Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

— Ну–ну, Томик, выкладывай — я же вижу, что не так.

— Нет, не могу — это не моя тайна.

Подумать только, читатель, — не ее тайна! — естественно, какие же могут у Томочки Лядской быть тайны, кроме чужих? — у прозрачной, как вода в аквариуме, акушерки Томочки. Ничего, дорогая моя, долго ты не протянешь — расколешься как стеклышко. Не затем ли уж ты и заговорила о демонах?

— У Марли от меня нету тайн, — сказал я.

— Да не в нем дело.

Вот как? Интересно! — подумал я и сказал:

— Тогда другое дело — не смею…

— А кстати, — прервала она, — вот та девушка, с которой я тебя вчера видела…

— Ты меня видела?

— Да, утром на бульваре. Я с Линдой гуляла, ждала одного человека, а вы сели в такси, и потом еще к вам подсела какая–то женщина, в белом. А ты меня — нет? не видел?… — Она взглянула подозрительно: — Я думала, ты не хочешь меня замечать.

— Я тебя просто не заметил.

Вот еще новости, читатель, она меня в чем–то подозревает. С чего бы это? разве я дал повод? Я и вправду ее не видал. Вот Серж был — скорее всего, с ним она и встречалась, и разговоры о демонизме, наверно, сейчас — от него (конечно, майор–то весьма демоничен), но с этого и надо было начинать — эх, Томик! — и я спросил:

— Ну так и что?

— Нет, ничего… просто хотела спросить: ты эту девушку давно знаешь?

— Да нет, а в чем дело?

— Ничего, просто так. — Томочка помолчала, потом добавила: — А она не демоническая?

— Кто, Лика? — да бог с тобой, скорее ангелическая.

— Правда? Ой, как интересно!.. Ее Бела Ахмадуллина тоже назвала ангелом.

— Кто кого кем назвал? — Как это мило, читатели, ебть! И оригинально! — назвать Анжелику ангелом.

— Тебе–то это откуда известно, Томочка?

— Известно вот! — торжествующе воскликнула она.

— Я ж говорю, что ты демоница.

Тома смеялась, она упивалась своим демонизмом, и я понял, что сейчас узнаю все, ибо ведь наша демоническая девушка принадлежит к разряду людей, которых можно подвигнуть на любую низость, стоит только поговорить с ними пять минут о чем–нибудь таком, знаете, — возвышенном.

— Я просто давно знаю Анжелику — она моя подруга. И с ее дядей я была знакома, — сказала Томочка.

Что ж, мне остается только развести руками и сказать: «как мир тесен». Я и сказал:

— Правда? А ведь можно было догадаться…

— Да! — смеялась Томочка. — Как все–таки тесен мир. А ты давно с ней знаком?

— Нет, я ее едва знаю; мы вчера ходили к ее матери по делу — как раз насчет дяди.

— Да–да!..

— Тома, не думай ничего такого — ты меня знаешь.

— Знаю–знаю, — хохотала она, совсем уже распоясавшись.

— Ну хватит! Ты прекрасно знаешь, что это не так, а трунить ведь и я над тобой могу. Как, кстати, твои психологические штудии? — спросил я, имея в виду Николая Сидорова?

— А твои парапсихологические?

— Мои неплохо — ты же все знаешь.

Томочка вдруг оборвала смех, сделалась серьезной и даже печальной.

— Грех смеяться, — сказала она. — Ведь Анжеле сейчас не до шашней. (Неужели все знает? — пронеслось у меня в голове.) У нее была несчастная любовь, — продолжала Томочка, — и до сих пор еще что–то происходит. Не хотела я говорить, но ведь между нами можно! Ведь мы оба ее знаем — ее надо беречь! — я ведь, понимаешь, потому тебе и говорю это, что ты ее мало знаешь, — можешь как–нибудь нечаянно поранить, а ее надо беречь. Только ты обещай мне, что никому ничего не скажешь.

— Ну, Томик!..

— Конечно! но все–таки… Помнишь, я говорила, что одной моей знакомой надо сделать аборт?.. — «Старики, женщины и беременные дети», — закружилось во мне, — он еще и стихами об этом… А я–то не мог даже сообразить — мог бы! — ведь забеременел он — она? оно? — от меня этим страшным младенцем, почему же и Лика, тогда, от него не могла?.. — Так как раз Анжелика, — закончила Тома.

Сердце Теофиля во мне застучало, екнуло; диафрагма упала; стало тошно. Я как бы вышел весь вон из себя: значит, то был не сон? значит, был тот подвал? — Что это с ним? — Теофиль! — Как он побледнел! — Вот я! — Пошел–ка ты… — Вдруг я увидел все глазами Томочки Лядской. Увидел себя с побледневшим лицом. («Почему это так его трогает?») Дрожащими губами пытался что–то спросить. Наконец и спросил:

— Сделали? — Вопрос получился такой, как будто не я это спрашивал, как–будто не Томе, а мне был задан этот вопрос. Никто не ответил.

— Когда это произошло? — наконец, скрепившись и лихорадочно вспоминая даты, спросил я.

— Это я помню точно: как раз в день смерти дяди Саши.

— Художника?

— Ну.

Подлец Теофиль!

— Да, но… а кто же отец ребенка? — спросил я, со страхом ожидая развязки.

— Кто, кто! — Марлинский.

— Что?????!

Продолжение