Начало книги – здесь. Предыдущая часть – здесь.

71

Такое было ощущение, как будто лихорадка начинается. Холодный пот стекает по телу, я дрожу. Лежу на постели и чувствую, как к горлу аморфным комом подкатывает бред. Опять началось – это ничем не объяснимое состояние, когда время ускоряет свой ход. Тиканье часов стробоскопом гуляет по номеру, Джерри сидит и чешет свой хер, задумчиво впялившись в какую-то заумную книгу, его глаза бегают очень быстро, старый еврей; я снова тут, вспоминаю свое прошлое в этой постели, воздух здесь чересчур насыщенный, слишком плотный для меня. Никакого шанса на спасение. Мне дурно, и от осознания этого мне делается еще хуже. Я вспоминаю, вспоминаю и вспоминаю. Что делать? Джерри, его глаза. Что это еще за книга? Когда я вообще в последний раз читал книги? Как правило, дело имеешь исключительно с журналами в уборной. Туалет – место вселенского уединения, ось, вокруг которой вертится весь мир. Пару журнальчиков в углу, одиночество сквозь стены.

Бред захлестывает все мое существо, каждый атом на машине времени проносится сквозь третье измерение. Кто-то ходит по коридору, боже. Это так похоже на ту поездку к фрицам, но пока здесь поспокойнее. Никаких крашеных собак или там длинноногих горничных. Никаких оральных ласк бармену под стойкой. В конце концов, никакого Рэя рядом, этого психованного ублюдка, съехавшего с катушек еще до своего рождения. Только Джерри со своей неудавшейся жизнью, не сложившимся сексуальным прошлым. Старый горбатый еврей, одна жена на всю жизнь. Как только он может с этим мириться? Его взгляд молниеносно проскакивает всю страницу и перепрыгивает на следующую.

- Что ты читаешь, ради бога? – стонущим голосом произношу я, изнемогая от реальности, которая в любую секунду может меня раздавить, словно таракана.

Его глаза преломляются в толстых линзах очков. Он поднимает свой невинно-монашеский взгляд, сдвигает очки с переносицы на кончик носа и удивленно смотрит на меня поверх линз:

- Как что?

Джерри приподнимает книгу так, чтобы я мог разглядеть ее обложку. «Места, которые должен посетить каждый еврей».

Твою мать, если ты в Израиле, – это еще не значит, что твоя задница свята, как пенис Санта Клауса. Да, Джерри, ты еврей, ты старый еврей, но не надо строить из себя всезнайку еврейской культуры, когда ты даже понятия не имел, что такое хумус.

У меня трясутся руки. Все это слишком тяжело для осознания. Воспоминания о Рэе, отеле, фобиях, лужайках, выступлениях… Поздравляю тебя, Эрик. Ты прошел все этапы бреда, и теперь вплотную подошел к истинному безумию.

Сигарета, скручивающаяся спичка – ей жарко, она сворачивается, как улитка, сгорает дотла, огонь угасает, появляется дым от сигареты. Пару раз я сильно затягиваюсь, выпуская рваные кольца дыма в замкнутое пространство мелкой комнатушки. Джерри недовольно смотрит в мою сторону:

- Ты не мог бы покурить на балконе?

Риторический вопрос. Конечно, не мог бы. Молчу и курю дальше, прокручивая в голове все то, что вспомнил за ночь.

Раздается хлопок – время перешло на сверхзвуковую скорость. Зеленые образы наплывают на меня, куча мелких узоров перед глазами. Крохотные прозрачные кружочки – они то уменьшаются, то увеличиваются, приближаясь вплотную к роговице моих глазных яблок. Вокруг – тягучий эфир ядовито-зеленого цвета. Где мой скальпель, чтобы разрезать это видéние?

Меня тошнит, а ноги немеют. Сигарета немного облегчает мой незапланированный трип. Шорох страниц, перелистываемых Джерри, доносится до меня сквозь еще пять несуществующих комнат: еле слышно, но очень отчетливо и навязчиво. Маниакальное наваждение. Чистота моих побуждений не может быть адекватно интерпретирована, меня гложет какое-то сомнение, сомнение насчет чего-то неопределенного, откуда это?.. зачем это?.. но я знаю, что я не виновен в создании Общества борьбы за легализацию марихуаны «LEMAR», хоть я и поддерживаю эту хипповскую инициативу,,, впрочем гендерное неравенство должно быть пресечено на корню, как я считаю, и я говорил об этом раньше, ведь мои побуждения чисты и невинны, и я не обязан следить за всем, что происходит вокруг в таком темпе, в таком темпе можно свихнуться, а я не из тех, кто сходит с ума, надо просто уметь держать себя в руках, вся ситуация под моим контролем, это не я создал первую ракету, и первая ветка метрополитена была построена не под моим руководством, это не я . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . , . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . для чего . . . . . . . . . . . , , , . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . , , . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . кто-то сует мне в руки какой-то сосуд и заставляет меня пить; это бутылка, я залпом опорожняю ее, мне хочется пить. Ничего не соображая, я открываю глаза. Передо мной Денис, улыбается и говорит что-то Джерри, который поверх своих очков с паникой во взгляде смотрит на меня.

- …лучшее лекарство для этого алкаша. Вот увидишь, сейчас в момент очухается.

Я чувствую, как время замедляет свой ход, сердцебиение приходит в норму. Зеленые образы растворяются, туман бреда рассеивается.

- Эрик, надо бы тебе поесть, дружище, иначе с катушек съедешь… – Денис протягивает мне приплюснутый сэндвич. – А вот этим запей, – он улыбается и достает еще одно пиво. – Господь бывает милостив, поистине милостив.

72

Огромный мир, изрезанный границами. Нож человеческой изобретательности, врезавшийся в плоть планеты. Это были материки, это была земля, за которую воевали, на которой казнили и выдавали разрешения на посещение морга, земля, где у людей возникало желание попробовать кошачий корм, где на заблеванных полах заведений конвульсировали спившиеся эпилептики. Где я писал книгу о том, что происходит вокруг и какая странная жизнь окружает меня. Как эманации джаза пропитывают каждый миллиметр бытия.

Люди тонули в цветастых странах на карте, они становились частью полиграфии, превращались в характерный запах свежей печати и неутешительные статистические данные о рождаемости и смертности населения планеты. По телевизору показывали репортажи из других стран, но выглядело это как новости с фронта: слишком далеко, чтобы быть правдой.

Да и если разобраться, то везде было одно и то же: такие же глупые заботы о хорошем маникюре, свежем дыхании и банковских счетах. Такая же глупая ненависть к черствому хлебу, коротким ночам, обманам синоптиков, к больному горлу и сифилису.

Меня волновало то, что человечество пыталось доказать, будто оно не нуждается в инстинктах. Какое великое заблуждение! 90-минутную свободу давало порно, где инстинкты результировали в белую вязкую жижу на губах у какой-нибудь светловолосой суперстар. У меня было несколько видеокассет с интригующим содержанием. «Чужой 2. Лучший бестселлер мирового кино!» И каждый, кто отправлял эту кассету в антрацитовую пасть магнитофона, прекрасно понимал, что «Чужой 2» уже давно никого не интересует. Иметь дело с запретным – вот это вкус жизни.

Нужно запретить дышать, чтобы самому ощутить магию вдоха. Нужно запретить алкоголь, чтобы люди ощутили, насколько величественным может показаться «Шипр». Нужно запретить книги, чтобы человечество действительно стало читать.

Фильмы 90-ых открывали совершенно новый взгляд на мир: красные трусики в белый горошек, среднеевропейские члены, волшебство анилингусных извращений, яхты, пляжи, парусина между ног, банановые утехи, груди на рассвете силиконовой эры, вибрации эротизма и всяких латексных штуковин. С экрана телевизора на меня смотрел сам Запад, это великое и порочное детище человека.

В те времена из меня вышибали прозападный настрой все, кто мог. Я выливался, как сгущенка из жестяной банки, но сохранял форму алхимического сосуда, готового наполниться изяществом Вселенной, пропахшей ванильной смолой безумия. Это было прекрасное время отсутствия иллюзий и ночных поллюций, время мечтаний о полете в космос и вере в незыблемую справедливость Творца мироздания.

А потом все пошло под откос.

Под утро нижнее белье становилось чуть влажным от спермы, мироздание воспринималось сквозь призму иллюзий, мечты покинули голову и оказались захоронены под толстым пластом суетливых мыслишек. Появилась разрушительная тяга к женщинам, этот наркотик, буйствующий все время, пока ты жив. Женщины тебя рождают, и они же призваны тебя умерщвлять. Милая закономерность, ставшая первоначалом всего.

Я стал задумываться о принятии буддизма, и рокот самолетов меня больше не воодушевлял.

Романтика умерла, а я остался существовать в этом однородном забвении.

И никто не мог знать – даже самый главный Шпик под небесами, – что совсем скоро я наткнусь на тот самый дневник. Дневник, который заставит меня обо всем этом написать.

Продолжение

На Главную "Джаза на обочине"