Начало – здесь. Предыдущее – здесь.

Мы пошли дальше по реке. В проемах моста были оборудованы жилища – а у индонезийца это может быть просто одеяло и коврик. Другая семья возлежала в тенечке на подстилках, и вся как один бодро поднялась при виде меня, редкого гостя в этом смраде. Осыпав меня приветствиями, они приняли позу для фотографирования. Все очень обрадовались и заволновались. Я присел на корточки с расплавленным от солнца мозгом и задумался. Человек оказывался колоссальной личностью. Вместо того чтобы подохнуть тут, как собака, он улыбался и радостно тебя приветствовал. Рядом бабушки очищали пластиковые бутылки от наклеек и сдавали их грузовикам, которые снова повезут их на водно-химические фабрики, чтобы вливать туда химические жидкости, а также простую водичку невысокого качества (желудок аборигена привык уже ко всему). Бабушки радостно приветствовали меня, как пионерский отряд, потребовали и их сфотографировать – наверное, в надежде улучшить свое социальное положение.

Подошел улыбающийся полицейский и одобрительно закивал: вот правильно, надо в газете про нас напечатать. Двадцать лет назад школьники даже переплывали иногда эту речку. Возили их на лодках туда-сюда в школу. И теперь возят на лодках, вот по этой черной воде.

– В первую очередь, людям надо запретить сбрасывать мусор в речку, – говорил Йоно пионерским голосом. – Но наше государство слишком слабое, никто его не слушает. Законам его не подчиняются.

– И, – добавлял он красноречиво, – уровень коррупции государства превосходит все мыслимые пределы.

– Не все, – заверил я его.

Будучи учителем в отставке, Йоно был грамотным оратором. Его английский выдавал в нем местного джентльмена. На фоне орошаемых зеленеющих полей он смотрелся как счастливый фермер.

Внезапно я оказался в стране, где все были озабочены экологическими проблемами. У каждого было что сказать на этом митинге, который начался спонтанно и разгорался, как пожар, как единственно возможная форма духовного существования в этом смраде. Казалось, им нужен только вождь, чтобы взять по мотыге и идти в центр, что неподалеку. Такое уже было в 1999, когда они погромили весь китайский квартал – всех зажгли студенты.

Полицейский мрачно кивал головой. Видимо, он тоже мог принимать участие в тех беспорядках. Это был единственный путь – чего-нибудь разгромить в районе высоких зеркал. Потому что уровень жизни этих людей превосходил какое-либо понимание.

Выговорившись, все быстро иссякли, сил в этой гнетущей атмосфере было брать неоткуда. Она вновь накрыла нас с головой.

И только великое Матахари давало намек на спасение, заливая всех всеподавляющим светом…

Да, закон запрещал поселение людей на таком-то расстоянии от зловещей речки, но поскольку земля тут ничего не стоила, все бездомные проходили сюда и находили приют где придется, расстилая свои одеяла. Даже какие-то беженцы из Африки, Йоно говорил, жили тут несколько лет. Как они сюда попали?

Отсюда сгонять людей уже некуда – только на тот свет. У нас бы так и поступили. Правительство же Индонезии – раздолбайское. Недовыполняет план мирового геноцида. Не следит за перенаселением. Не слушает директив Римского Клуба.

Деревенская жизнь проросла в Джакарте в самых гиблых местах, непригодных для капиталовложений. Земледельческая сила этого народа была такова, что грядки вырастали среди самого немыслимого запустения. Бордюры рисовых полей были выложены из мусорных банок и пластика вперемежку с землей. Они стояли полные воды, и рисовые зерна дремали в них, чтобы начать вскоре пробиваться. Нужно было вырастить рис и собрать урожай до осенних приливов и наводнений, проникающих в самое сердце Джакарты.

Я не застал этот сезон, но, по сведениям, многие тысячи детей в Джакарте умирают от бактериальных отравлений, связанных с тем, что вода заражает воду. Часть этой гниющей воды смывается в море, но другая часть идет обратно в город и заражает систему водоснабжения, приводя к болезням… Подобно Амстердаму, часть Джакарты расположена ниже уровня моря.

Но нет в мире человека более неприхотливого к своему жилищу, чем индонезиец.

Представьте эту картину: сгорел весь дом у семьи, и как ни грустят члены семьи, некоторые все равно не могут сдержать переполняющую их улыбку. Одна девочка стоит грустная, как и подобает для этой картинки. Но вторая излучает солнце. Вокруг горелые сковородки, вся черная посуда, а девочки еще и по колено в черной воде. Но погорельцы выглядят так, словно все это их не касается. На треснутой каменной стене сидит кошка и поджидает крысу. Главное, что все они все равно вместе, несмотря на пожар и наводнение. Вполне возможно, что они вскоре пополнят статистику смертей от зараженной воды.

Мы шли по берегу реки дальше и дальше, и я тоже отравился. Наверное, чтобы прочувствовать правду. Йоно по недомыслию предложил мне арбузные дольки, завернутые в полиэтилен, продававшиеся на мусорной набережной, по которой ездили трактора, сравнивавшие землю с мусором. Прямо посреди всего зловония инстинкт подсказал мне, что все бактерии собрались там, под полиэтиленовой пленочкой, как в парничке у бабушки, они зреют и размножаются. Но я все равно купил этот арбуз. Наверное, потому что мозг мой давно расплавился.

Я уже знал, что иммунная система аборигена выдержала этот натиск, значит, и моя проканает как-нибудь. Буду лечиться водой, пропущенной через усвр (что я потом и сделал).

И ровно через десять минут после того, как я сожрал этот арбуз, я был чуть не сбит с ног волной диареи – тошноты и предвкушения будущей радости блевоты. Нужна была чистая вода, срочно. Но и ее мне не дали.

Давние герои-антигерои моего романа, мировые химические корпорации, шли за мной по пятам. Они вручили мне химическую пепси-колу.

Каким-то образом мы с Йоно оказались в кафе, где была только эта крашеная химозная водичка. Больше там не было ничего. Мое сознание уже отчаливало в иные миры. Это был просто тент – и еще одна тентовая перегородка.

Дочка лет 15 была хозяйкой этого кафе с местной саунд-системой. На бамбуковой полочке стояло несколько яванских сиди, рядом стояли колонки и усилитель. Она звонко открывала бутылку пепси для усталого путника и ставила сиди с бодрой музыкой дандут (о ней – специальный очерк).

Подошла ее мама, и они разговорились с Йоно. Йоно сказал мне:

– Она знает три языка – яванский, мадурский и бахаса-индонезия.

Я не знал ни одного из этих языков. Ко мне подбиралась блевота.

– Мама говорит, что она может спать с тобой ночь, странник, за 120 000 рупий.

Водичка ее стоила 2 или 4 тысячи. Еще она продавала на ночь себя и свою комнату. Индонезиец на некоторые вещи смотрит легко и просто.

На самом деле, родители гордились ее образованием. За ней стояла древняя яванская культура. Она выглядела устало и потухше, но с глубокой внутренней улыбкой. Как питерские красавицы на портретах художника конца XVIII века Рокотова…

Родители были счастливы вокруг нее, однако, вскоре они отсели от нас, оставив нас наедине.

Меня мутило от арбуза. Я все понял: пока я не пролечусь чистой водичкой, я должен валяться в кровати.

Девушка грустно меня проводила, мама помахала мне. Подошедший дядя поздоровался. Конечно, я пообещал, что скоро приду, вот только забухаю и проблююсь хорошенько после этого арбузика, и завтра же зайду.

Мы шли дальше берегом реки, и я уже был без отчетливого сознания. Мы прошли через кучу помоек, а одна из помоек на другом берегу напоминала психоделический пейзаж Психоделической революции в Манчестере – радужной обложки Stone Roses. Обрезки текстильной фабрики ниспадали в реку каскадом, как фейерверк.

Продолжение

На Главную блог-книги "Список кораблей"