Начало книги – здесь.Предыдущая часть – здесь.

73

Возникает вопрос: как все до этого дошло? Как получилось так, что голова моя трещала по швам и Джерри с Денисом, взяв меня под руки, помогали мне выбраться из отеля, чтобы я мог подышать свежим обжигающим воздухом этих святых земель. Моя Великая Депрессия. На заседании Мира и Пути решается вопрос о бытии и крахе, а я как обычно верчу головой и отнекиваюсь, балансируя на парапете Смерти. Со мной никто никогда не был милостив, и в этот раз я тоже не рассчитывал на божье расположение.

- Эрик, все в порядке?

Я поднял голову. Из окна третьего этажа на меня смотрели круглая голова, глаза, скривленный рот, двойной подбородок. Кто-то из нашей экспедиции.

- Я? Кто, я?

- Эрик, ты плохо выглядишь, что с тобой? – переспросила голова.

- Все охуенно, – промямлил я и плюхнулся на скамейку. Джерри с Денисом с облегчением вздохнули.

Я закурил. Парни недовольно смотрели на меня, но ведь они и представить не могли, сколько я вчера выпил.

Я и так был порядком пьян, но тут кто-то подсунул мне наполовину скуренный косяк, предупредив, что «эта дрянь убивает». Тот, кто всучил мне «эту дрянь», был явно знаком с моей тонкой психологией: теперь у меня не было выбора, и я, пропуская в свой мозг процента два от реальности, скурил процентов девяносто косяка. Мощнейший удар по телу накрыл меня в тот же миг. Пульс, давление. Пульс, пульс… Ужасающий ритм действительности, удары один за другим. Эхо, темнота. Звон в ушах. Кто-то подносит еще одну бутылку. Я даже не вижу, что это: верблюжья ссань или Баккарди махито или что-то еще. Глоток. Огонь в горле пожаром разносится по организму. Мне уже ничего не поможет. Ни Библия, ни Коран. Ни Коран, ни Библия. Я впадаю в кому, не чувствую ног. Свои рыжие волосы я унаследовал от бабушки. Она не могла вставать с постели, мы всегда следили за ней. Диабет. Пульс. Мать моей матери. Она не могла вставать с постели. С постели… Диабет, ей всегда хотелось пить. Мне было… Я был молод, совсем юн. Я не принес ей воды, и она потеряла рассудок. Она больше не узнавала меня, только свою дочь, мою мать. Я – убийца, я – изверг. Малолетний ублюдок, который теперь не чувствует своих нижних конечностей и следит глазами за темнотой, окружающей его. Глоток. «Эта дрянь убивает… убивает… убивает…» Эхо, ползущее по моим рукам. Что это за дрянь? Кто мне ее подбросил? Поздно, парень. Поздно об этом думать. Я не хочу сопротивляться, но мое давление подскакивает до предела, и я чувствую кровь в своих мизинцах. Все стоят на большой веранде снаружи. Гремит музыка, и все трещат друг с другом. Темнота поглощает всех без исключения. Я моргаю, и вдруг оказываюсь на диване внутри отеля, в одном из коридоров с миллионом дверей. Номера, номера, номера… Со мной еще две каких-то дивы, одна засовывает руку ко мне в штаны, другая пытается снять с меня мокрую от пота рубашку. Я хочу что-то сказать, но не могу вымолвить ни слова. Страх. Паника. Безмолвный, я отключаюсь. Мне все равно, где я и с кем. Тело обмякает, и я засыпаю…

74

- Посиди и проветрись, парень. Мы тебе говорили, что не стоит столько пить. К тому же теперь у нас на две потенциальные бабы меньше, – в один голос твердят мне Джерри и Денис.

Утро, солнце печет, и мне нет дела ни до каких баб. Вечер, ночь… Все это позади. Я курю, извините.

Как так вышло, что сейчас я здесь?

Только отвлечение от происходящего вокруг может мне помочь. На ум пришла небольшая комнатка, черно-белый нуар, приглушенные мысли. Изящные клубы дыма, наполняющие помещение и зловеще крадущиеся по советским обоям и узорчатому линолеуму. Тысяча восемьсот дней назад.

Серое, унылое, многоэтажное, бездушное здание среди безликих дворов. Чтобы до него добраться, приходилось идти мимо двух маленьких магазинчиков, в которых я по своему обыкновению покупал выпивку. По пути я откупоривал бутылку и потихоньку наслаждался вкусом холодного пива. На мне были казаки и узкие джинсы. Я носил клетчатые рубашки, и каждый знал, что Эрик Левковиц – чертов ковбой, который пьет как сапожник. Впрочем, в одном случае из тысячи Эрик Левковиц был честен со своими товарищами и вполне искренне заявлял, что у него проблемы с алкоголем. Хоть для него это проблемой и не было, но когда по утрам он садился в общественный транспорт и вдруг замечал, что любимые джинсы в обтяжку в некоторых местах приобрели розовый оттенок от пролитого вина и что от него самого не лучшим образом пахнет, к нему приходили мысли о том, что все-таки пора остановиться. Однако поспешные решения были не в его стиле, а посему он продолжал пить, предметно изучая все ипостаси алкогольного опьянения.

Скрип лифта разносился по пустым коридорам.

На третьем этаже, как правило, кто-то ругался: мужчина ревел, как бешеный питомец во время случки, а женщина пищала, срываясь на визг, о том, как хуево с ней обошлась судьба, подкинув ей такой вот занудный подарок с вялым членом на день Святого Валентина. Боже, даже сам Ли Ален по кличке «Зодиак» пожалел бы ее: вялый член в день Святого Валентина – это форменное надругательство над всей женской половиной человечества, и позволить себе такое может только бывалый ветеран перманентного совокупления, который в свое время откупорил больше женщин, чем бутылок портвейна.

Эта парочка с третьего этажа, они били посуду, вероятно, надеясь на благополучный исход бытового терроризма. Зря: опухоль быта распространяется незаметно и молниеносно, и одним утром сон прекращается, а вы вдруг понимаете, что рядом совершенно чужой человек, чьей слюной помечен каждый квадратный сантиметр вашей кожи. И вам становится тошно. Вы ненавидите себя и эту скомканную постель, вас тошнит от густого воздуха, от запахов неизбежности и злого рока, нависшего над вами. Вы не знаете, куда себя деть, потому что у нее менструация. Вы ненавидите это слово, это утро, вы ненавидите женщин и себя. Это словно сломать зубочистку: вот она еще гнется, выгибаясь под натиском ваших дрожащих пальцев, вот она дает совершенно микроскопическую трещину и вот она с хрустом ломается, обнажая два заостренных конца, скрывавшихся раньше под гладким единством. Тысячи семей ежедневно просыпаются на этом разломе семейной коры. И знаете что? Что они решают делать? Они пытаются склеить свои зубочистки, восстановить единство, которое ушло и никогда больше не вернется. До безмозглых умников не доходит, что после тысячелетних землетрясений горы уже не сравняются с землей, и после того как бык на корриде получил свою шпагу в сердце, пути назад уже нет.

На шестом этаже слышался плач какого-то ребенка. Возможно, его били родители, возможно, его унижали и не кормили, возможно, всем было на него наплевать, и возможно, я был одним из тех, кто никогда не останавливался на этом этаже, а просто продолжал свой путь наверх. Но ведь я никогда не был святым. Монотонная скука, потому что быть святым – это так предсказуемо. Все знают, что ты никогда не изнасилуешь эту женщину и что рот твой не проронит ни одного матерного слова, что ты никогда не напьешься до усрачки и что ты всегда убираешь дерьмо за своими собаками. Все более чем уверены, что твой дом не куплен в кредит, а лужайку ты подстригаешь сам, не нанимая для этого садовников с целью экономии семейного бюджета. Все полагают, что по воскресеньям ты с женой ходишь на причастие. Все считают, что ты идеален, и никто даже подумать не может, что у тебя есть член. Так-то оно так, если бы не два «но»: во-первых, член у тебя все-таки есть, а во-вторых, ты спишь со своей двенадцатилетней дочуркой. «Полное разоблачение», – думаешь ты, а никто даже не подозревает о твоих сексуальных предпочтениях.

Выходит, с виду ты свят, а на деле ты грязен, как помойное ведро с пошлыми мыслишками. Так вот, я предпочитаю другое: пусть все думают, что я гребаная свинья, но сам я буду чувствовать себя жирным Сиддхартхом Гаутамой со сраным нимбом над головой. Буду мнить себя иконой, заляпанной любопытными носами.

Будь мужчиной, Эрик, не сдавайся, черт возьми! Самое важное – это преодолеть бессонницу и взять себя в руки.

Продолжение

На Главную "Джаза на обочине"