Начало – здесь. Предыдущая часть – здесь.

29

Те два или три часа, которые я мог бы спокойно поспать, показались мне вечностью, но несмотря на это, у меня так и не вышло сомкнуть глаз. Меня что-то тревожило, но я не мог понять, что именно. Нет, это не было сопение Дениса, когда он пришел в номер через двадцать минут после того, как я лег на кровать, и это был даже не зверский храп Джерри, нет. Это было что-то большое и необъятное, нечто, что могло настичь меня в любую минуту. Я чувствовал, что вскоре должен что-то обнаружить. Что-то, что повергнет меня в шок и не даст мне оставаться таким, как прежде.

Джерри с Денисом уже давно спали, а я все лежал с открытыми глазами. Мне было страшно их закрывать. Странное предчувствие не покидало меня. Но оно было настолько смутным и неопределенным, что можно было его попросту и не заметить. Но я заметил и теперь жалел об этом. Я ведь просто хотел поспать. Нас ждал Иордан, нас ждал сплав по этой могучей и древней реке, нас ждали в конце концов резиновые каяки, а я, вместо того чтобы трезветь во сне, впадал в какую-то непонятную панику, с ног до головы покрывавшую меня потом.

30

- Мне кажется, что любовь – это когда вы хотите быть рядом, постоянно желаете видеть друг друга и не можете жить в одиночку. Это что-то, что сложно найти и легко потерять. Именно поэтому нужно относиться к любви, как к посылке с хрусталем. Ты должен быть аккуратен и рассчитывать свои шаги и поступки. Ты не должен совершать резких движений.

В общем-то, «любовь» – не что иное, как просто звук. Но то, что мы подразумеваем под этим словом, гораздо более вместительно, чем звуковая оболочка этого чувства, – Мари сидела передо мной и рассуждала о высших материях. Было похоже, будто я разглядываю нарисованную кем-то картину. От Мари исходил какой-то совершенно непонятный мне и невидимый свет, который, словно больничный рентген, пронизывал меня насквозь, наполняя тягучим чувством благоговения и томной страсти к объекту, сидевшему передо мной.

Мы были в захудалой пиццерии, одной из самых дешевых в городе. Здесь подавали разогретые полуфабрикаты, а рядом в этом же помещении умещалась еще и небольшая столовая. Тоже одна из самых недорогих. По своему обыкновению я заходил сюда, чтобы отведать горячей, обжигающе горячей и твердой, как сухарь, пиццы и выпить бокал-второй пива. Обжигающе ледяного пива. Когда с деньгами совсем не ладилось, приходилось идти в столовую и там заказывать себе какой-нибудь еле теплый суп, пюре с недожаренной котлетой и вишневый сок.

Летом они всегда выставляли столики на улицу, шедшую прямо вдоль главного проспекта города. Было шумно, и в воздухе явственно чувствовался запах выхлопных газов, но через какое-то время ты к этому в конце концов привыкал. Как правило, я закуривал сигарету, которая немного перебивала запах уличной гари.

Клиентура здесь была – сами понимаете – тоже не ахти, но ведь и я не был подарком, а когда ты на мели, то выбирать не приходится. Ты просто знаешь место, в котором можно недорого поесть и немного отдохнуть, посмотреть на проезжающие мимо лимузины с цветами на капоте (опять празднуют свадьбу), на людей, шагающих в обеденный перерыв по улице, облизывающих мороженое, курящих, о чем-то разговаривающих и вечно чужих. Зимой ты сидишь внутри, летом – снаружи. Зимой ты смотришь в окна и пытаешься согреться, летом ты куришь сигарету и пьешь холодное пиво.

Погода стояла жарковатая, и я, несмотря на протесты Мари по поводу шумного проспекта, все же вытащил ее на улицу, чтобы усесться за небольшой круглый пластмассовый столик пурпурно-алого цвета. В тот раз я был при деньгах, так как еще не успел спустить все накопления в барах, и заказал для Мари пиццу и пиво. Себе я взял только пиво.

Мари, как и я, занималась фотографией, но ее снимки всегда казались мне не более чем бесталанными пустышками, призванными внести свою лепту в мировую деградацию фотографического ремесла и свести эту профессию до уровня любителей пощелкать на свой мобильный телефон. В этой античной внешности девушке (бывают такие?) меня подкупали не ее бестолковые, бесполезные и мимолетные увлечения, а другое – ее безумие и ее взгляд на мир: то по-детски наивный, то слишком взрослый.

Я не был в силах скрыть своего восхищения этим человеком, когда посреди улицы она бросалась ко мне на шею, говорила всякие глупости, гуляла со мной по темным задворкам, спрятав свою руку в моем заднем кармане или держа ее на моем пахе, я обожал видеть, что она готова заняться со мной сексом прямо посреди людного парка, мне нравилось, как она кричала и вздыхала, когда видела, что получился неплохой кадр. Чем-то она очень походила на журналистку Алису. Такая же походка, такой же огонь в глазах. Только речи более осмысленные и никаких ночных звонков.

- Я тебе уже говорила, что раньше была замужем?

- Что-то не припомню, – меня мало волновало ее замужество: я наслаждался пивом; но тем не менее я старался быть хорошим слушателем.

- Да, однажды меня угораздило. Но получилось это как-то спонтанно. Никто даже не знал об этом. Мы тайком пришли в ЗАГС и расписались. Я до сих пор не понимаю, зачем я это сделала, ведь мы были знакомы только три дня.

Пиво стало поперек горла.

- Что? В смысле, три обычных дня?

- Ну да, три дня. Три дурацких дня – и мы решили, что будем любить друг друга до гробовой доски. Такой идиотизм… Через месяц мы развелись. Тоже втайне от всех.

Но знаешь, теперь я думаю, что все сделала правильно. Все-все. Я чувствую себя настоящей женой, женой, у которой есть настоящий муж. Теперь у нас, так сказать семья, благополучие, стабильность и все такое.

- Чушь какая-то. Ты хочешь сказать, что ты со своим характером все это время добивалась стабильности? Не зная, что будет завтра и с кем ты вдруг окажешься в постели или на траве, ты желаешь семейной жизни, настоящего мужа, настоящих детей?

Я замолчал и посмотрел на Мари. Она задумалась. Возможно, после того как она прошла через наркотики, грязные иглы, притоны, алкоголь, ей и вправду захотелось обыденности и радости ненавязчивого бытия. Я видел, что она потерялась, она искала выход, но я знал, что его нет и что в лабиринте поиска она застряла навсегда.

- Нет, я действительно рад, что на этот раз ты нашла того, кого нужно. Что не додумалась и за него тоже на третий день замуж выйти. Замужество – это, наверное, большая ответственность, хотя для меня оно всегда значило не больше, чем кольцо на безымянном пальце, обязывающее людей быть вместе, разве я не прав?

Мари промолчала.

Через столик от нас сел какой-то босяк, от которого страшно разило. Я с презрением посмотрел на этого нищего, а Мари даже бровью не повела. Через пять минут персонал уже выволок его на улицу, и тот побрел дальше своей дорогой, вероятно, ища еще какое-нибудь заведение, где можно было бы посидеть на приличном пластмассовом стуле пару минут.

- Вот какая у них жизнь, – сказала Мари. – Они приходят сюда, садятся и, ничего не заказывая, смотрят по сторонам, избегая осуждающих взглядов людей. Они приходят сюда, чтобы на пять минут почувствовать себя людьми – теми, кто ест пиццы, пьет пиво и у кого в кармане всегда найдется мелочь.

- Это всего лишь босяки, – ответил я. – Нищие. И если в кармане у них нет и гроша… Знаешь, ведь я никогда не снимаю в гостиницах пентхаус. Ну или по меньшей мере не прихожу туда, чтобы почувствовать себя «человеком». Иногда я тоже чувствую себя на дне жизни. Но когда ты там, это помогает тебе увидеть, что есть узкая тропинка наверх. А эти босяки ее увидеть не захотели и решили, что застывшая у подножия лава лучше, чем высокогорные альпийские травы, – Мари заказала себе еще пива. – Ну или может у них просто не было выбора, и судьба сама выкинула их на обочину жизни… Впрочем, какая разница… В любом случае, все они одинаковы и всем им нужны деньги.

Мари с недоверием посмотрела на меня. Я знал ее уже полгода, но этот взгляд я увидел впервые. Казалось, с момента нашей первой встречи прошли целые века. Столько всего успело измениться, но неизменным оставалось одно – это была Мари, которая находилась словно в капсуле, и ее не затрагивал ни ветер перемен, ни холодная рука времени.

Теперь я лежал в Израиле, в этом небольшом городке, в этой небольшой гостинице на этой совсем маленькой кровати. Я смотрел на второй уровень кровати надо мной, где спал Денис. Он очень громко дышал, и ногой я пихал его матрас. Он что-то бурчал и переворачивался на другой бок. Так продолжалось около получаса, пока он не успокоился и не забылся глубоким сном.

31

Я снова в пути. Я снова в дороге. Еще в начале этого лета я думал, что все три месяца проведу дома, буду курить дешевый индийский табак и писать заметки о пошлом, о вульгарном и неэстетичном. Но все сложилось так, что мне снова пришлось собирать чемоданы.

Чемодан, однако, вышел совершенно легкий. В нем были: пара шорт, пара маек, рубашка, зубная щетка, какая-то книга, блокнот и два карандаша-огрызка. Я никогда не любил тяжелую ношу и по привычке оставлял ее ослам, с собой же брал все самое необходимое.

Я смотрю на матрас, который лежит в метре надо мной. За окном слышен вой сирены. Одинокий вой сирены в предрассветный час. Город начинает просыпаться. За плечами долгая тяжелая израильская ночь, на горизонте – легкое яркое солнце.

Мне жарко, я сбрасываю с себя одеяло, но продолжаю потеть. Не спасает даже работающий на всю кондиционер.

Из-под головы я убираю подушку. Она неудобная, и мне приходится от нее отказаться, ничего не поделаешь. Я кладу голову на простыню и понимаю, что так гораздо лучше. В этих отелях ужасные подушки. Много приятнее, чтобы голова находилась на одном уровне с телом.

Денис опять начинает громко дышать. Стучу ногой – затихает…

Бесполезно. Сегодня я не засну. Придется смириться с этим. Я встаю, одеваюсь, выхожу на улицу. Еще не жарко, и тени на улице довольно длинные. Засунув руки в карманы, я иду вдоль домов, разглядываю окрестности. Меня бодрит утренний воздух, и усталость снимает как рукой. Обычные дома, фантастические заборы, ухоженная травка на лужайке, спящие собаки, одним глазом подглядывающие за проходящими мимо, белье, вывешенное в палисаднике, яблони с недозревшими яблоками – все, как у нас. Как везде. Пустота утренней зари.

В это время в Израиле тихо. Кажется, будто тишина въедается в перепонки. Вся страна покорно молчит в ожидании палящего солнца, молчит, дожидаясь момента, когда всем нужно будет сказать «доброе утро». Скоро по всей стране угрюмые бородачи начнут читать «Шахарит» (утренняя молитва) и качаться взад-вперед, вслух произнося непонятные слова нараспев. Тора держит Израиль, как донской атаман своего сивогривого.

А пока в синагогах достаются и разворачиваются свитки со священным писанием, я лениво иду по уютной зеленой улочке недалеко от отеля. Немного впереди, метрах в ста, я вижу небольшой дворик с четырьмя скамейками. Весь двор окружен плотной тенью, падающей от смоковниц, олив и кипарисов. Поглядывая по сторонам, я усаживаюсь на литую скамейку с изящными узорами на ножках, поджигаю сигарету и, так и не докурив, погружаюсь в сладкий сон.

Поначалу мне снится, что я бегаю по стопке книг. Передо мной образуется неправильной формы тоннель, и я бегу по нему в сторону, откуда бьет яркий свет. Я знаю, что от кого-то убегаю, от кого-то чертовски страшного и ужасного, я чувствую, что он дышит мне в затылок, что вот-вот нагонит меня. В тоннеле гремит музыка, какофония. Начинают болеть уши, но я продолжаю бежать. Через некоторое время упорного бега я понимаю, что если я буду бежать так и дальше, по прямой, к свету, который почему-то с каждым шагом все больше удаляется, то хэппи-энда мне не видать. Вдруг в правой стене тоннеля, там, где кирпичная кладка заканчивается и начинается бетон, образуется некое подобие двери, и я прыгаю в нее. Вокруг поднимаются какие-то пузырьки, я совсем в растерянности. Задерживаю дыхание, думая, что, возможно, попал в воду, но мой двухминутный запас заканчивается и я, так и не выплыв из этой жидкости, вдыхаю полной грудью. Ничего не происходит, я продолжаю дышать. Слышу приближающуюся поступь. От страха начинаю нервно зевать, но от бега не отказываюсь. Такое ощущение, будто бегу в мармеладе. Это продолжается еще некоторое время, пузырьки не заканчиваются, я устаю. Решаю, будь что будет. Ноги перестают слушаться, и я останавливаюсь. Потеряв всякую надежду на спасение, я медленно оборачиваюсь. Сначала не могу поверить своим глазам, но потом начинаю понимать, что передо мной стою я. Такой же запыхавшийся, такой же рыжий, такой же потерянный. Я хочу что-то сказать, но не могу произнести ни слова. В недоумении я взглядом пытаюсь найти какое-нибудь сказочное чудовище, которое все это время гналось за мной, которого я боялся и которое, как я думал, кастрирует меня в мгновение ока. Но вокруг никого нет, только я, стоящий перед собой же, да бесчисленное множество бегущих вверх пузырьков. В глазах своего двойника я вижу и бешенство, и ярость, и безысходность, и запутанность, и разочарование, и триумф, и грех, и святость. Постепенно очертания моего образа расплываются, пузырьки растворяются, и я оказываюсь на незнакомой мне улице. Много фонарей. Туман. Ночь. Блестящие лимузины. Из машин выходят щеголеватые франты, в пиджаках, с короткими и длинными галстуками. Туфли ярче мокрого асфальта, на котором лежат нищие и беспомощно смотрят в небо. Вокруг – небоскребы, бар на баре, стрипклубы. Вокруг ходят фрики и подсовывают стаканчики для мелочи. Я захожу в узкий переулок, открываю дверь, вхожу в здание. На зеленых стенах развешены репродукторы. Коридор уходит в непроглядную даль, подобно тоннелю, по которому я бежал. Ноги тонут в огромных тараканах. По лестнице со второго этажа ко мне спускается человеческая тень, останавливается возле меня, я весь дрожу, тень уходит в дверь. Включается один из репродукторов. До меня доносится низкий мужской голос: «Что ты любишь больше всего? Ты знаешь, зачем нужна любовь? А ненависть? Ты не задумывался, что любовь – это просто отсутствие ненависти? Или ненависть – отсутствие любви? Ты готов убить, чтобы быть любимым? Готов ли ты умереть, чтобы тебя возненавидели? Огонь состоит из тысячи лоскутков пряного пламени, из гортанного звука, доносящегося сквозь двери директорской подсобки, из обжигающей воды, из клокота горящих зерен, из душ наших предков, из меня и из тебя. Ты думал о том, что погаснешь в этом пламени? Ты думал о том, что человечество не вспомнит о тебе, что ты потерян для этого мира? Ты когда-нибудь задумывался…» Мне становится неинтересно, и я иду дальше по коридору. Звук из репродуктора по-прежнему доходит до меня, но гулко и с эхом, голос становится все тише, пока совсем не затихает. Я давлю тараканов и иду дальше. Все двери закрыты. Я пытаюсь войти в одну из комнат, но ничего не выходит, и я продолжаю свой путь. Чем больше я удаляюсь от входа в это здание, тем более непроглядная тьма окутывает меня. Я опять слышу репродуктор: «Не ищи меня. Меня уже нет». Я начинаю падать и резко просыпаюсь.

«Черт меня подери! Что это было?» – подумал я. Сон был очень яркий и во всех деталях впился мне в память. Ноги затекли, а пальцы правой руки болели: недокуренная сигарета обожгла кожу. «Любовь – это отсутствие ненависти», – вспомнилось мне из сна. Я решил, что нужно будет сказать об этом Мари, может, это натолкнет ее на мысли…

Я посмотрел на часы, и меня ошарашило: во-первых, я опоздал на завтрак, во-вторых, через пять минут автобус должен был отъезжать. Несмотря на то, что ноги затекли и теперь по ним бежало стадо муравьев, я припустил так, как не бегает рысь, если ей в задницу воткнуть десятидюймовый гвоздь. Вещей своих я в номере не обнаружил и, галопом спускаясь вниз по лестнице в сторону обеденной комнаты, рассудил, что все забрал Денис. Забежав в обеденную, я набрал кучу бутербродов и, покусывая свежую ветчину, рванул к автобусу. Водитель еще курил. Я как всегда успел в самую последнюю минуту. Феликс презрительно посмотрел на меня, а я показал ему кучу бутербродов и сказал, что в этом отеле отменно кормят. Он фыркнул и отвернулся. Боже праведный, к чему был этот фарс?

Продолжение

На Главную "Джаза на обочине"