Продолжение. Предыдущее здесь. О «Блюзе бродячего пса» и его авторе – здесь. Начало «Блюза» – здесь.

Есть в нашем народе племя – довольно многочисленное – которое называется суржиками. Примитивные от рождения и по воспитанию, суржики говорят на испорченном наречии русского и украинского языков. Работают на работах, не требующих умственного напряжения, но копейку любят и к ущербной зарплате приворовывают, что плохо лежит на производстве. Существуют инстинктами: пожрать, выпить – желательно, каждый день, – переспать с подвернувшимся противоположным полом. Сторонятся и избегают умственных разговоров – «мути» – и любят потрепаться друг с дружкой ни о чем – «попиздить». Восторги и огорчения выражают матерными словами. Мечтают приобрести цветной телевизор и «Жигуль», но это уже предел. Случается, что суржики проникают в высший правящий класс и тогда в полной мере раскрывают свои способности.

И вот суржики прибыли в нашу бухту в воскресенье на автобусах, грузовиках и мотоциклах. Невинная тишина грубо нарушилась трескотней транзисторов, бодрой матерщиной и детскими взвизгами. Тащили на пляж свернутые тенты, сумки и рюкзаки, набитые снедью и бутылками. Торопливо раздевались и, подзадоривая друг друга криками, кидались в воду. Наплававшись туда-сюда и охладившись влагой, повалили обратно к рюкзакам и сумкам. Перво-наперво в нетерпении открыли бутылки и хватили по стакану. Второй стакан разогрел аппетит, и челюсти зачавкали мясом, курицей и яйцами.

Солнце в зените все жарче светило сквозь мутно-прозрачную пелену облаков, поднявшийся обжигающий ветер разносил по песку обрывки промасленной бумаги, яичную скорлупу, окурки. Прибой усилился. В воздухе неуловимо запахло тревогой.

Оставив жратву и выпивку, суржики – опять-таки толпой – снова повалили в море, барахтались на мелководье, с шутливым матом притапливали друг друга, тискали своих и чужих баб. Бабы радостно визжали. Веселье раскатывалось.

Тонкая пелена облаков распалась, жара кипела, свирепствовала. Прибой набирал внутреннее напряжение. Громко разбиваясь о берег, волны оставляли все дальше на песке капризные кружева белых узоров пены. На горизонте на гребнях волн закипали барашки.

У суржиков наступило время обеда. Участились движения стаканов от бутылок ко рту, пальцы запихивали в утробу куски баранины, крольчатины, котлеты с луком, помидоры. Крепли соленые шутки и прибаутки – «лопай, лопай, ровняй морду с жопой». Кое-где неровные голоса затевали песни. Насыщались и наливались «от пуза». Отвалившись, залегали под тентами. Кто бренчал на гитаре и бабы подтягивали севшими голосами «каким ты был, таким остался», кто, не зная, куда себя деть, оставляя пьяные следа на песке, с гоготом валился под волны. Море пьянило еще крепче.

Голый кривоногий от рахита сорванец в азарте кидал в волны камни. Один из кругляшков – с его кулак – угодил мужику в переносицу. Страшно взревев, тот с превеликим трудом, на карачках выполз из волн и закатил сорванцу затрещину. На его отчаянный вопль из-под тента появился родитель: «Пошто рябенка забижаешь?» и заехал волосатому в зубы.

Кровь из разбитой переносицы смешалась с кровью выбитых зубов. К нешуточной свалке подоспели еще двое суржиков. Разнимая дерущихся, один заехал другому ногой в пах. Тот ответил кулаком по уху – «Наших бьют!»

Всклокоченные солнцем, непрерывным жарким ветром и алкоголем нервы требовали выплеска и выплеснулись:

Как неуправляемая цепная реакция, драка перекидывалась от группы к группе.

Рушились тенты. С первобытной яростью суржики набрасывались друг на друга, схватывались врукопашную, падали и катались по песку с хрипами и криками.

Визжа, бабы вцеплялись друг другу в волосы и глубоко царапались.

Пространство пляжа взбудоражили боевые выкрики, влажно-мерзкие удары кулаков о мяса тел, торжествующие вопли, стоны… В дело пошли бутылки, складные стульчики, камни, зажатые в кулак. Разум пошел прахом.

Побоищу аккомпанировало море. Ветер рассеивал с гребней волн водяную пыль, валы с могучей силой разбивались о берег.

Мы перенесли пожитки в джип, свернули палатку и отвели машину в недосягаемость от волн. Взобравшись на скалу, наблюдали битву своих со своими. У Васьки тревожно вспыхнули искорки в глазах:

– Поубивают друг друга! Нужно милицию вызвать.

– Человечью стихию не укротишь, – отвечаю.

Чен ощетинился.

Прибой обратился в шторм. Выстраиваясь нестройными рядами, волны медленно приближались, вздыбливая кипящие пеной валы, закрывали горизонт и с утробно-подводной яростью набрасывались на берег. Они извергали на песок камни, консервные банки, мертвых рыб, разложившиеся трупы утопленников с водорослями, запутавшимися в волосах.

Гигантская волна сбила с ног дикую толпу и с грохотом откатилась, увлекая за собой нелепо дрыгающиеся тела, рюкзаки, корзинки, бутылки, булькающие транзисторы.

Преодолевая силу отлива, суржики выцарапывались из кипящей воды, а кто не мог подняться, тех замотало, заиграло, утопило море.

Казалось, природа, первозданная стихия мстила за поруганную тишину, за оскорбительную грязь объедков и опивок, жестяную нечисть консервных банок и бутылок.

Поредевшие толпы суржиков, позабыв о мордобитии, ринулись к грузовикам и автобусам. На последней, отчаянной ноте женские голоса звали погибших мужей, братьев, подруг, но лишь море рокотало в ответ.

Возвращаюсь на скалу с трубой, и мощный трубный голос раздается над бурной бухтой. Я вкладываю в него всю свою любовь и ненависть.

Продолжение