Начало — здесь. Предыдущее — здесь.

Шел дождь, и порывистый ветер носил облетевшие листья, сор и бумагу. Было холодно. Я раскрыл свой новый зонт и пошел по улице. Впереди маячила фигурка девушки, мокнущей под дождем, и я решил подойти к ней, потому что надо было избавляться от обрывков дурного настроения, в которые превратилась моя любовь, — избавляться и начинать новую жизнь.

Я догнал ее, прикрыл зонтом и хотел уже сказать первые попавшиеся слова, как вдруг почувствовал знакомый аромат — этот тяжелый дух индийских курений. Девушка как раз обернулась, вопросительно посмотрела на меня — я узнал вчерашнюю незнакомку. Я опешил! Секунды шли, — мы смотрели друг на друга: она вопросительно, я с ужасом! — секунды шли — ах, она не станет ждать! — еще бы! — но секунды шли, а я молчал, ибо от неожиданности — и неожиданно! — начисто, до последнего слова, забыл русский язык. Она чуть-чуть повела плечом — все! — я замер, задохнулся и вдруг выпалил, как пулемет:

— S’Amor non э-э-э, che dunque… и quel, ch’i’ sento?

— Что?

— Benedetto sia ‘l giorne e’l mese e l’anno…

— Не понимаю, — сказала она. — Вы итальянец?

— О, si-si-si! Итальяно! — закричал я, коверкая язык, хватаясь за спасительную соломинку. — Итальяно — да-да…

Она легко поверила, ибо — знай это, читатель, — я очень похож на итальянца; даже, конкретно, на одного такого — Ипполито Риминальди.

Но надо было продолжать, и я, смело глядя на нее, горячо заговорил:

— Non ha l’otimo artista… — Дальше я забыл и смолк.

— Вы художник, — догадалась она.

— О, si-si! Итальяно художник — артиста! — si-si, artista… l’ottimo artista. Ска-жи-те, — произнес я по складам, делая гримасы и страшные глаза, — скажите, как… и замолк надолго (я соображал, в какую сторону она направляется). — Да, si-si, как пройти — si! — как это по-русски: уа-уа-уа?.. — я показал, как качают младенца, она смотрела в недоумении, — Мадонна! — закричал я, — уа-уа-уа!!! — И я показал на ее кольцо, на свое; потом на нее, на себя; потом сложил ладони и сунул их под ухо (все это должно было означать: спать с женщиной) — и она поняла. Сделав широкие глаза, она сказала:

— Зачатьевский переулок! — это на Кропоткинской.

— Но, но, но! — закричал я и стал опять что-то показывать и говорить. Я ткнул пальцем в небо, изобразил собой осла и быка — блеял и мычал, — опять делал «уа» и, наконец, нарисовал у нее на ладони елку.

— А, Рождественский бульвар? — сказала она. — Ну идемте, я вас провожу — да, кстати, вот и он — здесь рядом.

Черт дернул меня паясничать, — думал я в это время, — что же мне теперь делать? Страх опять начал сковывать мои члены.

— Ну, до свидания, — сказала она.

— Чао, — ответил я, продолжая машинально играть.

Но ей, я чувствовал, уже не хотелось расставаться со мной — она медлила, я тоже.

Я стоял и смотрел в ее лицо и вдруг осознал, что оно все в веснушках. Странное сочетание — черные волосы и веснушки… И вот почему слегка весновата была Сара, вот почему было несколько задорных веснушек у Лики — они (и Лика и Сара) предвещали мне эту встречу. Бывает так (причем, очень часто бывает), что прежде, чем что-то случится (вот так, как сейчас, например, — я влюбился), — прежде чем это и вправду случится, какие-то мелочи уже предвещают его, событие это. Но мы обычно не узнаем в этих мелочах предвестий, и каждый раз бываем потрясены тем, что приходит.

Я не ждал этой встречи, моя страсть захватила меня, как тать в ночи, и теперь далеко на задний план отодвинулись все предвестья, и вообще все, что меня волновало в последнее время. Если угодно вам знать, я теперь (глядя в это веснушчатое лицо, заключенное в этот поющий овал), всё, решительно всё рассматривал как предвестье любви: и Сару, и Лику, и звездного странника, и птичек, и метаморфозы, и мой уход из себя — все это были лишь волны в потоке жизни моей, — волны, которые отбрасывались маячившим впереди камнем — твердой основой моего грядущего, — так думал я.

Продолжение