Начало – здесь. Предыдущая часть – здесь.

1 Часть 8. Кафельная тошнота на Иерусалимском бульваре

21

Меня трясло, как по весне трясут клен в надежде собрать в литровую банку еще несколько майских жуков. Я дрожал, как дрожат деревья от рук детворы, когда последняя решает запастись колючими каштанами. Пот лился с меня ручьями. В районе груди явственно ощущалось жгучее чувство, от которого тошнило и которое заставляло сердце биться в два раза чаще обычного. Сидя на корточках на холодном кафеле возле унитаза, с помощью двух пальцев я пытался вырвать, но все было бесполезно: мой живот бился в конвульсиях, я еще больше потел и тошнота с удвоенной силой подступала прямо к горлу.

Это состояние было мне слишком знакомо, чтобы я мог поддаться страху. Страху так и не выйти отсюда живым. Мне не раз доводилось сидеть на коленях возле параш всевозможных мастей, и многим из них было знакомо мое красное, с выступающими венами на висках от попыток вывернуть себя наизнанку, утомленное, грязное и безнадежное лицо с заплывшими глазами и перекосившимся от тошноты ртом. Но каждый раз я выживал, и единственное, что меня потом выдавало, – это были синяки на коленях.

Несмотря на опыт общения с алкоголем, такие моменты наступали совершенно неожиданно. Каждое утро, галопом несясь в сторону уборной, спотыкаясь, падая, снова вставая, я в буквальном смысле слова всякий раз был обескуражен: как такое могло случиться? Иногда вечером, порядком набравшись, я приходил домой и, считаясь с тем, что на утро мое состояние будет далеким от нормального, шел на кухню, где выпивал полтора литра воды, возможно принимая активированный уголь. Настежь открывал окно и, не раздеваясь, валился на застланную постель. Утром чувствовались лишь легкое обезвоживание и смутная тошнота: голова была в порядке, тебя не рвало, как канализационную трубу, и, в конце концов, ты практически не был пьяный. Но ведь вся ирония заключается именно в том, что порой судьба вливает в тебя столько спиртного, что ни о какой воде, ни о каких таблетках и уж тем более ни о каком свежем воздухе из открытого окна и речи быть не может. Ноги дрожат, руки дрожат, тело дрожит. Бесспорно, я мог пить, как конь на водопое, вот только на утро мне почему-то бывало хуже всех.

В ванной гостиничного номера я просидел около полутора часов, большую часть из которых продремал нервным сном на ободке унитаза. Из забытья меня вытащил стук в дверь. Я оценил свое состояние, решил, что мне полегчало и открыл дверь номера. Я ошибался: меня стошнило прямо на коврик, где передо мной стоял тощий и долговязый мужчина лет сорока пяти с татуировкой орла на правом запястье. Он посмотрел на свои лакированные туфли, убедился, что на них не попало ни капли, и снова поднял на меня свой бесхитростный взгляд. Он показал на свои дешевые часы с пластмассовым ремешком и огромным циферблатом и предупредил, что выселение через полчаса. Я попытался что-то ответить, но услышал лишь свое мычание и, рассудив, что от меня он ничего не добьется, захлопнул дверь прямо перед его носом.

Близился полдень, и в номере я был один. За окном простирался Иерусалим с его зноем в середине августа, ленивыми пешеходами и шелестом редкой листвы. От суеты древнего города я был отделен довольно тихим и спокойным спальным районом, в котором располагался наш отель. Почему этот человек сказал, что мне осталось полчаса? Что мне дается полчаса на то, чтобы убраться отсюда. Почему он не влепил мне за испорченный коврик?

Внизу, прямо под окнами, какой-то щуплый иудей стал открывать свою лавчонку. На витринах виднелись горы кофейных зерен, которые в свете палящего солнца будто бы перекатывались с места на место. С третьего этажа гостиницы было хорошо видно, как иудей обслуживает первого клиента, аккуратно насыпая зерна в светло-коричневый бумажный пакет с надписью «Coffee taste of Jerusalem». Я не торопясь уложил свой нехитрый скарб в сумку и, прежде чем навсегда покинуть гостиничный номер, обнаружил на столе записку, в спешке написанную неуверенной рукой: «Мы так и не смогли тебя разбудить, а нести твое тело в автобус наши отказались. Поспрашивай у людей, где театр «Гешер», там сегодня в 21.00 представление. Если не доберешься, вот адрес нашей следующей ночевки: …» Далее еще более неразборчиво был накарябан адрес гостиницы в пригороде Тель-Авива. В конце стоял постскриптум: «Завтра мы уезжаем в пустыню. Ты не должен этого пропустить. Денис».

Я порвал записку и вышел из гостиницы, прежде удостоив ее долговязого хозяина недовольным взглядом похмелья. Кажется, он не обратил на меня ровным счетом никакого внимания. Он просто снял трубку внутренней связи и сказал одной из уборщиц, что такой-то номер освободился и чтобы она поторопилась, так как через пару минут должен был появиться новый постоялец. По-моему, это и был весь персонал гостиницы: когда мы въезжали одним днем ранее, этот хлыщ с выявленной худобой так же стоял за своей стойкой и точно так же не обращал ни на кого внимания, что-то листая в своем порно-журнале, в то время как по коридору как заводная носилась молоденькая уборщица, объясняя всем, где и как расположены номера. На входной двери висел небольшой колокольчик, поэтому, когда я вышел в тот день из гостиницы, весь изможденный, с небольшой сумкой в левой руке и рюкзаком с фотоаппаратом на правом плече, раздался переливающийся звон, словно в хрустальном сосуде перекатывались серебряные шарики. От этого звука опять подступила тошнота, но я сделал глубокий вздох и перетерпел неприятное чувство, попутно зацепив небольшую вазу с гербарием, стоявшую перед входом. С еще большим звоном она упала на землю и разбилась. Хозяин с отцовским неодобрением посмотрел в мою сторону, сдвинув брови на переносице, и снова взял трубку, чтобы дать уборщице еще одно задание.

Тишина узкой улочки окутала меня в одно мгновение. Дорога, выложенная некрупным камнем и зажатая между невысоких зданий, в полдень не отбрасывавших практически никакой тени, уходила влево и вправо, теряясь среди бесконечной жары Иерусалима. Большая часть лавочек и магазинов были закрыты, а мне до ужаса хотелось пить. Возвращаться в отель за колой я не стал, так как у дверей уже усердствовала молодая барышня, красивая, стройная и, казалось, свыкшаяся со своей судьбой. Подойти ближе я побоялся.

Я зашел в кофейню напротив и спросил, нет ли у них какой-нибудь содовой. Продавец помотал головой из стороны в сторону и показал на кофе. «Оунли кофи. Оунли», – сказал он, уже насыпая порцию в автомат, чтобы сделать мне чашечку крепкого эспрессо. Я попросил три порции, потому что изнывал от жажды и мне было все равно, что пить.

Изрядно подкрепившись кофе, я развернул перед собой большую карту города. После того как я бросил попытки искать месторасположение гостиницы и путь в центр города и с разочарованным видом бросил карту на стол, продавец предложил мне вызвать такси.

2 Часть 8. Кафельная тошнота на Иерусалимском бульваре

22

Карету подали спустя двадцать минут. За это время я многое сумел припомнить из того, что произошло намедни. Словно бы кофе прояснил мой ум и я стал с лихорадочной быстротой перебирать в уме все события, начиная с того момента, как еще в самолете в первый раз приложился к бутылке с текилой. Возможно, теперь я и жалел, что не смог себя сдержать и не продолжил пить кофе, первую чашку которого отведал еще в аэропорту, когда мы с Денисом познакомились с евреем Джерри. Первый глоток прямо из горла бутыли показался мне на высоте десяти тысяч метров таким блаженным, что я не задумываясь сделал еще четыре. Манжетом рубашки я отер губы и резко выдохнул, откинувшись на спинку сиденья.

- Трубы горят? – улыбнувшись, я протянул бутылку Денису.

Он замешкался: видимо, парень ни разу не колдырил в самолетах.

- Здесь сила притяжения меньше и мы ближе к раю. Каждый глоток покажется тебе благодатью, поверь мне, – я всучил ему бутылку прямо в руки.

- Просто так, что ли? Без ничего?

- А что тебе еще нужно, парень? – удивился я. – В твоих руках счастье всего человечества. Каждый мужик в своей никчемной жизни должен опрокинуть хотя бы одну стопку на борту национальной авиакомпании. В любую минуту мы можем пойти ко дну, разбиться о поверхность планеты к чертям собачьим, нас разорвет на куски, потому что еще не далее как десять минут назад мое очко ужалось до размеров атома и я мысленно хотел возродиться в другой жизни Далай-ламой. Понимаешь, я уже изошелся на говно и готов был шить парашюты, но решил рискнуть и не подавать виду только ради этого блаженного глотка. Я не хочу сказать, что я пьяница, но дело все в том, что ровно неделю назад мне приснилось, что наш самолет, как мешок с дерьмом, падает на землю, на эту чертову землю. И несмотря на сон я все же полетел на этой развалюхе… А думал, все будет как в фильме, если не сяду: ну типа вы все будете раскромсаны по взлетной полосе, а я буду обзванивать своих родственников и надиктовывать сценарий для будущего фильма по мотивам произошедшего и радоваться буду, что живой, – Денис явно не оценил мой юмор, но я быстренько добавил: – Ну согласись, мы-то ведь знакомы не так уж и давно, и, грубо говоря, мне что на тебя, что на всех на них, – я обвел взглядом салон самолета, – глубоко наплевать. Так что мой тебе совет: наплюй и ты на всех и глотни эту божественную мексиканскую дрянь: она залечит тебе душу, – мой язык стал развязываться с каждой секундой, и Денис, чтобы легче воспринимать поток ахинеи, подряд сделал несколько больших глотков.

У сорокалетней неприветливой стюардессы я попросил пару кусочков лимона, на что она ответила подозрительным взглядом и неодобрительно покачала головой. Я бы попросил и молодую и, может быть, даже познакомился бы с ней, а там – того и гляди – и выпили бы вместе, но только она слишком долго возилась со стариками в бизнес-классе, а мы, обыкновенные людишки, ждали ее чая, кофе и чего-то там еще. Мне же было нужно всего лишь несколько ломтиков лимона, которых я, собственно, так и не дождался.

Мы выпили еще. Внутри все обожгло, а мышцы тела расслабились. В иллюминаторе не было видно ни зги. Нас окружали лишь равномерный гул турбин и фюзеляж самолета. Когда я заметил, что бутылка с текилой наполовину опустела, останавливаться уже было поздно. Я снова приложился к горлышку, и машина времени из голубой агавы в считанные секунды перенесла меня в аэропорт Тель-Авива, где меня под руку вел Денис, постоянно чертыхаясь и уже жалея о том, что решил жить со мной в одном номере. Я бормотал что-то невнятное и не до конца понимал, где нахожусь. В туалете Денис заставил меня умыться ледяной водой. Это немного привело меня в чувство.

- Они уже неслись к тебе с аптечкой, но я сказал, что на высоте ты всегда обрубаешься.

- Кто они? – спросил я.

- Стюардессы.

- Хм… – я задумался. – Ну если бы та молоденькая принесла мне свою аптечку, я бы не отказался… – я не успел договорить, как меня тут же вывернуло в умывальник.

В этот самый момент дверь туалета распахнулась и внутрь кривой походкой зашел Джерри. Наполненная блевотиной раковина его ничуть не смутила, и он обратился ко мне:

- Феликс искал тебя. Он хочет с тобой поговорить.

- Что? Какого черта ему от меня нужно?

- Не знаю. Попросил, чтобы ты подошел.

Феликс стоял там, где все получали чемоданы. Я подошел к нему, все еще вытирая губы туалетной бумагой. Он даже не посмотрел на меня и стал говорить куда-то в сторону, обращаясь при этом ко мне. Его второй подбородок снова ожил и начал скакать вверх-вниз.

- Ты понимаешь, что ты не может вот так просто напиваться во время нашей экспедиции? Это запрещено. Ты был в отключке и стюардессы…

- Да-да, я знаю: они хотели оказать мне первую помощь. И что им помешало?

- Денис сказал…

- Да-да, он сказал, что на высоте я теряю сознание. Но ведь это действительно так. Я пью и теряю сознание.

Феликс повернулся и посмотрел мне в глаза.

- Ты не можешь напиваться здесь до такого состояния. Это…

- …запрещено. Да, Феликс, я знаю. Я знаю, что это запрещено. Теперь я буду держаться молодцом, я тебе обещаю.

Через семь минут в том же туалете я допил бутылку.

Продолжение


На Главную "Джаза на обочине"

Ответить

Версия для печати