Начало – здесь. Предыдущее – здесь.

Доктор сам должен быть больным или переболеть всеми болезнями – только тогда он может сердцем понять пациента и придумать верный ход в стратегии его лечения. Именно такими были лучшие доктора ХХ столетия в Америке – доктор Макс Герсон, автор знаменитой антираковой диеты в сочетании с кофейными клизмами, так называемой Герсон-терапии, вылечивший от туберкулеза Альберта Швейцера. Всю жизнь его мучили головные боли, и подбирался рак. Именно таким был еще один прославленный техасский доктор, Вильям Келли, вылечивший сначала себя от сложнейшего рака поджелудочной железы – а потом еще около 30 000 пациентов. Таким же был и пораженный раком похожий на генерала Лебедя могучий здоровяк доктор Хамер, основатель Новой Германской Медицины, который сначала избавил себя от рака яичка – а потом уже пошел громить раковую индустрию. По сообщениям, он все еще сидит в одной из французских или испанских тюрем.

Здоровый доктор и тем более здоровый исследователь медицинской промышленности – а еще хуже пышущий здоровьем – это просто гад, сделавший карьеру на людских страданиях.

Но прямой противоположностью моих измышлений был герой нашей истории доктор Махмуд Эйч Рахман – этот пышущий здоровьем бугай изысканных манер, обладавший непередаваемой манерой разговора, этаким сладчайше-шипяще-булькающим говорком уроженца ганговых стремнин (он родился на берегах Ганга, в 400 км к северу от Калькутты), чистокровный бенгалец, муслим, берущий в оборот мягкостью, но порой и жесткой хваткой.

Это был герой своего микрорайона.

Клиника доктора Рахмана находилась в ста шагах от моего отеля. Но что это были за сто шагов! Выходя из своей комнаты, я должен был миновать: приемную отеля, размером с маленькую комнатуху, где в одном углу стояла койка младшего менеджера и куча пластиковых бутылок с водой, а в другом – телевизор, вокруг которого всегда сидело человек 10 – родственники и родственницы менеджеров, их дети, соседи, все кто начинал страдать бездельем с самого утра… Дальше мы входим в запираемые на ночь железные ворота лондонского стиля начала века, черные, чугунные полуоткрытые с утра ворота, и попадаем во дворик, весь увешанный стираным бельем, в том числе, моими штанами, трусами и майками. Во дворике размером с большой холл могут спать трое-четверо человек, чье сознание уже подбирается к солнцу, но все еще тревожит бренное тело. В том же дворике – какая-то будка, где живет человек, дворник или кто другой. Но поскольку наличие дворника под большим вопросом, судя по тому, что все кругом завалено мусором всех видов, значит это вовсе не дворницкая, а наверное, комнатка ученого мужа, изучающего священные тексты. Мы выбрались из дворика, протиснувшись сквозь мытое развешенное белье, и свернули налево. Это не так просто: в 10-11 утра открывается железная дверь и начинает работать Фабрика Утилизации Картона под руководством Мухамеддина Джоши, который складирует стопки картона (хорошо еще, что он их делает плоскими) прямо на тротуаре, вываливая кое-что и на проезжую часть так, что весь ревущий поток транспорта обязан все это объезжать. Весь день он и его помощники колесят по кварталу на своих велосипедах с кузовом и собирают картонные ящики со складов, магазинов и просто подбирают на улице, чтобы громоздить это все прямо у меня на пути к доктору Рахману. Это гигантская куча картона, в которой он зарывается. Я его приветствую, и он приглашает меня вечером на чашку чая.

Главный конек Джоши – порассуждать о Мусе, Исе и Махмуде после того как он закончит работу. Напротив – ларек молодого продавца-фармацевта, с которым у нас сложные отношения: он вечно стреляет у меня сигаретку, а потом ходит кругами вокруг меня, поглядывая как на диковинку, и словно приговаривает «хорош гусь». Мне ему нечего сказать, а ему – мне. Я перестал ему давать сигареты. Еще два шага – и снова нужно огибать груду битых кирпичей, чтобы пройти заулок, ведущий в шикарный офис КОЛКАТА ТРЭВЭЛ, откуда идут такие благоуханные дымы, что перебивают даже выхлопные газы. Два шага – и вы уже в высоком мире бенгальского гламура и глянца с Тадж Махалом, и самого безукоризненного лоска менеджеров. Но как бы нам туда не хотелось, нам надо дойти до доктора Рахмана. Не забудьте: улица все это время орет благим матом. Каждый водитель изо всех сил давит на клаксон. В эту какофонию может ворваться Муууу коровы, отгоняемой от ресторана, который стоит на нашем пути: один из лучших ресторанов Калькутты!

Служит в нем метрдотелем один гордый и неулыбчивый бенгали, который с непередаваемо высокомерным видом расхаживает между столиков с салфеткой, перекинутой через руку, и ждет посетителей. Внутри ресторана оборудована громадная глиняная печь, в которой готовится рыба, куриное мясо… оттуда тебя приветствуют коричневые пропеченные люди, видимо, находящиеся там пожизненно. Они весело улыбаются и указывают на свою рыбу: наше фиш-карри это супер! Снаружи пекутся лепешки так, что дым залетает в ресторан и вызывает чихи. Мальчишки-служки тогда смеются, а главный менеджер тяжело вздыхает, бессильный изменить порыв ветра. Метрдотель бросает на них косой взгляд, и они бросаются за стаканами воды и ставят их на стол новоприбывшему посетителю. Метрдотель вопросительно к нему подходит.

– Само собой разумеется, — это я протягиваю слово of course, — фиш-карри, овощи и лимон.

– Фиш-карри, — грозно кричит на весь зал метрдотель, и ресторанные работники активизируют свои движения. Признаться вам, друзья, фирменное блюдо ресторана представляло из себя три кусочка рыбы, порезанной поперек, в изумительно-непередаваемо-вкуснюще-пальчики-оближешь соусе, чуть рыжеватом, похожим на карри, но еще вкуснее. Этот соус сделал меня завсегдатаем ресторана. Мальчишки смотрят на меня, не отрываясь, как влюбленные. Я чувствую, что мне надо ему что-то сказать и говорю: еще лимон! Он так счастлив, что я ему что-то сказал. Он убегает в дебри ресторана и выносит мне лимон, который я выдавливаю в стакан воды. На стол быстрыми движениями расставляются фиш-карри и овощи. Как завсегдатаю мне приносят и вилку, поскольку они уже знают, что, в отличие от всех остальных, я не ем руками. Мальчишки смотрят, как я жую, пристально выжидая: а вдруг еще что-нибудь надо? Их прогоняет метрдотель: влюбленность влюбленностью, но дайте человеку поесть! Касса трещит над ухом, слышен звон рупий и мелочи. Я встаю, мою руки под краном, удовлетворенно крякаю от удовольствия переваривания и фиша, и карри, и подхожу к кассе.

– 20 рупий! – грозно и резко говорит кассир таким тоном, словно я собираюсь ему не заплатить.

Я даю 22, и метрдотель одобрительно кивает – дескать, понимает человек, как надо жить – одновременно шикая на попрошаек, уже готовящихся меня атаковать: не лезьте к этому человеку, исчезните! Те отступают на шаг, я выхожу на солнечный свет – и вот уже она, родная клиника доктора Рахмана, к которой ведет следующий проулок, заводящий во двор Святой Марии, где располагается детско-юношеская школа искусств. На часах стоит усатый человек с ружьем и, улыбаясь, говорит: доктор на месте.

Из двери выходит Джон Дэниэл и приветствует тебя: ждем-ждем, давно уже ждем, доктор два раза уже спрашивал – где Василий?

Продолжение

На Главную блог-книги "Список кораблей"