Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

И мне было полезно столкновение с реальностью, потому что я понял, что единственный способ, которым она может пробудить человека — это побои. И во мне проснулся дух серьезности, ибо (читатель, ты должен понять это) дух серьезности — есть страстное стремление секомого существа избавиться от этого непонятного ему сечения. И чем больше секут, чем больнее секут (тем более, неизвестно за что), тем больше, тем напряженнее у вас желание прекратить это бессмысленное (считает секомый) издевательство, тем подлиннее и неподдельнее ваше чувство, тем глубже и полнее познаете вы сущность мира, которая, как теперь оказывается, состоит в беспричинном телесном наказании.

На мне уже не осталось живого места. Я весь превратился в эквипотенциальную поверхность боли, а тот (взявший на себя функцию моей заспавшейся реальности) все сек и сек, и я все никак не мог потерять сознания.

Наконец, вцепившись зубами и зудящими пальцами в плотную ткань мешка и уже почти что ничего не соображая, я разгрыз, разорвал эту ткань и выскочил наружу, ища свернуть голову обидчику, узурпатору судьбы. К своему счастью он вовремя заметил начало моего освобождения и бежал. Я не мог преследовать его, не было сил, но все же успел заметить, узнать его красную кофту — это был, это был… А кто бы вы думали? Это был тот самый Олег, который купил у меня патент. Вот настоящий «чужак» — чужой человек, не наш!

***

Такая история и вот что в ней самое забавное: покопавшись в себе, я не смог найти ни капли того, что называется обычно оскорбленным человеческим достоинством. И не потому, что я не человек или вообще не имею достоинства – стою я, как оказалось, тридцать тысяч рублей…

Ведь у нас, — например, в русской литературе — считают, что высечь человека — это уже и оскорбить его. Не знаю, откуда это идет, но — право пустое. Обидно конечно, но уж, коль это принцип реальности, никуда не денешься. Людей всегда секли, секут и будут сечь — это парадигма нашего существования, и мне бы хотелось посоветовать родителям: секите своих детей, чтобы из них вышли люди, знающие, что такое жизнь. Не наказывайте их за что–то определенное, а просто секите, чтобы они с детства приучались понимать, что такое есть жизнь и чего в принципе от нее можно ждать. Меня в детстве никогда не секли, вот и получился из меня Гермес, а не знаток подлинной жизни, не задавленный жизнью какой-нибудь Букин.

Но здесь хотелось бы добавить еще несколько слов в защиту поручика Пирожкова, незаслуженно презираемого всеми легкомысленного страдальца. Чем он вам не по нраву, читатель? — тем, что так скоро забыл свою сечу? Вряд ли. Скорей всего тем, что дурной человек. Ну так тот, кто из вас без греха, первым брось в него камень. Выходите, сапожники Гофманы, выходите, жестянщики Шиллеры, секите бедного поручика Пирожкова. Ну, кто первый? Не надо! Гоголь высек его, Гоголь высек себя, донеся нам печальную повесть. Доносчику первый кнут.

Продолжение