Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

К сожалению, я не мог в тот момент понять высокого пафоса Бенедиктова, ибо он отгородил от меня Теофиля каким–то мощным экраном (представляю себе бедного скитальца, мечущегося по вселенной в поисках выхода…), — я был разобщен с Теофилем, перестал чувствовать его присутствие — екнуло сердце! — но и без подсказок можно было уже догадаться, кто таков мой противник: существо, претендующее на место человека. Мы с вами люди, а Бенедиктов нет! — нежить он, занявшая наше место (ваше место, читатель), и пока место человека занимает этот злобный тифон, не может быть никакой речи о человеке. Змей искуситель, кощей над златом, сын преисподней, отец лжи и всех зол на нашей земле — он управляет нами по своему наглому произволу. Не мелочь, не птички, не маленькие убийства, а войны, и чума, и катастрофы всемирного разрушения — вот дело его рук. Смрадное дыхание вырвалось из его ядовитой пасти, когда он, посмотрев на меня кровавыми глазами, сделал свой первый ход: е2 — е4.

Что было делать? я был один, был покинут всеми, брошен на произвол судьбы, никто не мог помочь мне в этой борьбе, и мне кое–как самому пришлось парировать его удар, двинув на врага симметричную пешку: е7—е5. Удивленный гроссмейстер взревел и сделал ход конем на f3. Пока что, не зная, как поступить, я только повторял его движения: конь на с6.

— Ага! — Он хитро посмотрел на меня и плюнул своим ядом на доску: слон на с4.

Я выставил своего слона напротив его — с5.

— Давно я не брал… а так? — спросил вдруг Бенедиктов, ставя пешку с2 на с3.

Я ответил конем на f6.

— d4, пешка, — пошел Фалуша (он совал свою пешку мне под удар).

— Думаешь, я совсем не умею играть? — ишь поймал! — возразил я, сразив эту пешку своей… и на диване материализовался труп Сверчка.

Бенедиктов оскалился, расхохотался, подмигнул — знай, мол, наших! — и атаковал коня (е4—е5), — напал на меня, а я, с ужасом глядя на лежащего враскорячку Сверчка, только ловил редкий воздух да хлопал глазами. — Ходи! — Я взглянул на доску, увидал, что коню моему угрожает опасность и увел его на е4. Это была ошибка: надо было атаковать его офицера, двинув пешку d7 на d5… Я понял это, но было уже поздно: за свой зевок, за ужас пред мертвым Сверчком, я вынужден был теперь менять коня на его пешки — слон Фал Палыча вклинился между моих коней (с4—d5), раздался скрежет, какие–то стоны, из черепной трещины Бенедиктова, как мыльный пузырь, выполз вдруг третий глаз и, вращаясь, уставился прямо в меня — третий глаз! — а два остальные кровожадно и хищно пожирали моего издыхавшего в прахе коня. Я не мог оторваться от этого ужаса — Фала, ставшего схожим с реликтовым ящером Галапагосских островов; древней гатерией, шипящей на меня, высовывая раздвоенный язык.

После неудачного хода, я не знал уже, что предпринять: силы оставили меня… Я тупо посмотрел на доску — что тут поделаешь? — надо меняться: мой конь перепрыгнул вперед, на место слоновой пешки f2, в безумной, так сказать, своей храбрости угрожая ферзю Бенедиктова. Король, скрежеща зубами, сожрал моего коня, но я, убив его пешку с3 своей (d4), поставил этого незадачливого короля под удар офицера g5: шах!

Фал Палыч, огрызаясь и дрожа от злости, ретировался на g3, а я прибрал еще одну его пешку (b2) — это уже необходимые ходы, читатель, что–то вроде рейда обреченного десанта по тылам противника… но вот уже и последний десантник уничтожен: офицер с1 взял мою пешку b2. Я переставил оставшегося у меня коня на е7, угрожая другому его офицеру, и закурил.

Бенедиктов сидел в своем кресле, отдуваясь и обдумывая новые каверзы. Он понял, что у меня не так–то просто выиграть, да и я вдруг почувствовал готовность противостоять всем соединенным силам ада без помощи небесных пришельцев.

Пока мой противник обдумывал ход, в нашей партии наступило затишье, и я оглянулся по сторонам. Что ж я увидел, милые читатели? — моя комната была завалена окровавленными трупами: раз, два, три… шесть трупов валялись в самых живописных позах на полу, на диване, друг на друге… кто свой, кто чужой? — не понять. Вот Марлинский — я узнал его по прыщам на искореженной морде, вот усатый Серж в кавалерийских эполетах, вот несчастная Томочка Лядская… Да что ж это такое? — думал я, — люди гибнут только потому, что кому–то вздумалось сыграть партию в шахматы!? И сколько их еще будет сегодня?! И хоть неуместны такие гуманные чувства на поле битвы Ормузда и Аримана, я содрогнулся от ужаса — от того, что человеческая жизнь может зависеть от таких — показалось мне вдруг — пустяков.

— Ходи, не зевай, а–то флажок упадет, — прошипел Фал Палыч. Я взглянул на доску и возликовал: ход, который он сделал, пока я отвлекся, был до того смехотворен, до того бездарен, недальновиден и глуп, что, не сдержавшись, я улыбнулся. — Ходи–ходи, не лыбься! — заорал он.

Я выдержал паузу, прикидывая, на что он рассчитывал, передвигая коня f3 на g5? — на то, что конем е7 я возьму офицера d5? — правильно, я так и сделаю: конь съел слона, и на ручке бенедиктовского кресла повисло еще одно тело — труп, который он досадливо оттолкнул, сделав ход конем на f7, — в подражание мне угрожая ферзю, сожрав мою пешку…

Продолжение