Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Однако же, что я себе позволяю, многотерпеливый читатель?! — ужасно подумать: пишу, как Гете в сто сорок пять лет. Мемуары бога на покое…

Я сидел ждал Олега, который обещал сегодня принести деньги за мое изобретение, — ждал с нетерпением, ибо, наконец, осуществлялась моя давнишняя мечта: мнимые триста талеров должны были перейти границу реальности.

Первую в своей жизни финансовую махинацию я провернул еще в десятилетнем возрасте, то есть двадцать лет назад, во время денежной реформы 1961 года. Вы знаете: то, что до реформы было рублем, после обмена денег превратилось в десять копеек, и лишь самые мелкие монеты (копейки, двушки и трешки) остались в ходу: таким образом — выросли по цене в десять раз. Еще и поныне нередко можно встретить такую дореформенную, но имеющую хождение копейку или девушку.

Так вот, у нас во дворе жил некий оболтус, на три года старше меня, у которого была копилка — глиняная собака, в дырочку на голове которой спускалась всякая мелочь (самая мелкая, ибо какая же еще могла быть у мальчика в те времена?). Узнав о предстоящей реформе, я предложил ему обменять копилку на нож, — нож, которого у меня еще не было, который еще нужно было добыть, — нож «лисичку», мечту всех мальчишек в округе.

Не думайте, что это был тривиальный обман. Ведь надо было достать денег на этот нож — занять у взрослых! — потом купить этот нож в охотничьем магазине (что было подвигом изворотливости), и все это под постоянной угрозой, что капризный владелец копилки передумает, откажется, разболтает родителям.

Он не передумал. Дома я расколол глиняную собачку и нашел в ней то, что искал, — мелочь. Мне удалось разменять крупные монеты, тоже попавшиеся в копилке, на двушки и трешки, так что, после расплаты с долгами (уже после реформы), я стал обладателем баснословного по тем временам, для тех мест и для такого еще ребенка состояния — семьдесят пять рублей на новые деньги.

И теперь вот опять ни за что — за идею! — я должен получить тридцать тысяч. Воистину все повторяется, и тут уж ничего не попишешь. Ведь вот вам еще пример повторения: тот женский квартет, который в предыдущей главе я назвал своею душой (anima), — он ведь просто дублирует четверицу моих женщин из детства: четырех женщин, которые ее (мою душу) сформировали. Я уже постепенно на этих страницах перечислил их, — перечислил, но, не принимая слишком всерьез ту мысль, что сейчас излагаю, не постарался показать каждую именно со стороны прямого влияния на меня. То есть, я не говорил буквально о том, каким образом каждая из них вошла в структуру моей души.

Хотя — о чем же еще я здесь и говорю-то, как не о своей душе? — читатель без труда сопоставит нынешний квартет души моей с теми, почти что забытыми… струнами моего детства. Напомню тех женщин еще раз: тетя Гарпеша, Леночка с дачи детского садика, ее мама воспитательница Лариса Сергеевна, и наконец, моя безымянная учительница русского языка. Учтите, читатель, — я не так уж вульгарен и понимаю, что нельзя впрямую сопоставлять эти ансамбли, что тут тридцать три триллиона всяких других влияний… И все же картина получается весьма убедительная, не так ли?

***

Но это между прочим, а сейчас речь идет о торговле. Впрочем, что о ней говорить-то? — Олег принес чемодан денег, и я переложил их в стол. Покупатель с умным видом листал бумаги, полученные от меня в обмен на деньги, — алгоритмы обмана! — листал их с умным видом, но (убежден!) ничегошеньки не понимал. Ему еще очень много придется поработать, прежде чем он получит хотя бы рубль на этом деле. Святая простота.

Вот так я продал свой патент, и сон мой стал реальностью — очень буднично.

Потом мы сели за стол, чтобы обмыть эту сделку.

— Все же, где вы работаете? — спросил я, напоминая ему наш разговор у Марины Стефанны. — Если не секрет…

— Ну какой же секрет? — гравировальщиком на кладбище. Делаю надписи на могильных памятниках…

— А, так вот откуда вам известен Бенедиктов.

Напомню читателю: после того, как Фал Палыч покинул коллегию адвокатов, он стал работать кладбищенским сторожем.

— Да, мы там познакомились, — подтвердил Олег и вдруг спросил: — А вы уже знаете казус, который с ним получился?

— Нет. Наверно тоже хотел обокрасть государство?..

— Так знайте: ваш Фал Палыч покончил с собой.

— Как покончил…

— Из окна выпал, что ли?.. Довольно темная история. Вы ведь знаете: он был большой любитель собак, он ведь у нас там на кладбище целую псарню развел. Причем собак–то каких-то все набирал страшных — таких, знаете, себе под стать — бульдогов, боксеров, мастифов. Ну вот, их же и кормить надо чем-то. Мяса на такую ораву не накупишься, так какой же выход находит Фал Палыч? — гениально простой — он вырывает свежих мертвецов из могил и кормит их мясом собак.

— Кого кормит?

— Собак, естественно.

— Постойте! — вскричал я, вспоминая то, что сказала Марина Стефанна. — Постойте, а Смирнов?..

— Ну вот и вашего Смирнова съели собаки. И собаки–то ужасные! — не знают теперь, что с ними делать… — продолжал говорить Олег, но я его больше не слушал.

Бедный несчастный Смирнов! — что за участь и какова ирония: после смерти быть съеденным сворой собак Бенедиктова. И меня, верно, ждал такой же конец…

Продолжение