www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Начало – здесь. Предыдущее – здесь.
Вот уже полчаса местный художник-авангардист по имени Йоханес, католик по религии, своим запойным (в смысле непрекращающемся) смехом рассказывает мне свою историю. Недавно у него разрушило дом в Джокьякарте, и это уже третий дом, который у него разрушило.
Йоханес всегда стоит у входа во дворец султана. Он или лежит в тенечке, или сидит в какой-нибудь кафешке, и, покуривая дымную индонезийскую сигарету, ведет беседы. Или в своих мешковатых штанах на два размера больше с деловым видом бродит во дворе султанова кратона.
Он не похож на представителя желтой расы; скорее, на француза. Этот человек потряс меня сразу же своей лучезарной улыбкой этакого простака-хитрована и своим бесконечным смехом, подействовавшим на меня, как веселящий газ.
Он был одет, как парижский художник, только что восставший из канавы – типичный облик парижского клошара! Он сразу же сказал мне, что он и есть гид во дворце султана и может помочь нам его осмотреть.
Мы с Аю и еще с немецкими туристами пошли за ним осматривать дворец.
Дворец Султана Хаменгобойоно Десятого (или как они все там говорят – Султан Намбер Тен) или его Кратон – это главная достопримечательность и сердце города. Как и все подобные мне известные здания в стране, будь то дворцы градоначальников или президентов, он поражал не столько своим архитектурным величием, сколько обилием простора вокруг самого дворца, его подлинно демократическим характером и разбросанностью частей. Обилие пристроек, сцена для театральных представлений или же сцена для оркестра Гамелан, дом брата султана, потом какие-то столовые, еще куча всяких зданий, а особенно – бескрайнее поле перед самим фасадом, – все это было в индонезийском стиле шаляй-валяй.
Отличие подобных зданий в Европе и Индонезии состоит в том, что в Индонезии ты чувствуешь ПРОСТОР от нахождения возле такого пафосного здания. Ты в некоем другом пространстве, в идеальном мире, откуда видать далеко во все стороны света. Султан не боится своего народа и открывает ему все двери и ворота. В Европе же это всегда давление на твой мозг от его величия. Даже в Риме Дворец Петра, несмотря на гигантскую аллею, давит своей властью, как и Исаакий, выстроенный как бы по тому же принципу: дескать, раскинем руки и обнимем весь мир. Но только как бы. Потому что в Индонезии распахнутость идеального центра мира более похожа на правду.
Кратон – это сам по себе идеальный мир. Но где сам дворец – я и не помню. Величие дворца в том, что он просто где-то есть, и не это главное. Но именно он создает некое пространство, в котором все еще жива магия народности.
Возможно, именно коммунист Сукарно, друг султана Номер Девять, ввел в действие его народный характер, и открыл двери для всех. Говорят, что соседний султан в городе Соло, всего в часе езды от Джокджи, сказал так: в мой кратон не ступит нога простолюдина. И стал хиреть его кратон, лишенный государственных субсидий. А наш султан Номер Девять сказал: добро пожаловать в наш ленинский университет миллионов.
Конечно, Йоханес (а может и не Йоханес) караулил туристов, потому что ему надо было изо всех сил заработать. В ту пору у меня были деньги, и, в конце концов, я ему помог – купил в его галерее кучи ихнего батика. Я купил его лучшую картину как бы за полцены – и это была лучшая картина-батик, которую я отыскал тогда в Джокдже.
Вряд ли ему было нечего жрать. Мама, выбираясь из груды развалин и закопченных кастрюль, все-таки кормила его тарелкой риса поутру – но это было все, на что он мог рассчитывать. В галереях ему тоже давали пожрать, но поскольку работы редко продавались, как правило, он туда не ходил и не просил лишнего. Но в Индонезии, я повторяю, это не такая проблема, как в Индии, где тебе с голоду помереть – дадут еще как! Глазом никто не поведет. В Индонезии всегда есть родственники какие-то, соседи, приятели, и еда, в конце концов, не проблема, – всегда что-то остается под вечер в закусочных, можно на свадьбу к кому-нибудь зарулить пожрать, и жив коммунально-кооперативный дух!
Пока я ждал Йоханесса в околосултанском интернет-кафе, один мужичок сказал мне:
– У нас все равно коммунизм.
– Но ведь Сухарто уничтожил коммунизм у вас.
– Да как его уничтожишь, он отвечал, это же система всех человеческих.
взаимоотношений.
Сухарто ввел капитализм в больших городах, но коммунизм уничтожить он не мог. Он убил много коммунистов, около 300 000, а некоторые говорят – полмиллиона, но он не убил дух коммунизма. Потому что дух коммунизма в Индонезии всегда был продолжением духа общинных взаимоотношений, складывавшихся аж со времен доиндуистских культов земли и плодородия.
Тарелка риса с подливой вряд ли что-то стоила для него в семье хозяев галереи, его бы не оставили голодать, но нужно было как-то заработать на ондулин (только не тяжелый шифер! – говорил я, – не клади эту тяжесть на крышу, опять ебнет вас всех по башке, ондулин дороже совсем ненамного, разорись ты на него) и бамбуковую плетенку. Но он и сам решил – никаких больше кирпично-бетонных стен, на фиг, один раз уже чуть костей не собрали, когда они все посыпались. Стены – только из бамбуковой плетенки.
Этой работой занимаются у них все окрестные деревни: бамбук расщепляется на десятки тонких хлыстиков, потом все это плетется как корзинка, и получается стена. Главное, чтоб через плетенку комар не просочился.
