Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

— Что?!?

— Ты должен покончить с собой, — повторил Бенедиктов, — И ты сделаешь это.

Интересно, как это может выглядеть композиционно, — подумал я и сказал:

— К сожалению, это невозможно.

— Мы поможем тебе.

— Но я не хочу.

— Ничего не поделаешь: тебе придется написать записку и прыгнуть с крыши.

— Зачем?

— Так нужно.

— Кажется, я вытряс из тебя мозги.

— Это не важно — ты должен и сделаешь.

— Нет.

— Твое дело, — сказал он, глядя на меня значительно, — твое дело, — повторил он, — но лучше бы добровольно, понимаешь…

— Послушай, Фалуша, ведь ты меня знаешь…

— Поэтому верю в твое благоразумие…

— Брось шутить…

— Это окончательное решение?

— А как ты думаешь?

— Я думаю, ты его изменишь, когда узнаешь, что мне в руки попала одна вещь…

— На здоровье.

— И ты не хочешь узнать, какая?

— Пошел вон! (Шантажа еще здесь недоставало.)

— Ему в руки попала одна птичка–невеличка, — пропел Марлинский, — щегленочек в клеточке…

Бенедиктов медлил, глядя на меня. Я подошел и затушил окурок об его гноящуюся язву. Он надел шляпу, улыбнулся, потом взял за ухо Марли и повел его к выходу. Я захлопнул за ними дверь и вернулся в комнату. Бенедиктов стоял перед зеркалом и счищал носовым платочком пепел со лба.

— Противный прилипало твой Женя Марлинский, — сказал он, глядя на меня через зеркало, — встревает раньше времени… Ну кто его просил о птичках? Впрочем, понимаешь, это даже к лучшему: теперь ты все знаешь — сам пересаживал птичек… Теперь ты все сделаешь, правда ведь? — сделай! Записка, сам понимаешь, — «никого не винить…» да и кого будешь винить? — судьба, еб ее мать!..

Тут он взял лежащую на полке у зеркала перчатку — ту самую перчатку, что осталась мне от некой чудовищной женщины, которую я — помните? — встретил однажды в метро, — женщины, так похожей на мою тетку, — той женщины, которой я уступил еще место, подумав, что она беременна; кожа лица которой превратилась потом в дерматин, — прорицательной женщины, которая, нагадав мне и миру каких–то театральных ужасов, внезапно исчезла, оставив в руках у меня мужскую перчатку. Вернувшись домой, я бросил перчатку на полку да и забыл о ней, но вот теперь Бенедиктов, так и сяк вертя эту перчатку, был, казалось, весьма удивлен. Он надел ее на левую руку и сказал:

— Как раз по мне. Откуда у тебя это? — ведь точно такая же, как у меня. — И он протянул мне свой протез, на которой действительно была натянута как раз парная этой перчатка. — Я вижу, что у тебя нет второй. Зачем тебе это? А мне вот она пригодится зимой — подари.

— Возьми и катись.

— Спасибо тебе, ну а завтра, если щегол не умрет, я начну помаленьку щипать ему перышки… понимаешь? Пока! — Так сказать, прощай и прости… — Бенедиктов нахлобучил на свой гнойник шляпу; сунув перчатку в карман, вышел.

Продолжение