Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

На следующий день утром, после звонка, который предрекал Бенедиктов — телефонного разговора, в котором я договорился о продаже своей идеи (о чем еще будет речь впереди), я вышел на Цветной бульвар и встретил там Томочку Лядскую. Быть может, вы еще сумеете вспомнить характерное свойство этой вывихнутой повитухи: с умным лицом непроходимой идиотки она, например, способна вдруг заговорить о самых неподходящих вещах — и ведь все потому, что думает: перемалывание непонятных слов делает и ее причастной к каким–то там, по ее мнению, тайнам. Вот и сейчас она почему–то спросила:

— А что, как ты думаешь, существуют ли демонические личности?

Очень глупо! Я подумал, что бы такое ответить? — и смутно припомнил, что Гете (в разговорах с Экерманом) назвал демоничным какого–то графа, которому феноменально везло. Но ведь и мне всегда везет, хотя ничего демонического во мне вроде бы нет. Впрочем, Гете — он слишком, как говорится, «олимпиец», слишком идеально пластичен сам по себе — что он, собственно, может понимать в демоническом, которое, по моим расчетам, должно скрываться где–то в глубине, под землей и быть бесформенно ползучим, студенисто распластанным и безобразным в своих проявлениях.

— Ты сам–то встречал демонических личностей? — услышал я нетерпеливый голос Томочки.

— Ты тоже встречала — Марлинский.

— Марлинский?!? — ну ты даешь.

— А что?

Марлинский и действительно всей душой хотел бы быть демоном. И хотя не очень это у него получается, хоть и слишком похож он на лермонтовского демона–гимназиста со вставленным в попку букетиком крашеных перьев — главное пожелать: само такое желание — уже демонично.

— Ну ты даешь! — повторила опять Томочка, — да разве же… — У нее, видимо, не укладывалось в голове, что Марли — демон.

— И ты, между прочим, тоже. Тоже демоническая девушка.

Всякому лестно быть демоничным, и Томочка просияла.

— Почему? — спросила она, из скромности тупя глазки.

— А потому! Это чувствуется. — И я строго посмотрел на нее. Лядская встрепенулась и рефлекторно сжала колени. Один из симптомов твоей демоничности.

— А кто еще?

— Дай подумать…

Да не осудит меня читатель за свинское отношение к этой дурехе. Увы, жизнь почему–то слишком часто сталкивает меня с подобными демонами, и я уже просто автоматически черт знает что несу, разговаривая с ними. Все–таки прав Бенедиктов: судьба, видимо, предназначила меня быть вождем идиотов (они мне так верят), но только вот я все отлыниваю, все не берусь взвалить на себя это поистине «роковое бремя». Они мне верят потому, что я серьезно разговариваю с ними — делаю вид, а сам преспокойно думаю о чем–нибудь другом (примите это во внимание).

Вот и сейчас, вспоминая имя очередного демона, я думал о том, что демоном (имеющим демона) надо бы назвать фигуру разностороннюю, всестороннюю, всепонимающую, укоренную во всем, выросшую как дерево, из материи почвы — Матери Сырой (вот именно что сырой) Земли, — такую фигуру, как Сократ или Достоевский, человека с огромным носом (это основной признак демонизма натуры), — человека, живущего обонянием, осязанием и вкусом, — почти глухого и слепого, в общепринятом смысле, человека, ибо демон заменяет ему и глаза, и уши. Ведь глаза и уши плохие свидетели тому, кто имеет варварскую душу, а демон — это обязательно человек с варварской душой. Широко открытыми глазами пусть смотрят на мир Платон и Гете, витающие в небесах средь золотисто–голубых эфирных сияний, а мы, дети земли, хотим всё (буквально всё) пощупать руками, положить на язык, поднести к носу. Зрение и слух изобретены существами, лишенными демона, — очень поздно изобретены! — изобретены как замена–садок, в который посажен один из всех демон: один пойманный демон света и другой пойманный демон звука. Каждый из них иногда воплощается — в этой музыке, или в этой живописи, — но, все равно, каждый из двух — один на всех. Нет искусства обоняния, ибо невозможно и ненужно оно. Для зрячих (то есть большинства) вполне достаточно их образов — этого суррогата, атрофирующего истинный демонизм.

И кстати, в нашем мире демонический человек, потерявший демона, становится совсем беспомощен. Вспомним того же Сократа, читатель, — перед самым судом демон оставил его — и что же? — мудрейший из людей не может шагу ступить самостоятельно и, как последний дурак, принимает цикуту.

— Ну что, больше не знаешь никого? — уже несколько раз нетерпеливо спрашивала Томочка.

— Ну, может быть, еще твой покорный слуга, хоть это и неудобно говорить, — сказал я, чувствуя по опусканию своей диафрагмы присутствие Теофиля (опять лезет не в свои дела).

— Нет, нет, удобно! Как раз очень удобно! — вскрикивала Томик, хлопая в ладоши. — Ты демон — точно.

Ну как вам это понравится, читатель? — полное признание, хотя:

— Томочка, но ведь я нисколько на тебя не похож.

— Но я же вижу… Но Марлинский! — ты все–таки думаешь, что он тоже?.. Нет–нет, это я так… — Последнее было добавлено с очень загадочным видом. Что — «так»?

Продолжение