Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Ну вот, читатель, — это пожалуй последнее осознание, находка, — находка, так сказать, в археологическом смысле! Я копался в себе, я писал свою историю, и, как всякий порядочный археолог, я должен был найти «утраченное время» — я извлек из напластований событий памятник, я понял, «почему они воевали друг с другом». Ахилл догнал черепаху.

Теофиль оказался существом, которое может пользоваться чужим опытом — опытом своих богов. Он насыщается, когда насыщаемся мы, он любит, когда мы любим, понимает, когда мы понимаем. Он хотел понять себя и понял, что без нас он — ничто и может существовать только, когда существуем мы. А мы в свою очередь можем быть существами божественными только, когда существует наш могущественный поклонник — ничтожный сам по себе Теофиль. И вовсе он не звездный скиталец, а попросту вечный странник Агасфер, бессмертный Каин, чье преступление называется использованием чужого опыта — извечное стремление нечисти загребать жар чужими руками.

Но вот меня отсекли от него, и я стал человеком. Я им должен был стать, ибо Теофиль должен был абстрагироваться от многих богов к одному, а от одного к пустоте, к отсутствию бога вообще — к человеку! — ведь, если человека и нет, его можно выдумать. Возможно — значит необходимо.

Впрочем, это я только сейчас такой умный — когда пишу и понимаю, — а тогда, сразу после сечи, все было иначе. Я удивленно следил за ходом собственных мыслей и обнаруживал странные вещи. Я сидел, почесываясь, и думал, что моя божественная незаинтересованность реальностью была основана на том, что мне нечего было терять. Я был не вполне человеком и поэтому был настоящим богом — мне недоставало памяти, серьезности, которая только и делает человека человеком.

И вправду: чем человек отличается хотя бы от животного? — в первую очередь тем, что воспринимает себя всерьез, и только существо, воспринимающее себя всерьез, может отличить реальное от нереального, ибо ведь реальное — это как раз то, что всерьез воспринимается. Всерьез — значит с верой в реальность. А вера — есть уважение, понимание, благоговение, самоотдача.

Как только вступил в силу принцип реальности (то есть, я был бит), пришло и ощущение, что мне есть, что терять. Ну, казалось бы, такого рода опыт лучше всего забыть, счесть его бредом, кошмарным сном — чем угодно! — однако же, нет — я держался за него, как за какую-нибудь драгоценность, и никак не мог (не хотел) позабыть. У меня даже было полное впечатление, что это самое значительное, что случилось в моей жизни, и только в свете этого битья она приобрела какую–то ценность и смысл.

Хотя, это очень странно, читатели! — неужели же смысл жизни только в этом? Неужели ценной нашу жизнь делают побои?.. Да! Напомню моим сенсуально настроенным друзьям, что человек воспринимает мир при помощи органов чувств, которые представляют собой мазохистски-истонченные приемники побоев мира.

***

Я, очевидно, не открою страшной тайны, если скажу, что все новое аморфно — даже новая форма. Новое очень нежно: стоит только коснуться его, взглянуть внимательным взглядом, и оно уже исчезло, расплылось, растворилось — и его уже нет. Потому-то оно и бесформенно, что, не выдерживая внимательного взгляда, скрывает себя, стремится перейти во что-нибудь известное, закомуфлироваться под него, исчезнуть — может быть, навсегда? Но нет, — новое не может исчезнуть навсегда, оно сохраняется где-нибудь до поры, до времени, накапливая силы. Его уход — только мимикрия, маскарад, прятки, тайное созревание, и вот однажды вы вдруг с удивлением обнаружите, что стали совсем другом человеком, и подумаете: «Да с чего это вдруг?» О, невнимательный друг, — да ни с чего! — вы давно уж другой и следовало бы раньше заметить перемену в себе. Следовало бы обратить внимание хотя бы на ту уродливую, с вашей точки зрения, мысль, которая посетила вас некоторое время назад, или на странное чувство, с которым посмотрели вы на какую–то женщину. Вы тогда не разобрались в себе, вам что-то помешало — дела или, может быть, невозможность вдуматься, сродни той, что бывает во сне, — вы не смогли поднять этот камень, эта мысль не захотела быть понятой, узнанной — да и как вы могли бы ее узнать, раз она была новой? — узнайте же ее хоть теперь, когда она окрепла, возросла, вошла в вашу кровь, стала вами — вы стали ей! — узнайте, кем вы стали. Проснитесь, читатель.

И если вы проснулись, вспомните ваш сон: с каким чувством вы смотрели на ту женщину? Что за мысль вас тогда посетила. Знаю: это и трудно, и бесполезно теперь — вспоминать неизвестно что; но, в конце-то концов, для чего мы еще и живем, читатель? — неужели у нас есть что-то еще поважнее этого? — что же? — семья? работа? увлечения? — нет, есть только воспоминания и среди них: та женщина, на которую вы некогда посмотрели с непонятным чувством, та мысль, которая, может быть, породила эти ваши увлечения, эту вашу работу, эту вашу семью, ибо и семья, и работа — суть тоже только формы ваших воспоминаний. Так сумейте рассмотреть их хотя бы в ваших увлечениях, в вашей работе — вы ведь наверняка и увлекаетесь-то только ради этой уродливой мысли и любите вашу возлюбленную, основываясь на том неизвестном вам чувстве, которое вы испытали некогда, глядя на незнакомую женщину.

Продолжение