Начало — здесь. Предыдущее — здесь.

А к ночи меня уже выворачивало наизнанку, так что казалось — мои внутренности, мое чрево, мой червь рвется на свободу, дабы тоже увидеть этот закат и эти выступившие на небе звезды. Я содрогался всем телом, выплевывая желчь, и ничто не могло помочь мне — я отравился проклятыми бенедиктовскими овощами. И Софья не могла ничем мне помочь, ибо я гнал ее от себя — я не хотел, чтобы она видела меня в этом жалком, расслабленном, распластанном положении. И она, понуря голову, шла от меня, а я опять вздрагивал, чувствуя приближение нового приступа.

Читателю не надо объяснять слабость, овладевающую человеком в отравлении. Рвота прекратилась, но я остался лежать на воздухе в садочке около нашего дома. Редкие звезды виднелись в небе, и я, глядя на них, вспоминал свое видение в день, когда впервые был у Софьи, когда она гадала мне на кофейной гуще, — звезды — осколки разбитого солнца. Вдруг послышались осторожные шаги по гравию дорожки, шепот, возня: казалось, кто-то перелезал через заборчик. Три тени проскользнули мимо меня к дому, послышался стук в окошко.

— Не открывай! — крикнул я, покрываясь испариной слабости, но это был слишком тихий крик, и было уже поздно: дверь скрипнула, отворяясь, раздался удушаемый стон. Я уже бежал к дому на ватных ногах, но на полпути был пойман за руки. Меня подняли, ударили об землю…

***

Я открыл глаза и увидал себя внутри дома. Рядом на полу полусидела истерзанная Софья с затянутой петлей на шее. Лицо ее было лиловое, все опухшее, заплаканное; но сейчас она уже не плакала и не стонала, а только тяжко вздыхала, ловя ртом воздух, и умоляюще глядела на своих палачей, копошащихся возле нее, прилаживая петлю. Я захрипел.

— Молчи, гад, — сказал один, обернувшись, — видишь, как женщина себя хорошо ведет? Таки понимает: если крикнет, я тебя припорю. И не закрывай гляделки, а то веки срежу.

А другой, нагнувшись надо мной, ласково добавил:

— Мы не грабители, не думай. Ваши денежки оставим, но вас придется кончать. Понимаешь, когда в жизни нет никакого удовольствия, это не жизнь.

Я только хрипел, не в силах осознать происходящее.

— Да тише ты! — что за нетерпение? Еще успеешь… Поживи пока…

Собрав остатки сил и слюны, я харкнул в его нелепую харю. Он растер плевок и молча вцепился зубами в мое плечо. Собака! — у, какие у него зубы! — он хочет откусить от меня кусок. И я заорал.

— Тише, гад, — прошипел он, — тише! Припорю… — И, схватив нож, блеснувший во мраке холодным сияньем луны, широко замахнувшись во тьме этой призрачно яркой светящейся сталью; взвыв с надсады, пронзил меня этим летящим лучом, этой молнийной вспышкой, — всадил в мою хрипло ревущую грудь это жало по самую рукоятку.

Продолжение