Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Сегодня я был что–то слишком наэлектризован, — уже обнимая троллейбусную контролершу, пустил в нее искру и вот вдруг опять. Почему? Во всяком случае я сказал Саре:

— Ты заряжена прямо как лейденская банка. Почему?

— Не знаю, — ответила она, потирая место, в которое ударила моя маленькая молния. — Это скорей похоже на историю Зевса с Дионой.

Она взглянула на меня, и я увидел, как тлится затаенный огонь в ее бархатных глазах. Очень удачно я поступил, коснувшись ее руки, — пустяк, а напряжение спало, и она улыбается, и обиды забылись, как будто…

— Зевс и Диона?

— Это миф, — сказала она, — о рождении Афродиты.

— Я знаю другой миф: там Уран все никак не мог насытиться своей супругой Геей, так что не позволял ей даже рожать, и один из потенциальных детей за это отсек «родителю милому член», правильно? И он, этот нетленный член, упал в море, вздыбилась пена, из которой и возникла Афродита. Так?

— Почти, — улыбнулась Сара, — но это миф о рождении Афродиты Урании. Крон, отец Зевса, оскопил Урана… А та Афродита, о которой говорю я, называется Пандемос — общенародная. Она приходится чуть ли не внучкой Урании. Зевс полюбил Диону, морскую богиню. Он метнул в море молнию, и Диона родила Афродиту, то есть любовь.

Вот оно как, читатель, — забавно! Значит, я породил в нашей Саре любовь? Неплохо! Во всяком случае, такой разговор уводил от семейных скандалов и мог что–то мне прояснить. Продолжим его:

— Но как это можно понять, что любовь рождается как результат оскопления?

— Так ведь то — небесная любовь. Платоническая. Платон много рассуждает об Урании, отличая ее от Пандемос — «пошлой», как он говорит.

Да, — подумал я, — ты, матушка, совсем забурилась в своего Платона: уже и не понимаешь, что говоришь. Ибо, читатель, — Сара, сама же сказавшая только что мне, что мы — Зевс и Диона, — говоря это, очевидно, имела в виду только эту вот искру, проскочившую между нами, и совершенно не воспринимала эротического подтекста, на который я, как всегда, только и реагировал. Так, по крайней мере, мне показалось, и я подумал: вот что значит потонуть в книгах! — и спросил:

— Так это, когда у нас в газетах пишут о всенародной любви, имеют ввиду Пандемос?

Она улыбнулась моей натянутой шутке и сказала:

— Рождение Афродиты Урании — это космогонический акт?

— Какой–какой акт?

Очень хотелось расшевелить ее, заставить осознать, что она говорит, поэтому я слегка балагурил и придирался к словам.

— Космогонический, — отвечала она, покраснев, — отделение неба от земли, даже скорей — отсекание. Жена Урана — Гея, то есть земля. Когда они разошлись, возникло пространство, в котором поместилось все сущее, а вот акцию разделения осуществил Крон.

Ах, все–таки акцию, — подумал я, подхватывая:

— Крон, то есть, фактически, олицетворенное время? Ну, тогда понятно, почему в результате родилась Афродита. Ведь иначе бы небо и земля окончательно разошлись, и мир бы разрушился. А так — любовь держит их как-то связанными, она деталь конструкции этого мира — пространство этого мира.

— Но точно так же можно было бы сказать, — возразила Сара, — что она сопрягала их вместе, когда они еще не были рассечены, а потом высвободилась.

— Это все равно.

— Может быть. Я просто хотела сказать, что время с серпом созидает любовь, но оно же ее разрушает.

Это потому, — подумал я, — что ты никак не можешь забыть обид, нанесенных тебе мной и Сидоровым. И правда, читатель, как я ни старался, наша беседа протекала под знаком обиды.

Продолжение