Продолжение. Начало здесь.

Как закалялась сталь

Кто про что, а вшивый про баню, Сванидзе интересуется: «Как у вас в семье восприняли перестройку?» И получает ответ ребенка, не понимающего, о чем вообще идет речь: «Хорошо. Как ни удивительно, кризиса, который случился в жизни десятков миллионов людей, у меня в семье не возникло». Что он этим хочет сказать? Сванидзе тоже не понимает: «Вы имеете в виду моральный кризис?» Медведеву, похоже, и в голову не приходило, что в связи с перестройкой можно говорить о морали, он гнет свое: «И моральный, и финансовый. Хотя, собственно говоря, в финансовом плане особенно и терять было нечего. Моя семья в тот период жила приблизительно так же, как жили средние представители советской интеллигенции». То есть в другое время семья жила лучше, а иначе — почему Медведев, которого не спрашивают об уровне жизни его семьи, говорит именно о нем? Да, видно, волнует его это, запомнилось.

Впрочем, он помнит не только финансовые проблемы. Он помнит также и о том, как было интересно читать органы гласности. Но в конце концов сводит к тому же: «И, к чести моих родителей, я ни разу от них не слышал нытья на тему, что им чего-то не хватает, жить тяжело и все пошло не тем путем. Меня поражало в отце желание узнавать новое (он был старше матери на 12 лет — я поздний ребенок, — ему было под сорок, когда я родился). Он всегда с большим интересом воспринимал все технологические новшества, которые появлялись. В отличие от большинства других родственников и товарищей он с большим интересом овладевал техникой и уже в начале 90-х годов начал пользоваться видеомагнитофоном. И я ему приносил фильмы, он смотрел их, с удовольствием комментировал. Ему это нравилось. Ему было интересно. Я думаю, что если бы он был жив, то, может быть, и компьютер освоил».

Весьма интересные сведения. О компьютерах и видеомагнитофонах в связи Дмитрием Анатольевичем мы скоро будем очень подробно говорить, а сейчас обратим внимание на то, что мальчик ни разу не слышал от родителей «нытья на тему, что им чего-то не хватает, жить тяжело и все пошло не тем путем». Опять спросим: а почему, собственно, они должны были ныть? Потому что дедушка был партработник? Но ведь не каждый партработник ныл из-за перестройки. А Медведев почему-то говорит о нытье. Нет, все-таки они, наверное, ныли, раз президент к этому раз за разом возвращается. Надо бы в этом разобраться. Что это вообще была за семья.

На прямой вопрос Сванидзе: «У вас в семье какие-то политические разговоры были? Или семья была не на политическую тему?» — Дмитрий Анатольевич отвечает: «Нет. Все-таки семья была с политическими корнями. Дед был партийный работник. И это наложило определенный отпечаток на разговоры в семье. Они, скажем так, не выходили за рамки установленного канона. То есть я не могу сказать, что наслушался в детстве диссидентских разговоров, основанных на рьяно критичном восприятии действительности».

В общем, отец был аполитичен, отказался от партийной карьеры в пользу науки. А насчет репрессированных в семье, которые интересуют Сванидзе, президент просто ничего не знает: «Знаете, я пытался уточнять… Понимаете, тут надо учитывать, что дед был на партийной работе и, естественно, эту тему мои родственники не особенно обсуждали. Одним словом, я никакой информации об этом не нашел». И эта тема в доперестроечный период «глубоко никогда не обсуждалась. Особенно, когда я с отцом разговаривал о том, что было. Он на эту тему высказывался предельно аккуратно. Видимо, воспитание в семье партийного работника его, в определенном смысле, закалило».

Так закалялась сталь конформизма: быть тише воды, ниже травы, ничем не интересоваться (кроме разрешенного), знать свое место, кастрировать мозг, выживать. В общем, это отголоски Сталинских страхов. Возможно, именно отсюда и растут корни медведевской десталинизации, которая в таком разе есть ни что иное, как попытка восстать против внутреннего тирана, въевшегося в мозг и все запрещающего изнутри. Судя по тому, что рассказывает президент, семейное кредо сводилось к тому, чтобы просто жить, выживать. Обычная в таких случаях парадигма поведения: доставать ресурсы для жизни, питаться. Это, в частности, демонстрировали оба деда Дмитрия Медведева: «Но всю жизнь они — как один, так и второй — старались прокормить семью. У меня в воспоминаниях осталось, как и тот и другой все время приносили домой продукты. Причем они считали это главной своей миссией. Особенно когда постарше стали, на пенсии. Пойти в магазин, использовать какие-то ветеранские льготы, купить там колбасы какой-то, заказ к празднику».

Избави нас бог от того, чтоб сказать что-то дурное о людях, добывающих пищу. Это необходимое дело, естественное занятие. Но симптоматично то, что Медведев помнит о двух своих дедах именно то, что они носили домой продукты. И это едва ли не единственное живое впечатление о них, а остальное — в основном информация, сообщаемая со слов взрослых. То, что президент живо помнит, как его деды доставали продукты питания, вовсе не означает, что он в детстве пух от голода. Точно не пух, а, тем не менее, тема добычи еды для него до сих пор актуальна. Почему это так? Да потому, что инстинкт добытчика, по-видимому, был основой семейной культуры Медведевых. Во всяком случае, когда интервьюер спрашивает о самых ранних детских воспоминаниях, президент отвечает:

«Помню, как в Краснодаре, когда я был, не помню, в каком возрасте, принесли ведро раков. А я настоящий северный мальчик, живность всякую только в зоопарке видел. Мне было, конечно, очень интересно. Во-первых, они были зеленые, а во-вторых, живые, ползали. Мне сказали, что они кусаются, и я очень аккуратно брал их в руки. Мне говорили — аккуратно, а то они тебя цап-цап. Чем это все кончилось, легко догадаться: потом они стали уже не такие интересные: красные, вареные».

Сырое и вареное. Запомним: первое, что Медведеву приходит в голову, когда его просят рассказать о ранних детских воспоминаниях, связано с пищей. И это нормально. Но вот в другом месте он опять вспоминает поездку на юг. И опять все сводит к еде: «В Ленинграде, где мы с семьей жили, снабжение все-таки было поприличнее — колбаса была, масло, сыр, консервы какие-то. Ни в Воронеже, где жили родственники по материнской линии, ни в Краснодаре, у отцовских, этого не было. И когда я приезжал туда в детстве, всегда удивлялся, как там люди жили в тот период. Пустые полки, грустное зрелище. Единственное благо: на Кубани это все компенсировалось большим количеством фруктов».

Это явно более позднее воспоминание, чем про раков, тут видно обобщение: «пустые полки». И оценка: «грустное зрелище». И объяснение того, как люди вообще выживали: «все компенсировалось большим количеством фруктов». Скорей всего последнюю мысль Медведев услышал еще в детстве от кого-то из взрослых и настолько крепко запомнил, что теперь воспроизводит ее, не вникая в смысл собственных слов. Не может же он всерьез думать, что где-нибудь, скажем, в Архангельской области, где нет столько фруктов, как на Кубани, семьи партийных работников мерли с голоду. Нет, народ в то время от голода не умирал, а проблема пустых полок, которую затрагивает президент, — это проблема культуры потребления. Никто и не говорит, что пустые полки и отсутствие широкого выбора товаров — это хорошо. Но тот, кто говорит только об этом, явно демонстрирует потреблятскую психологию.

В связи с теми же поездками на юг Медведев (ему тогда «было лет пять или шесть») сообщает: «И вот там я впервые услышал про «Райфлы», «Ливайсы» и про то, сколько это стоит. В Краснодаре цены были совсем другие, чем в Питере или Москве. Там уже в начале 70-х джинсы стоили 150-200 рублей». Тема фарцы волнует и Сванидзе, он вставляет: «В Москве в начале 70-х, помнится, были под сто». Президент это, конечно, знает: «Совершенно верно. Где-то до ста рублей. А там я был просто поражен. Для меня это вообще были какие-то фантастические деньги, как и для моей семьи, потому что отец получал 300-350 рублей, а мать или не работала, или, когда работала, получала какие-то крохи». Бедный мальчик! Он до сих пор помнит эти лишения. На интимный вопрос Сванидзе: «Первые свои джинсы помните?» — отвечает так, будто речь идет об обряде инициации: «Вот это помню точно». Рассказ о том, как бабушка («которая Ковалева») шила их, опускаю (читайте Гоголевскую «Шинель»).

Вообще говоря, те, кто помнит то время, скажет, что зарплата у папы была довольно приличная. Во всяком случае, жить на нее можно было, если, конечно, не ориентироваться на то, как жила всякая партийная сволочь и фарца. Все ведь зависит от характера потребностей, от интересов. А вот они в семье Медведевых были довольно примитивные. Нет, конечно, дело не ограничивалось сферой элементарного потребления пищи, тряпок и прочего барахла. Все-таки мама и папа Медведевы были интеллигентные люди. Анатолий Афанасьевич, отец будущего президента, окончил институт на Кубани, а потом поступил в аспирантуру в Ленинграде. Дмитрий Анатольевич говорит: «Отец был по специальности технолог. Это так называлось. Он всю жизнь занимался наукой, которая для меня была малопонятной. Именовалась она «Процессы и аппараты химической технологии». Он преподавал в Технологическом институте им. Ленсовета в Ленинграде, самозабвенно занимался наукой, но при этом имел свою позицию, и из-за этого у него, как я понимаю, периодически были проблемы. Он считал, что на кафедре с наукой не очень хорошо, что все погрязли в рутине. Пытался какие-то свои идеи двигать».

Понятно, что к науке как таковой занятия отца могли иметь лишь очень косвенное отношение. Это были скорей всего важные и нужные для народного хозяйства разработки. Но наукой это можно назвать лишь из соображений политкорректности. Или — если не понимаешь разницы между прикладной и фундаментальной науками. Медведев скорее всего этой разницы просто не знает (отсюда и карикатурное Сколково). Так вот папа, будучи погружен в свои технологические штудии, никакими общекультурными веяниями не интересовался: «Художественную литературу отец не особо покупал, у него была своя большая библиотека. Там были собрания сочинений, научные книги». Боюсь, что в этом и кроется неудача его научных занятий. Правильно кто-то сказал: «Кто не понимает ничего, кроме химии, тот и ее понимает недостаточно».

В определенном смысле противоположностью отцу была мама Медведева, Юлия Вениаминовна. Она была родом из Белгородской области. По отцовской линии у нее в роду все шили шапки и потому носили фамилию Шапошниковы, а по материнской — все были кузнецы и потому носили фамилию Ковалёвы. Бывает. Вениамин Шапошников «работал в разных местах, воевал. У него такой яркой биографии, как у деда по отцовской линии, не сложилось». Его дочка Юлия закончила филфак Воронежского университета. «Где-то году в 64-м приехала в Ленинград, в аспирантуру, но ее научная карьера сложилась хуже, чем у отца, — рассказывает Медведев. — После того как они встретились, через некоторое время мама забеременела, и в 65-м году появился я. Впоследствии она предпринимала разные попытки вернуться к работе. Работала и в школе, и в Педагогическом институте им. Герцена — преподавала русский и русский как иностранный. Потом появилось еще одно хобби — она окончила курсы и стала экскурсоводом».

В общем, обычная семья образованцев, которые чего-то хотели, но не смогли. Может, это потому, что партийный дедушка подрезал крылья, а может по какой-то еще причине. Как бы то ни было, дитя этого союза поднялось выше, чем можно было мечтать. И вот формулирует философию потреблятской образованщины, отвечает на вопрос об интеллигенции:

«С одной стороны, если мы признаем наличие такого явления, как «интеллидженсия» сугубо российским, мы создаем почву для разговоров о том, что мы в этом смысле уникальны. И там, где в других странах работают просто умные и образованные люди, нам необходимо создать отдельную группу, соль земли, которая выполняет в стране абсолютно мессианские функции. И мне это не нравится… С другой стороны, если под интеллигенцией понимать просто хорошо образованных людей, носителей многовековой русской культуры, толерантных и в то же время думающих как о прошлом, так и о будущем своей страны, наверное, тогда это нормально. Но тогда, откровенно говоря, я не вижу особой разницы между хорошо образованными, нравственными людьми и вот этой нашей особой «прослойкой»… Если суммировать, то я бы сказал, что нам в XXI веке надо уходить от этого понятия».

Человек «не видит особой разницы между»… Давайте посмотрим между чем и чем он ее еще не видит. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ