Правда, не врассыпную, а все той же ровной каппелевской цепью. И снова зависают, похожие на патроны в невидимой ленте. Торопливо листаешь в фотике карточки и понимаешь: все мимо, удач нет. Просто какая-то раскадровка. Нарезка. Черновики к мультфильму. Но это, собственно, и означает, что психическая атака удалась.

2

Крабы – те вообще атакуют, спасаясь бегством.

Спускаюсь с мостков на коралловый песок. Местами действительно белый, без очков легко можно подцепить снежную слепоту. А местами – цвета топленого молока. Когда пасмурно – то с оттяжкой в беж. Когда отлив – охра с сиренью. И в этом песке повсюду проверчены лунки. Иду и все время отмечаю краем глаза комочки какого-то седого пуха, стремительно сносимые ветром. Смотрю в упор – ничего. Иду дальше, и опять рябит на периферии. Наконец, взгляд фиксирует нечто определенное. Это – маленький краб. Видимо, молодой. Потому что – мелкий. И белесый, почти без панциря. Но, несмотря на молодость, направление к ближайшей норе все они угадывают безошибочно. И летят туда четко по прямой, будто их кто-то тянет из-под земли за нитку. На краю лунки иногда замирают. Ждут. И я замираю тоже. По глупости опять достаю фотоаппарат. Но как только пытаюсь приблизиться, краб мгновенно исчезает в песке. И охотник оборачивается добычей. Вернее, жертвой старого доброго розыгрыша с потерянным кошельком на дороге.

Чувствую себя дураком.

3

И точно таким же дураком делаешься, когда над пляжем пролетает ворона, а до тебя только минуту-другую спустя доходит, что у нее были кожистые, перепончатые крылья, да еще какой-то рыжий мех вокруг головы. Все верно. Это летучие мыши. Точнее – летучие лисицы, они же крыланы. Вполне безобидный вид, питающийся исключительно фруктами. Но все равно как-то дико. Вечерами – особенно. Прихожу на ужин. Выбираю столик как можно ближе к воде. Сажусь. И вроде бы все нормально, дежурный тропический колорит. Но не то вино постепенно вползает в голову, не то и впрямь картинка неуловимо поменялась, а только когда выходит луна, в особенности если полная, то экваториальная ночь превращается в декабрьские сумерки где-нибудь в средней полосе России. Песок – словно снег где-нибудь так в трех-пяти метрах от ближайшего фонаря. И цвет знакомый: сирень, синева, белесость – все сразу. Да еще дети бегают и кричат. Да вороньи тени мелькают. Полное ощущение, что вышел с малым на санках покататься. Только и разницы, что дети кричат в основном по-английски, вороны, пища, обустраиваются на пальме (ее силуэт с березой не спутаешь), а на песке не получается ни в снежки поиграть, ни бабу слепить. Плюс в глубине двора зияет некий бездонный провал, и там что-то дышит, ворочается, всплескивает, вспыхивает маслянистыми бликами.

Ошибки быть не может. Ты – в тропиках. Еще одно усилие, и твой раздавленный психической атакой разум как бы нехотя уточняет: ты – на Мальдивах.

Продолжение

Начало здесь. Предыдущее – здесь

Из Инвернесса, столицы Нагорья, я прибыл в замок Инверлохи. Не тот, что описан у Вальтера Скотта и славен победой Монтроза над Аргайлом (хотя древние руины еще сохранились неподалеку), а просто загородный отель Inverlochy Castle, где должен был, согласно намеченной программе, отужинать в мишленовском ресторане. Ресторан оказался недурен, но мне больше понравились две другие вещи.

Во-первых, деревянный ежик у входной двери с очень плотно насаженными в спину иголками из проволоки. Это чтобы, я так понял, подошвы ботинок почистить перед входом в замок. Вечером, в довольно тусклом свете фонаря, еж казался почти живым. И невозможно было понять, кто осмелиться вытереть о него ноги (которые еще нужно умудриться испачкать на усыпанной мелким щебнем дорожках регулярного парка).

А вторая вещь – галстук. Я его никогда не носил. Однако для ужинов в Inverlochy Castle заведен строгий дресс-код: мужчины должны носить пиджак и галстук. Я позвонил портье и, поеживаясь от неловкости за себя, попросил, чтобы кто-нибудь мне помог. Спустя полминуты явился бодрый юноша и, в ответ на мои извинения за беспокойство, сказал: «Пустяки, ко мне тут часто с такими просьбами обращаются». Не думаю, что он солгал, надеясь меня утешить. Во всяком случае, в его глазах были не какие-нибудь там лукавые искорки и тем более не наше лакейское презрение к убожеству клиента. В них светилась скорее мальчишеская гордость за свой талант.

Я не ошибся. Юноша справился с задачей виртуозно, попутно сообщив мне не без удовольствия, что этот свой фирменный узел он научился завязывать в лагере для бойскаутов под Йоханнесбургом. Далее последовал краткий рассказ о родном городе, а затем и официальное приглашение: «Ждем вас к ужину через пятнадцать минут, в холле».

Черт, я даже не спросил парня, как его зовут, – так меня озадачила вся эта сцена! Вроде бы вот он, замок Инверлохи, где некогда, в гостях у своего вельможи, останавливалась сама королева Виктория (и тогда же записала в своем дневнике, что не видала на земле места прекраснее). Вот он, лучший отель Шотландии (а по некоторым версиям, и всей Европы). Вот он, флаг престижнейшей ресторанно-гостиничной ассоциации Relais & Chateaux у входа (между прочим, вывешенный рядом с национальным флагом). И вдруг – какие-то бойскауты из ЮАР в роли портье и странные постояльцы, способные выкладывать за номер по 700 фунтов в сутки, но не умеющие завязать галстука. В списке почетных гостей отеля значились Мэл Гибсон, Кристофер Ламберт, Элтон Джон. Я так и не смог решить для себя, умеют они сами завязывать галстук или нет. Но понял, что услугами моего бойскаута никогда бы не побрезговали. Напротив, даже умея, дали бы ему еще одну возможность проявить себя. Удивительная простота! Это у нас она хуже воровства, а там – обязывает.

Собственно говоря, только она одна и обязывает, поскольку является жестом доверия к другому, надежды, что он не идиот (тогда как основой даже самого невинного жеманства служит глубокая уверенность, что все кругом недоумки). Надо ли говорить, что я спустился в холл ровно через пятнадцать минут?

За ужином чудеснее всего был тот самый шотландский свет. Точнее – снег, который был светом. Аперитив у камина случился еще на закате, десерт же подавали, когда за окном окончательно стемнело, исчезла даже эта вечерняя апрельская лиловизна, достигавшая предела насыщенности, когда небо отражалось в лужах (недавно, стоит заметить, прошел дождь). И едва я принялся за кофе с птифурами, как вдруг почувствовал – что-то переменилось. Огляделся: в окне густой пеленой, совершенно по-рождественски, шел снег.

К Рождеству я был не готов, но провести его в собственном номере или с бокалом коньяка у камина мне показалось полнейшей дичью. Поднялся переодеться и тотчас снова сбежал по лестнице вниз – на лицу. В смысле – в парк.

Ежик со своим густым бобриком был на месте. В портике стоял стул, скамейка, на скамейке очень обыденная пепельница с окурками. Все это мелькнуло перед глазами за одну секунду и оборвалось полотном снега, косо обрезанным лучом фонаря. Мое первая мысль была – сейчас кино станут крутить. И еще этот странный звук, в самом деле отдаленно похожий на стрекот проектора где-то там, за спиной, в кинорубке. Странно, но мы привыкли к тому, что снег падает бесшумно. А здесь он звучал. Так же цельно и неразложимо на отдельные оттенки, как Эдинбург пах.

Я понял, в чем причина, не сразу (далее…)

Начало здесь. Предыдущее – здесь

С одной стороны есть вот это – всесильный бог деталей (он же бог любви, если верить поэту). С другой – нечто прямо противоположное: «Частности мелом отмечать – дело портных». Никаких подробностей. Без примет. Ведь любовь, если верить опять-таки поэту, связь, а не сыск.

Кто прав, Пастернак (вар. 1) или Цветаева (вар. 2)? Мне скажут: вопрос вкуса. Мне скажут: путевые заметки не место для литературоведческих дискуссий. И вообще, скажут мне, ближе к делу.

Но как быть, если дело в том и состоит, что эти две позиции – не вопрос вкуса и тем более техники (в смысле широкого мазка или тонкой проработки деталей). Это самая сердцевина нашего отношения к жизни. В особенности – к другому: человеку, пейзажу, стране. А главное, в обоих случаях речь идет о любви. Как минимум – о том, что нам от нее остается.

Признаюсь сразу: Пастернак всегда был мне ближе. Я привык подробностям доверять. И доверять людям, их замечающим. Особенно в путешествии. Обычно ведь как: были – да. Есть доказательства в виде загара или хотя бы отметки в паспорте. А вот если попросить человека рассказать про страну (иногда, прошу заметить, любимую, не однажды виденную), то вместо вываливаемых взахлеб дивных подробностей туземной жизни получается либо неопределенное мычание, либо валятся ворохом подробности совершенно заурядные, причем больше о себе, чем о туземцах: как ехал, где поселили, что давали на завтрак-ужин-обед.

До поездки в Шотландию я думал, что моя персональная оптика устроена более-менее неплохо: умею видеть, умею и говорить.

Увы, оптика дала сбой: эта британская провинция вошла в меня сплошным пробелом – сразу и целиком. Нет, частности какие-то были, но мое обычно бережное к ним отношение почему-то сменилось наплевательским: ни малейшего позыва собрать, сохранить, запомнить. Скажем так: слишком второстепенным казались они на фоне того ослепительного целого, каким предстала передо мной Шотландия. И рассказать мне нечего, кроме того, о чем обычно рассказывают слепцы: где спал и что ел.

Кстати, и цель у меня была ровно такая же – спать и есть: я был отряжен некоей конторой (не без претензий) специально чтобы проинспектировать лучшие шотландские отели-рестораны. Разумеется, требовались детали: особенности кухни, расположения, сервиса. Но по странному стечению обстоятельств действительно лучшие заведения находились в пустыне: один – в западной части Шотландского нагорья, неподалеку от городка Форт-Уильям, другой – на почти безлюдном острове Скай. Так что и они вошли в меня без примет. Все оставшееся на долю столичного Эдинбурга, мягко говоря, уступало по силе воздействия пустошам и провалам (гастрономия тут, сами понимаете, не при чем).

Хотя нет, вру – начались провалы именно в Эдинбурге. Приехал я поздно (вот вам и отчет о дороге), самолет из Лондона задержали, в экспрессе от аэропорта до центра города я был озабочен лишь тем, чтобы уточнить у соседки напротив местонахождение отеля, а как добрался, то сразу же после душа рухнул без сил на кровать.

Но разумеется, не об этом сонном – провале речь. Речь о том, что наутро я проснулся от крика чаек за окном. И в ту же секунду поймал себя на ощущении, которое привык называть так – день в кармане. Просьба не путать с крохоборческим «День был прожит не зря». В том-то вся и разница, что с ощущением «день в кармане» ты встаешь, а не ложишься. Едва глаза открыл – и что-то уже зацепило, что-то мелькнуло счастливой искрой. Удачная идея из сна. Чья-то голова на плече. Лепет уже проснувшегося в соседней комнате ребенка. Звуки за окнами (говорю же – чайки!). Этого достаточно – день в кармане. И его уже не испортит ничто. Чем раньше ты вскакиваешь с таким ощущением, тем лучше. К моменту, когда народ проснулся и вылез из нор, ты уже стал звонким и прозрачным от счастья. (далее…)

Начало здесь. Предыдущее – здесь

Как я уже говорил, от сердца Мид-Лотиана мой путь лежал к другому сердцу – в Спейсад, район Нагорья, который принято называть столицей шотландского виски. А если быть еще более конкретным, в местечко Крифф.

Тут находится старейшая в стране вискикурня Глентаррет, известная также тем, что при ней работает отличная экскурсионная программа для ценителей виски. В полном соответствии с противоречивой шотландской логикой, эта программа называется The Famous Grouse Experience – в честь лучше всего продающегося в Шотландии БЛЕНДА The Famouse Grouse. Причем вывески буквально глядятся друг в дружку. Стоишь перед складом, читаешь: «Тише, пожалуйста, виски спит», и ниже совершенно недвусмысленно сказано, какой именно виски The Glenturret Single Highland Malt. Однако поворачиваешь голову чуть вправо и на том же самом складе видишь фонарь, под которым, вписанный в железный обруч, висит черный силуэт главного местного тотема – куропатки (grouse в переводе, собственно, и означает «куропатка»). Чем-то похоже на знак Бэтмена, или, правильнее будет сказать, Граузмена. У меня быстро сложилась в мозгу картинка. Хмурое утро в Готэм-Сити. Еще не рассвело, и фонари противным желтушным светом горят в недрах чернильных сумерек. На сердце у горожан печаль. В голове тяжесть. В горле каракумская сушь. И тут, наконец, кто-то, отбросив ненужный стыд, произносит: «Мы должны подать ему знак!» И после лезет на крышу самого высокого здания, чтобы расчехлить заветный фонарь. Минута – и на изнанке туч появляется знакомый силуэт, а спустя еще немного времени над городом пролетает Граузмен, весь в красном (потому что символом предприятия служит именно красная шотландская куропатка, – черную, или просто тетерева по-нашему, начали осваивать только в этом году, да и то пока с прицелом исключительно на шведский рынок). Граузмен раздает всем по бутылке, и наступает всеобщее ликование. Конец фильма. И начало экскурсии. Потому что атрибутика – далеко не самое интересное в The Famous Grouse Experience.

Самое интересное – процесс. Тут расскажут и покажут все, что смогут. Включая бродильные чаны со вспененным суслом, перегонные кубы и потрясающие склады, на которых бочки хранятся, как и положено, в три ряда, по десять штук в каждом. Склады – вообще лучше всего.

Полумрак, тайна созревания и к тому же интерактив. Гид предлагает решить, например, такую задачу. Представьте, что дно бочки – это циферблат часов. Затычка находится вверху, на двенадцати, и, понятное дело, должна там находиться в течение всего срока хранения. Внимание, вопрос: на сколько часов нужно выставить затычку в бочке, которая первой из десяти покатится по деревянным рельсам к дальней стене склада. Сложно, да? Вот и я о том же. Оказывается, что на четыре. Правда, на сколько нужно завести вторую, я уже не запомнил. Но мне в любом случае хватило одной этой задачки про бочку, чтобы проникнуться уважением к зреющему в ней напитку. Несмотря на то даже, что купаж, да еще такой, в состав которого входят (так и хочется сказать – «гибнут в составе») лучшие односолодовые виски Шотландии – Highland Park с Оркнейских остров и соседний, из Спейсада, Macallan. Конечно, такое смешение кровей можно запросто счесть кощунством. Но только для этого, повторяю, нужно стать расистом и уж как минимум утратить вкус к противоречиям, которые никогда не «с одной стороны» и «с другой стороны», но одно и иное сразу. Вместе и сразу. Как плевок и объятие.

На вискикурне Глентаррет (она же – The Famous Grouse Experience) мне среди прочей сувенирной трухи подарили на память фонарик. Я его сунул в сумку автоматически, даже и не подумав опробовать. Это сделал вместо меня мой пятилетний сын. Теперь, заходя к нему в спальню по утрам, я почти всегда застаю одну и ту же картину: мальчик сидит с фонариком в руке на постели и подает знак. Потому что перед ним стене, вписанная в круг бледно-голубого света, стоит куропатка (сувенир оказался с секретом). Я всякий раз вздрагиваю, а сын, не обращая на меня внимания, рассказывают как бы сам себе очередную историю про куропатку, потому что для него это никакой не знак о спасении, а просто особый шотландский диафильм.

Все кончается тем, что я сажусь рядом и слушаю. И почти всегда помогаю с продолжением. У нас даже успел сложиться свой маленький цикл былин: «Куропатка в стране лилипутов», «Куропатка во стане русских воинов» (моя работа), «Куропатка и гергиоза» (работа сына, почему-то называющего гергиозой кокосовую пальму). Мама то и дело возмущается, дескать, в диафильме картинка не должна быть статичной, а у вас сплошная статика, в лучшем случае отпустите кнопку (выкл.) и снова нажмете (вкл.). Налицо явное противоречие. Но я не спорю, я храню молчание, в том числе на тот счет, что именно эта статика и запускает фантазию. Что противоречие – в основе всего живого. Что это так же хорошо и правильно, как плевок в сердце другу после долгой разлуки. И что ровно поэтому шотландское вино раскола есть действительно то, что оно есть: uisge beatha – вода жизни.

 

История пятая