Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Раздался звонок в дверь.

***

Что она, волосы себе красить решила, что ли? — подумал я, — с нее станется, но нет — что–то не похоже…

Софья взяла пачку лаврового листа и посыпала в закипающую поду. При этом она что–то шептала и делала пассы руками. Неужто колдует?

Произнося какие–то заклинания, она медленно разделась донага и распустила волосы. Наклонившись над тазом, над фиолетовым паром, поднимающимся от него, взяла ведерко с зерном и стала сыпать себе на голову. Золостистые зерна бежали по ее черным волосам и падали в таз — воистину, это было красивое зрелище, и я пожалел, что меня нет рядом.

Но вот уже ведерко и опустело. Софья подняла голову: запутавшиеся в волосах зерна горели, как звезды в ночном небосводе, глаза ее чудно блестели, и магические эти лучи согрели мне душу — я вглядывался в ее разрумянившееся над этим паром пьяное лицо, тянулся к ярким губам, ритмично движущимся в танце какого–то стиха… Казалось, с новой силой вспыхнула моя страсть.

Но не тут–то было, читатель, — колдовство ее еще не было завершено… Сейчас мне придется представить тебе картину не слишком приятную, безупречный мой друг, — страшную картину и даже отвратительную, но — что поделать! — ты должен узнать, чего достигает подчас безумство отчаянно любящей женщины. Смотри же! —

Вот она подходит к большому эмалированному ведру, стоящему в уголке, вот приседает над ним, запускает вглубь руку, что–то там ловит — забурлила вода! — и вдруг, Софья выхватывает оттуда здоровенную сильную живую рыбу, а та — дико бьется, трепещет в ее руках, извивается, силясь вырваться, — вырвалась, запрыгала по полу, оставляя мокрые следы… На четвереньках Софья бросилась за ней, накрыла животом, потом осторожно подвела руку, взяла за жабры, ловко перевернула, поднялась, присела, раздвинула ноги и — вложила трепетного жителя влажных глубин себе в матку. конечно же, крупная рыба никак не могла поместиться в ней вся целиком (а уж знал: нипочем не поместится), и наша русалка, сжав накрепко бедра, повалилась на пол, — повалилась, ритмично крича что–то вроде ругательств (жаль, я ничего не мог слышать), — повалилась крича и лежала так, вся натянувшись, шлепая мокрым хвостом по своим ягодицам, покуда несчастная рыба совсем не издохла.

Тогда Софья взяла эту рыбу (я лишаю вас некоторых смачных деталей), подошла к кипящему в тазу вареву и бросила рыбу туда; сама же стала волчком крутиться по кухне, прыгать, кувыркаться и кричать. Черные космы ее волос носились за ней, вычерчивая хаотически стремительные росчерки, они путались с клубами фиолетового пара, и в этих живых мгновенных набросках я узнавал себя — темного фавна, похотливо преследующего обезумевшую нимфу. От этой безудержной оргии у меня наконец голова пошла кругом и волосы стали дыбом. Я закашлялся, задыхаясь густым ядом фиолетовых испарений, засосало под ложечкой, стало вдруг тошно… И тут рак раз Софья, схвати со стола небольшую фигурку, искусно вылепленную из воска — меня! — схватив меня, стала с ожесточением тыкать фигурку булавкой: в грудь, в живот, в голову, в пах, — стала тыкать, выкрикивая (теперь я слышал ее голос): «Губ моих пожелай, рук моих пожелай, ног моих пожелай — приди ко мне на лоно; глаз моих пожелай, волос моих пожелай, бедр моих пожелай — приди ко мне на лоно; груди моей пожелай…» — и так далее, далее, далее! — все живей, горячей, истеричнее, громче, ожесточенней, призывней. Все тело ее покрылось испариной и блестело, как позлащенное, из глаз капали слезы, струйка крови текла из левой ноздри. Вдруг она в последний раз страшным гортанным голосом выкрикнула: «Приди ко мне на лоно!» — и швырнула истерзанную эту фигурку в бурлящее свое ведьминское варево. Я потерял сознание.

Продолжение