Начало – здесь. Предыдущее – здесь.
Самой трогательной встречей оказалось знакомство с Ахмед Рахимом. Это был полнотелый муслимский студент, который гулял по городу после завершения экзаменов и тоже был “такой бедный”, что не мог ничего себе купить. Но контакт с ним сразу вознес меня над всеми этими низшими кастами, с которыми я несколько дней пробухал, не помня с кем. Я перестал слушать и слышать весь этот индийский бардак, даже не оборачивался на приветствия. Внезапно, меня словно отрезало от всего этого кишения, и главное – от вечных приставаний – ай, прокачу тебя с ветерком! – ай да накурю тебя горным кашмирским! – за которыми стоял неприкрытый бизнес.
Он изучал тот же предмет, что и я однажды изучал в его годы – литературоведение англо-американского направления. То есть Хемингуэя, Сэлинджера и Уильяма Блэйка.
Все, что он прочел в оригинале, я читал в переводах, потому что на русский переведена большая часть американской литературы, а на бенгали только какие-то крохи. Но он прочел не так много. Я ему сказал: самое интересное, что может случиться с тобой в этой области – ты можешь прочесть Фолкнера. Это будет хорошее питание для твоей головы. Прочти обязательно три вещи – «Медведя», «Шум и Ярость» и «Деревушку». Дай слово! На инглише он говорил и правильнее и красивее меня. Он полюбил меня как родного дядюшку, когда я напоил его маленькой чашкой чая с бубликом в бенгальском ресторанчике, а потом мы еще и съели по нежнейшему коровьему бифштексу. Мясо таяло во рту, и я до сих пор не понимаю, как они умеют так приготовить говядину. Я понял, что бенгальская кухня недаром ценится в Индии. И постарался запомнить этот ресторанчик по красной неоновой надписи изощренной вязью, но в этих дебрях что-то запомнить не представлялось возможным…
На улицах нам попадались палатки из брезента и пластиковых тканей, внутри них горели огни, женщины готовили еду… Отличие Калькутты от Бомбея состоит в том, что в Бомбее есть квартал богатых и есть трущобы, а в Калькутте все вперемешку. На каждой из улиц нам попадались импровизированные домики бездомных, а однажды мы чуть не стали свидетелями настоящей расправы: водитель автомобиля ударил автомобилем женщину и вокруг его машины собралась толпа людей, готовая ее перевернуть. Водитель плотнее закрыл стекла и медленно продвигался вперед, но толпа его не пускала, вставая на пути. Наконец, он вырулил на оживленную улицу, но толпа еще долго кричала ему вслед проклятия.
Это был фрагмент многократно описанной «яростной Калькутты», всегда готовой к массовым народным выступлениям.
Мы встретили профессора изящной словесности, который шел домой после лекции, Ахмет Рахим церемонно с ним побеседовал, а я почувствовал, что сознание мое окончательно вернулось в тело. Интеллигенция все-таки есть интеллигенция, и реальность ее существования говорит о том, что раз мир может ее себе позволить, с ним все в порядке. Как он ни старается превратиться в хаос, ему не все удается…
Как участливый дядюшка я сходил посмотрел, как он живет в общежитии, познакомился с его ребятами, правда, охраннику с ружьем долго пришлось объяснять, кто я такой, потому что это было серьезное государственное учреждение с просторными колоннадами, длиннейшими коридорами (почти как здание 12 коллегий), нумерованными комнатами.
И так поверил он в меня, что испросил деликатнейшую просьбу: он долго подбирался к этой теме… Понимаете, дядюшка, говорил он, папа дает мне очень мало денег, хватает только на еду и даже не на все учебники. А сами знаете, дядюшка, классический студент, неоднократной описанный в изящной словесности, хотя бы один разок в жизни должен пройтись по бабам.
– Дядюшка, — взмолился он, — помоги! Красотки там такие!!! Студентки!!! Сядем с тобой на рикшу и покатим с ветерком к девицам тем!
– Одно только, дядюшка, не говори моим друзьям-студентам ничего, с кем я в комнате проживаю. Побьют они меня тогда. Так и сказали: к девкам поедешь – побьем! Потому что надо быть хорошим.
И стоим мы у пруда прозрачного, который как на пленку сфотографировал эти викторианские фасады, которые едва-едва колышутся на воде, и ночь калькуттская освещает пруд, и говорит мне племянничек: дядя, ты-то хоть не подведи…