Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

— Нет. Он спит. Феакейцы высаживают его в бухте около святилища нимф — такого грота, перед которым растет оливковое дерево. Афина пробуждает Одиссея, и они вместе прячут в этой пещере дары феакейцев.

Читатель, трактат неоплатоника Порфирия «О пещере нимф» — это комментарий на следующее место из «Одиссеи» Гомера:

«Возле оливы — пещера прелестная, полная мрака,
В ней — святилище нимф; наядами их называют.
Много находится в этой пещере амфор и кратеров
Каменных. Пчелы туда запасы свои собирают.
Много и каменных длинных станков, на которых наяды
Ткут одеянья прекрасные цвета морского пурпура.
Вечно журчит там вода ключевая, в пещере два входа.
Людям один только вход, обращенный на север доступен.
Вход, обращенный на юг, — для бессмертных богов. И дорогой
Этой люди не ходят, она для богов лишь открыта».

— Порфирий как раз говорит, — продолжала Сара, — что олива — символ божественной мудрости, ибо — это дерево Афины, а она и есть мудрость.

— Но почему же дерево стоит перед пещерой? — спросил я не без злорадной задней мысли вывести наконец Сару на чистую воду.

— А потому, что пещера здесь символизирует космос. Впрочем, не только здесь — вспомни Пещерный символ Платона.

— Ну, а при чем же тут нимфы?

— Нимфы всегда живут в пещерах. Для греков это само собой разумелось. Нимфы и пещеры просто не разделялись в их сознании.

В моем тоже, читатель.

— Но, — продолжала Сара, — особенно важно, что у Гомера говорится именно о водяных нимфах — наядах. Порфирий считает, что имя «наяды» происходит от — теку! — это нимфы потоков. Уже одно это указывает на их иррациональный характер — они вакханки, прорицательницы, они могут помрачать ум человека. Помнишь, Сократ в «Федре» говорит, что он «одержим нимфой», когда произносит речь о любви. Порфирий прямо говорит, что «нимфами–наядами мы называем собственно потенции, присущие воде, но кроме того, и все души вообще, исходящие в мир становления», и приводит слова Гераклита, что для души становление во влаге представлялось не смертью, а наслаждением. И вообще, воде греки придавали огромное значение. Фалос считал воду началом всего…

Сара, конечно, оговорилась: не Фалос, а Фалес, читатель, но это не так уж и важно — я не стал ее поправлять, а попросил текст этого трактата, потому что он заинтересовал меня. Сара нашла книгу. Я открыл наудачу и прочитал вот что: «Вследствие этого дух увлажняется, делается более мокрым, стремясь здесь к плотскому соединению, так как душа влечется к влажному дыханию из–за склонности к становлению.»

Странной философией занимается этот Порфирий, — подумал я, захлопывая книгу. Увидав это, Сара поспешно и даже с болью (чувствовалось, что это ее любимые мысли) стала опять объяснять мне, что пещера — это космос. Вот это святилище символизирует космос, в который идут души, когда воплощаются в тело. Они в ней пребывают, и у Гомера это нимфы наяды: пещера для них как бы самое подходящее место, им там приятно, хотя это мир темный и туманный. Вспомни платоновский образ пещеры.

Вспомним платоновский образ пещеры. Сара очевидно (в лучших традициях античной философии) хочет сказать, что пещера — это мир становления, тюрьма, из которой человеку нужно пробираться в мир ставшего бытия, в мир идей и т.д. Похвальная мысль, но как видите, проведена эта аскетическая мысль (мысль о том, что «сухая душа мудрейшая и наилучшая»), весьма фрагментарно и сравнительно слабо. Впрочем, не будем осуждать нашу героиню, ибо она сейчас (вместе с Порфирием) одержима нимфой и пророчествует:

— Изображение же нимф в тексте Гомера — это как раз каменные чаши и амфоры, наполненные медом. В них роятся пчелы, а пчелы — символ смерти. «Пчелы Персефоны!» Понял теперь, почему эта пещера — мир становления?

Я кивнул, а Сара открыла книгу и прочитала:

— «Источники же и потоки, посвящены нимфам водяным и нимфам душам, которых древние называли пчелами — даровательницами наслаждений», — вот буквальные слова Порфирия, — сказала она, потом, взглянув в книгу, прочла еще: «Впрочем не все вообще души, идущие в мир становления, назывались пчелами, но лишь те, которые намеревались жить по справедливости и снова вознестись, творя угодное богам».

Закончив читать, она протянула мне книгу, как бы приглашая и меня разделить с ней восторг и восхищение по поводу глубины и справедливости Порфирианской мысли. Глаза ее разгорелись, а груди вздымались.

Продолжение