Начало – здесь. Предыдущая часть – здесь.

18

Начало смеркаться, когда мы с треском закрылок поднялись в воздух.

Еще несколько минут назад я неуверенной походкой ступил на трап, как мной тут же овладела абсолютная паника. Мне казалось, будто с каждой ступенькой я на один шаг становился ближе к собственной кончине. Леденящий ужас наполнил меня с головы до пят, когда я представил это щекочущее чувство падения в области солнечного сплетения. Я попятился, но Джерри стал грубо подталкивать меня вперед, упрекая в том, что я путаюсь под ногами. От невыносимого ужаса я почти потерял дар речи, когда зашел в салон самолета. Со мной поздоровалась приветливая стюардесса, а я, оглушенный постыдной боязнью, проследовал на свое место.

Сев в довольно жесткое кресло, я заметил, что совсем не обратил внимания на грудь поздоровавшейся со мной стюардессы. Я знал, что про женскую грудь могу забыть лишь в нескольких случаях: когда сплю, когда, сидя в туалете, читаю порванную газету или сочиняю стихи, когда ем авокадо, когда пьян в такой умат, что даже на ноги встать сложно, и когда откидываюсь на спину, после того как сладко кончил. Похоже, список пополнился, и теперь я буду забывать о женских сосках всякий раз, как мой зад будет отрываться от земли.

19

Я сидел возле иллюминатора и мог наблюдать, как тьма съедает небо и землю. Облаков было мало, но некоторые из них, казалось, были в километр высотой. Они представляли собой бесконечные и бесформенные громадины, лишенные какого-либо смысла и назначения. Они не были похожи на грозовые тучи и просто плыли по синему небу. Некоторые их части бесследно растворялись, а потом появлялись вновь, уже более вычурные и причудливые. Небо быстро темнело, а облака стали принимать зловещий темно-синий оттенок. Звезд еще не было, и немного впереди высоко над землей тускнела луна. Самолет издавал ровный рокочущий звук.

Сначала горизонт был четко различим, но потом эта граница постепенно исчезла. Нас окружил мягкий эфир с изредка подсвеченными проселочными дорогами внизу.

Можно было видеть, как время от времени по небольшим желтым жилам на земле передвигались черные точки. Водители машин даже и не подозревали, в каком одиночестве, в каком безмятежном одиночестве и кричащей тишине они едут на своих железных конях. Они не могли и представить, как нелепо смотрятся они в этих железных банках с такой высоты. У всех были свои заботы, а у меня была лишь одна: я хотел добраться живым до Израиля.

Уже в воздухе паника ушла, растворилась в темноте. Из динамиков раздался голос бортового командира:

- Уважаемые пассажиры. Самолет набрал положенную высоту в десять километров. Мы летим со скоростью восемьсот километров час. За бортом – минус сорок четыре градуса по Цельсию. Перелет будет длиться три часа двадцать минут. Приятного вам полета.

«Бог ты мой, десять сраных километров. Под моей задницей целый Эверест, а он желает нам приятного полета. Впрочем, мне хватит и получаса, чтобы напиться до состояния анабиоза и забыть об атмосферных расстояниях», – подумал я, но, решив повременить с воздушной пьянкой, достал книгу. Не успел я открыть и первую страницу, как с заднего сиденья послышался гнусавый женский голосок:

- Что читаешь?

Я обернулся. Надеясь увидеть ту самую девушку, которую я подметил еще днем, я посмотрел в небольшую щель между сидений. От разочарования, что это была не она, я непроизвольно фыркнул, однако Вика, одна из участниц экспедиции, сделала вид, как будто ничего и не произошло. Я показал ей обложку книги.

- Коэльо? – спросила она с наигранным удивлением.

- А ты умеешь читать… – уже с искренним удивлением и небольшой досадой в голосе заметил я.

Она опять проигнорировала мою реакцию.

– Неплохо, я в свое время тоже много его книг читала. Мне он нравится, пишет так…

- Непринужденно, – продолжил я.

- Да-да, именно непринужденно. Мне в нем нравится то, что он легко читается.

- А что, кто-то напрягается, когда читает Донцову? – мне страшно не хотелось вести с ней беседу, и я хотел побыстрее от нее отделаться.

- Нет, конечно, но Коэльо пишет не всякие идиотские детективчики или что-то там еще. У него книги про…

- …любовь.

Она улыбнулась:

- Ты и сам все знаешь, что мне тебе рассказывать.

- Да, вот и я думаю, что лучше помолчать, – сказал я это, уже поворачиваясь назад, но, похоже, это ее ничуть не смутило, и она с интонацией, предвещавшей долгий монолог, продолжила:

- Нет-нет, мне на самом деле интересно, что о нем думают другие. По-моему, он иногда перегибает палку. Иногда в нем читается неуместная гипербола, некоторая сказочность. И рядом со всей реалистичностью его романов это выглядит неправдоподобно и надуманно. Однако пишет он действительно очень плавно, интересно и безухабисто…

- Безухабисто? – переспросил я.

- Да-да, именно так. Без-уха-бис-то!.. А ты много его книг читал? – она явно провоцировала меня на серьезную беседу, не учитывая то, что поворота в девяносто градусов позвонки моей шеи долго бы не выдержали, но я уже был готов излить на нее весь мед и деготь своей псевдоэрудированности:

- Осталось еще три. Как видишь, я прочитал многое из того, что Коэльо успел написать, и наверное неспроста: я редко выдерживаю, чтобы прочитать книгу до конца. Обычно где-то на середине я закрываю книгу с надеждой продолжить чтение когда-нибудь завтра, но это завтра так и не наступает, а я все продолжаю надеяться, что когда-нибудь это произойдет и я осилю еще сотню-другую страниц. Вообще-то, я тебе скажу так: с точки зрения начитанного человека Коэльо, несомненно, … – тут самолет хорошенько тряхнуло, и нас известили, что мы попали в зону турбулентности и что следует пристегнуться.

Глупой улыбкой я дал Вике понять, что ее литературная провокация на этот раз не удалась, и, вернув шею и тело в привычное положение, вздохнул с облегчением, так как на тот момент меня могли пленить только две альтернативы: узнать наконец из романа, почему проститутка так озабочена одиннадцатью минутами, и сделать крепкий глоток прохладной текилы.

Тот факт, что мне побыстрей хотелось дочитать книгу Коэльо, совсем ни о чем не говорил. Дело, конечно, странное, но ведь читать-то я никогда и не любил. Для меня это выглядело в наивысшей степени глупо, когда человек несколько часов подряд проводил практически без движений, уставившись в скучные черно-белые страницы книг. Вместо этого я ел апельсины и гонял бездомных собак на заднем дворе. Во многом благодаря этим невинным утехам детство мое было удивительной порой, которую я любил и ненавидел. Время драк и домашних заданий, время ошибок и первых поцелуев, пора стыда за свое беспомощность в мире взрослых и безумной гордости за первый пушок над верхней губой. Но, как бы там ни было, я никогда ничего не читал и не считал это сколь-нибудь необходимым. Все эти строчки на белой бумаге казались мне излишними, и я все так же ел апельсины и гонял бездомных собак на заднем дворе.

Я ненавидел читать. Я ненавидел литературу. «Будь она проклята!» - решил я и погнался за очередным бездомным псом с неухоженной шерстью.

Я гонялся за беднягой уже около получаса, когда вдруг передо мной возникла широкая фигура человека. Это был высокий мужчина со свирепым выражением лица и добрыми глазами. Я задрал голову вверх, чтобы посмотреть на него. В этот самый момент я отхватил от него увесистую оплеуху, сопровожденную требованием отстать от его пса. Я нахмурился и сказал, что пес слишком неухоженный, чтобы быть чьим-то домашним питомцем. Я снова получил оплеуху.

- Это мой пес, и ему со мной хорошо. Я его люблю так же, как ты любишь гонять собак. А теперь – марш к себе домой и чтобы я тебя здесь больше не видел!

Это был первый раз, когда я всерьез задумался над тем, не стоит ли мне начать что-нибудь почитывать. Все же это лучше, чем получать от незнакомых по голове.

20

Самолет по-прежнему трясло, с каждой минутой все больше. Когда мы попадали в очередную воздушную яму, по салону проносилась волна испуганных вздохов, но я лишь крепко вцепился руками в сиденье и не произносил ни звука. Я вспомнил свой сон и пожалел, что не оставил дома записку с просьбой о кремации своего тела. Но обиднее всего было то, что я так и не попробую этой текилы.

Пока наш самолет швыряло из стороны в сторону, а по салону то тут то там слышались охи и ахи, я, предельно сконцентрировавшись исключительно на своих мыслях, думал о том дне, когда впервые попал в церковь. Это случилось, вероятно, вскоре после того, как я пошел в школу. То ли это был какой-то праздничный день, то ли Юпитер чихнул против ветра, – церковь была до неприличия набита народом, в основном, правда, людьми пожилого возраста. Все толкались и суетились. Тогда у меня был не по возрасту маленький рост, и все, что я видел, – это были прикрытые старческие мошонки и огромные, напоминавшие две столкнувшиеся планеты, задницы бабушек в накидных платках. От их ног поднималась неописуемая вонь, которая с тех пор стала сопровождать меня в любом из таких богоугодных заведений. Вдруг все замолчали и застыли, словно с креста сошел оживший Иисус. Отец поднял меня на руки, и я увидел большого грузного дядьку с окладистой бородой и маленькими хитрыми глазенками. Произойди это пятью годами позже, я бы подумал, что «ZZ Top» добрались и до церквей. Но я был млад и мудр, как любой ребенок, чистым взором смотрящий на запачканный мир, и, открыв рот, глядел на священника, который в свою очередь тоже открыл рот, чтобы, однако, запеть гипнотически монотонную мелодию. Я долго вслушивался в его пение и смотрел на людей вокруг, которые в благоговении внимали песнопению бородача. Я совершенно не понимал, что происходит. Я помнил лишь, что от ног всех собравшихся разит похуже, чем на городской свалке, и что перед церковью стояла согбенная старуха, которая с улыбкой попросила мелочь, но, увидев мой искренний кукиш, почему-то искренне разозлилась, плюнула на землю и крикнула какое-то тогда еще неведомое мне слово.

Кресло действовало на меня завораживающе, вызывая в уме образы давно прошедших событий. Я вспомнил, что в тот день, когда впервые услышал пяточную вонь церковных прихожан, родители впервые сказали мне о том, что я не крещенный. Я развел руками и удивился:

- Ну и что?

Отец потрепал меня по голове и сказал, что мне просто нужно это знать. Подрастая и с каждым годом все отчетливее понимая, насколько инстанция церкви вообще бессмысленна и, более того, поработительна по своей сути, я все больше ценил рассудительность своих предков, которые не дали трижды макать меня в какой-то долбанный тазик со священной водой. Я знал, что я чист и свободен и вместо воскресных служб могу со спокойной душой продолжать есть апельсины. Но на задний двор я больше не совался.

Самолет в последний раз сильно тряхнуло, и мы вновь полетели плавно, словно в каком-нибудь шоколадном зефире, в банке воздушного сливочного масла. Я с облегчением вздохнул и отстегнулся. Кофе и турбулентность позади. Теперь очередь мексиканской текилы.

Продолжение

На Главную "Джаза на обочине"