Начало книги – здесь. Предыдущая часть – здесь.

77

Я сижу на этой треклятой лавчонке, сигарета наполовину истлела. Курить уже не хочется. Но я продолжаю держать сигарету: это знак благополучия и невинных намерений.

Меня тяготят воспоминания о прошлом, они преследуют меня на каждом шагу.

Человек, живущий тем, что он уже пережил. Отчаянная безысходность. Пуля, летящая в обратную сторону.

Прошлое. Ты будто спишь под бетонным слоем лавины.

Ты не знаешь, где верх, где низ. Ты открываешь рот и пытаешься сплюнуть. Гравитация, похоронившая тебя заживо, теперь может тебя спасти. Ориентация в пространстве. Жижа из раскромсанных зубов и крови от прикушенного языка. Слюна по щекам устремляется к твоему затылку.

Как известно, две трети попадающих под лавину оказываются на глубине менее двух метров. Остальных от свежего горного воздуха отделяют лишь несколько десятков сантиметров.

Ты замечаешь небольшой просвет на потолке своей ледяной могилы. А потом понимаешь, что это галлюцинации от испытанного шока.

Ты жадно хватаешь ртом воздух. Тысяча миллилитров воздуха за вдох. Ты знаешь, что этого делать нельзя, но ничего не можешь с собой поделать. Руки скованы, ноги без движения. Головой не пошевелить. Легкие наполняются углекислым газом. Ты думаешь о гликопротеинах, об антифризе. Температура тела постепенно снижается.

Ты слышишь, как кто-то принюхивается. Начинают чем-то скрести по снегу. Лай.

Твой зрачок расширен, а сетчатка пытается найти знак того, что глаза по-прежнему видят.

Кровавая слюна превратилась в алый кусок льда на твоем ухе.

Что-то тяжелое опускается на снег. Снова и снова. Возможно, это какой-нибудь ледоруб, думаешь ты. Что-то, что способно тебя спасти. Осколки летят в разные стороны. Полотно льда крошится под напором увесистых ударов. Дышать все тяжелее, а лед, окруживший тебя, все такой же черный. Ты вспоминаешь, как учился лунной походке, как в первый раз увидел свою сперму и узнал, как называется официальная идеология северокорейского режима. Как, будучи юным, ты мог себе позволить нассать в свою же постель. Стук становится ближе, и, кажется, снег начинает светлеть, но ты удаляешься с каждой секундой. Необратимые процессы в мозге. Подбегает кто-то еще, и тяжелые удары по кристаллам льда, спрессованным твоей судьбой, которая сошла с недостигнутой вершины, становятся все чаще, но ты уже слишком далеко, чтобы вернуться.

Где бы ты ни был, за тобой змеей тянется прошлое, пытаясь укусить тебя за пятки. Искушение жить прожитым.

Учебник по истории будущего. Это то, что касается каждого. Это то, что невозможно забыть.

78

…
По пути пришлось купить какие-то дешевые кеды у старого хиппи с густой бородой. Мои вконец стоптались. Ноги ужасно ноют, на левой щиколотке уже две мозоли. Зашел в кафешку, сижу, отдыхаю. Кофе здесь отвратный, но гамбургеры – отличные. Поставил телефон на подзарядку, хочу дочитать это странное чтиво.

На улице еле заметно темнеет, а я еще в пути. Надо думать о ночлеге. Пока вариантов – ноль.
…

79

В этой восточной стране, затерянной где-то между Иорданией и Египтом, главное – сохранять нейтралитет.

Будучи в стране бородачей-шатенов, я с большим интересом слежу за людьми и их повадками. То, как какой-то хлыщ арабской внешности пытается распределить между тремя дочерьми и двумя сыновьями четыре порции мороженого, которое от жары уже стекает по его смуглым рукам, может рассказать о стране намного больше, чем ежечасное наблюдение политических теледебатов.

Обращайте внимание на светофоры, на туалетную бумагу и маникюр продавщиц в магазинах – и перед вами предстанет новая вселенная, полная идиотических вспышек и имбицильных созвездий.

Важно обращать внимание на мелочи. Теперь, если я вижу, как гримасничает какой-нибудь бармен, первое, что приходит на ум, – это его подруга, отсасывающая ему прямо на рабочем месте. Дама при исполнении.

Теперь, если я вижу собаку, первое, о чем я думаю, – это покрасить ее в зеленый цвет. Вывести на ее боку цитату из Ветхого Завета. Боговдохновенные строки.

«Сойдём же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого».

Теперь, если я вижу бутылку, то первое, о чем возникает мысль, – что пуля в лоб – это, возможно, тоже выход.

Суть не в том, сошла ли лавина. Суть в том, кто под ней погребен.

Реакция на мелочи должна быть мгновенной – как реакция старого банкомата на чек, помеченный радиоактивным углеродом-14. 5700 лет. Период полураспада. Ты – это перфокарта, все вокруг – это те, кто задает твои параметры, и ты движешься дальше сквозь считывающие устройства, задавая параметры других.

Метрах в ста от сюда виднеется верх мечети. До нашего отеля доносятся отзвуки сур. Видимо, недавно началась служба. Глухое монотонное пение обволакивается жарким воздухом и стелется по горячему бульвару, принимая формы отшлифованных камней.

Что было вчера, что будет завтра?

Круглая голова, которую я наблюдал в окне, куда-то исчезла. На глаза надвигается туман, я плохо различаю фигуры Дениса и Джерри. Они стоят и о чем-то разговаривают друг с другом. До меня доносится лишь тихий низкочастотный срез их голосов:

- Мы пойдем перекусить……… вернемся… будь здесь… принесем чего……… понял?……

Из мечети доносятся странные гортанные звуки. Судя по всему, бородачи в ответ на пение еще одного такого же бородача, как и они, бьют лбами о пол, находя себя в бесконечном преклонении перед несуществующим божеством.

Я еле заметно киваю головой. Все понятно, парни, что ж тут неясного? Вы пойдете набивать себе брюхо всякой кошерной хернёй, а я, как законченный идиот, буду тлеть, словно сигарета, в этой жаре, даже не в состоянии пошевелиться. Все ясно, все предельно ясно. Идите. Мне терять нечего. Все, что у меня есть, – это моя история, которая никуда от меня не денется, которая будет преследовать меня всю жизнь, пока я собственноручно с ней не расправлюсь. Может, перережу ей вены, перекрою кислород. Идите, парни, идите.

Мое внимание приковывает черная собака с белым пятном на лбу. Она еле ковыляет вдоль узкой тени, отбрасываемой домом напротив, и безразлично смотрит перед собой. Первое, о чем я думаю, – это перекрасить ее в зеленый.

Написать панграмму, содержащую все буквы твоего прошлого.

«В чащах юга жил бы цитрус? Да, но фальшивый экземпляр!»

Как известно, так проверяли исправность телеграфных аппаратов. Теперь проверяют щитовидную железу и кириллические шрифты. «Съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей чаю».

Абсурдные мысли в моей голове.

Я закуриваю еще одну сигарету, на сей раз последнюю. Через квартал отсюда есть небольшой магазинчик, там я видел сигареты.

Я тяжело поднимаюсь и перехожу пустынную дорогу. Оказываюсь в тени и медленно иду в сторону прохладного магазинчика. Здесь у всех кондиционеры. Это обычай, необходимость, традиция. Обязательное условие существования. Как зубная щетка, как секс после романтического ужина.

Впереди идет собака. Она меня не замечает. А я вижу только ее черный хвост, безвольно повисший и сметающий пыль то влево, то вправо.

В одном из тенистых переулков собака сворачивает и удаляется вниз по навощенным с виду ступенькам.

На входе магазин приветствует меня звоном пентатоники, разлетающейся от колокольчиков фун-линь, повешенных здесь каким-то фен-шуистом. На стульчике за прилавком восседает тучный детина с белоснежной кожей и внимательно читает потрепанную газетенку, перегнув ее в два раза. В зубах он держит зубочистку и перекатывает ее из одного угла рта в другой. На его засаленной переносице – очки в роговой оправе. Он лениво опускает газету и поднимает свой взгляд поверх очков. Он ничего не говорит. Я прохожу внутрь магазина и осматриваюсь. На полках безо всякой логики хаотично разбросаны товары – начиная от китайских бомж-пакетов, мягких бананов и спичек с зеленой серой и заканчивая сувенирами за пару шекелей, стиральными порошками и поп-корном.

Воздух здесь пахнет сырой прелостью.

От перепада температур у меня начинает кружиться голова, и я чувствую, что вот-вот упаду в обморок. Я автоматически хватаю первую бутылку с водой, подвернувшуюся под руку, немедленно ее открываю и выливаю жидкость себе на голову. Продавец с удивлением, а может даже с участием, смотрит на меня, но не говорит ни слова. Я прошу сигарет и расплачиваюсь за бутылку. Пару шекелей оставляю детине на чай, кивая в сторону мокрого пятна посреди его магазина.

Захожу в отель. Из нашей экспедиции никого не видно. Похоже, уехали на экскурсию или что-то в этом роде.

80

…
Здесь все – провинциалы. Это сразу видно. Если бы я пришел сюда в своем костюме с галстуком в красный горошек, на меня бы смотрели, будто я с другой планеты. А так эти рваные кеды пришлись весьма кстати: они незаметно и очень филигранно вписывают меня в убогий интерьер кафешки, пока кассирша-негритянка с большой грудью внимательно наблюдает за тем, кто же следующий пойдет за еще одной бесплатной порцией колы из автомата в углу.

Я жду, пока возле кафешки остановится какой-нибудь старый мустанг и из него вылезут одутловатый мужчина средних лет и его дородная жена, а из задних дверей повыскакивают детишки с претензией на ожирение и побегут впереди родителей выбирать себе огромный ужин, половину которого со своим голодом не съел бы и я. Вечером многие семьи едут по этой трассе в ЛА и по пути останавливаются вот в таких вот местечках. Если повезет, дадут денег на еду, потому что в кармане – сплошной вакуум и пустота. А уж если звезды будут ко мне совсем благосклонны, может, и ночлег предложат. В гостиной на скромном диванчике, на который обычно никто даже и не садится.
…

81

Я потерял счет дням, и мне трудно думать о времени. Замок не поддавался, пока я как следует не налег на дверь, чтобы сделать три тугих оборота замка и кое-как ввалиться внутрь.

В комнате прохладно. Ложусь на кровать и понимаю: мне что-то мешает.

Если уж берешься обращать внимание на мелочи, то делать это надо перманентно, без перерывов. Потолок, стены, пол – это то, что видишь сразу и чему трудно от тебя ускользнуть. А мимо тебя и твоих мыслей проходит другое – то, что самое важное и незаметное.

Ты никогда не будешь принцессой на горошине, если твое тело – сосуд для алкоголя. Но как только пелена нетрезвости растворяется, чувствительность твоих органов становится выше. Руки чувствуют каждую шероховатость лакированного дубового стола, что стоит в центре комнаты. Ты слышишь, как бьется сердце у твоего соседа из номера этажом выше. Ты видишь, как в здании напротив пятидесятилетняя дама пытается напялить на себя чулки в сеточку с кружевной резинкой на силиконовой основе. Ты чувствуешь аромат неизвестного тебе растения, раскинувшего свои зеленые отростки по всему подоконнику. Горечь во рту не перестает донимать тебя.

В конце концов ты ложишься на свою кровать и понимаешь: тебе что-то мешает.

Потом твоя рука проникает под матрас и пытается нащупать то, что не дает тебе спокойно заснуть.

Что-то толстое. Похоже на книгу в мягком переплете. Поверхность – мягкая кожа с шероховатостями, замечаешь ты. Молескин, перетянутый эластичной резинкой.

Ты достаешь предмет из-под матраса. И читаешь то, что написано кривым почерком на обложке.

Ты запускаешь руку в свои волосы, и пальцы запутываются в них. Липкие волосы. Сплетения Горгоны. Ты понимаешь, что это был «Спрайт», а не минеральная вода.

Ты держишь в руках то, что достал из-под матраса и читаешь название: «Джаз на обочине».

Продолжение следует…

На Главную "Джаза на обочине"