Начало блог-книги здесь. Предыдущее здесь.
В «Сказании об Илье Муромце», по вполне понятным причинам, не нашли отражения деликатные подробности спецоперации, проводившейся в Киеве накануне утверждения Владимира Мономаха на великокняжеском престоле. Причины, по которым Илья Муромец взбунтовался против князя, Сказитель объяснил просто и доходчиво для своей аудитории: Владимир стольно-киевский не позвал Илью на «почестен пир».
Это была серьезная обида, согласно представлениям феодальной этики. Если государь отдалял от себя боярина, сажая его за пиршественным столом ниже, чем ранее, уже возникала серьезная причина для обиды. А не позвать знатного человека на княжеский пир (соединявший в себе черты празднества и официального приема для избранного общества), значило – нанести оскорбление, которое не могло остаться без последствий, порой весьма неприятных в политическом отношении. Подобное оскорбление не мог смиренно проглотить прославленный витязь, предводитель княжеской дружины (каким был изображен Илья Муромец в «Сказании»).
Изложив логику возникновения конфликта, Сказитель затем отобразил свои впечатления от киевского мятежа 1113 года, в красочной зарисовке. Данный сюжет неплохо сохранился в последующих былинных пересказах (с лексическим оформлением, сложившимся уже в эпоху Московской Руси, когда, в частности, появились на Руси кабаки, занявшие выдающееся место в государственной винно-откупной системе и во всей общественной жизни).
«Выходил Илья он да на Киев град, и по Киеву граду стал он похаживать, и на матушки божьи церкви погуливать, на церквях-то он кресты вси да повыломал, маковки он золочены вси повыстрлял, во всю голову кричал он громким голосом: «Ай же пьяницы, вы голюшки кабацкии! Да и выходите с кабаков, домов питеииныих, и обирайте-тко вы маковки да золоченыеи, то несите в кабаки, в домы питейные, да вы пейте-тко да вина досыта…» (36).
Ироничная символика этих строк выражает самую суть стихийного русского бунта: яростного, сокрушительного, беспощадного даже к общепризнанным святыням, и при том – совершенно бессмысленного, не приносящего никакой пользы тем, кто бунтует. Ведь кресты и маковки на церквях, как известно, не из цельного золота сделаны, а лишь позолочены. Драгоценного металла там – крохи. С такой добычи невозможно даже в малой степени удовлетворить текущие нужды страждущей и жаждущей голытьбы.
Гениальный образ безумного богатыря, стреляющего по блестящим маковкам, вполне применим ко всем революционным бурям, проносившимся по Руси: к братоубийственным народным движениям Смутного времени, к разинщине, пугачевщине, и так далее – вплоть до сокрушительных потрясений XX века, обрушивших золотые купола исторического Российского государства.
Мятежная стихия разгорается из недовольства социальных низов, желающих воли и вина. Однако ответственность за революционный взрыв ложиться, прежде всего, на власть имущих. Ведь именно они, своими неразумными деяниями, толкают к бессмысленному бунту даже людей вполне осмысленных, включая тех, кто привык служить государству верой-правдой, как Илья.
Сама верховная власть, в лице князя Владимира должна принять меры для восстановления спокойствия, нарушенного конфликтом между князем и Ильей. Но сделать это непросто, так как мятеж уже выплеснулся на улицы.
Боясь потерять лицо, Владимир не может решиться на личные переговоры с бунтарем. Не может он поручить это дело и своей княгине Евпраксии (обладающей особым влиянием на Илью Муромца): такая миссия ей, очевидно, не приличествует. Обязанности парламентера, в конечном итоге, возлагаются на Добрыню Никитича, который, как друг и боевой товарищ, может умиротворить Илью. Ситуативный мятежник возвращается с киевских улиц в княжескую пиршественную палату, где обиду витязя сглаживают знаками внимания и уважения, сажая его на самое почетное место – рядом с князем и княгиней.
Сказитель отнюдь не случайно ввел в свое повествование нового героя – Добрыню, предоставив ему весьма значимую позитивную роль.
Когда авторитет верховной власти недостаточен для поддержания порядка, опорой государства может стать корпоративная солидарность военно-служивого сословия. Такова еще одна заветная мысль Сказителя, которую он пытался внести в сознание своей аудитории, втиснуть в задубелые головы служак, в замутненные алчным себялюбием мозги правителей. Продолжение
!!! Примечания к Главе 18 смотрите здесь.