Начало – здесь. Предыдущая часть – здесь.

8

- Молодые люди, мы уже закрываемся, – грузный охранник с недовольным лицом пытался нам втолковать, что заведение закрылось двадцать минут назад.

- А который сейчас час? – я никак не мог угомониться. Издеваться над такими верзилами с мозгом в грецкий орех всегда доставляло мне особое удовольствие. Правда, у таких, как он, всегда было одно неоспоримое преимущество: в любой момент их кулаки могли в два счета уложить тебя на землю.

- Уже два двадцать, молодой человек. Через десять минут будет половина третьего.

- Поразительная проницательность, – заметил я. – Но вот на моих часах еще почему-то только без десяти два. Может, у вас часы неправильно идут? Давайте позвоним в службу времени и узнаем точный час, – по его лицу было видно, как внутри него все закипает от злости. Когда я почувствовал, что удар мне в лицо не за горами, я встал и произнес:

- Впрочем, может, Вы и правы. Как знать, а вдруг мои часы действительно отстают? В таком случае позвольте откланяться. Пожалуй, мы Вас покинем.

Вальтер не без наслаждения наблюдал за этой сценой. Мы забрали свои вещи и пошли к выходу. Возле двери я обернулся: охранник по-прежнему стоял на том же месте и с ненавистью смотрел в мою сторону. Мне показалось, что от злости у него на лбу и висках выступила испарина. Я дружелюбно помахал ему рукой и вышел из бара.

- Ты когда-нибудь доиграешься, – сказал Вальтер.

- Я знаю, но что поделать, нужно же какое-то разнообразие, кроме как пить да баб снимать.
Вальтер хмыкнул:

- Знаешь, что касается баб и выпивки, то мне они пока еще не надоели. И пока у меня стоит, я просто обязан дарить этому миру красоту.

- Несомненно, – заметил я, улыбнувшись.

- В общем, дело такое: я тут рядышком знаю один неплохой ночной барчик. Можем там отвиснуть.

Зазвонил телефон. Это была Мириам. Когда она звонила, на дисплее телефона отображалась ее фотография, где она ела ежевику в Крыму, когда мы отдыхали у моих родственников на даче. Она была прекрасна, а ее улыбка с небольшой ямочкой на правой щеке заставляла чаще биться мое сердце. Но не в этот раз. Я просто выключил телефон и сказал Вальтеру:

- Пошли. Оторвемся.

По винтовой лестнице мы спустились вниз. Людей было немного, и в основном это были те, кому в два часа пришлось уйти из прошлого бара. Все сидели за столиками и о чем-то разговаривали. У меня создалось впечатление, что все они перешептывались, как бы боясь, что их разговоры могут подслушать другие. Вдруг Вальтер прищурился и пробормотал:

- Опаньки, – он ехидно улыбнулся, – а вон та девочка, которую мы с Русей вдвоем…

Мы подошли к ее столику. С ней сидела еще одна девушка. Мы поздоровались и, спросив разрешения, присели рядом.

Оказалось, вторая девчонка работала в аэропорту. По ее словам, это жуткая работа стоять за стойкой и взвешивать чемоданы туристов. Я ее перебил, сказав, что в нашем аэропорту самолеты летают, наверное, раз в час, если не реже. Я сказал, что возможно она лукавит и что здание аэропорта скорее пустует, нежели его стены трещат от потока туристов. Она ответила, что, возможно, она и лукавит и что, скорее всего, она просто перепила. Однако, заметила она, ее работа научила ее одному: никогда не суйся в самолет, если в чем-то сомневаешься. Как оказалось, у них там все повально были суеверными. Для меня приметы были не важнее пятисантиметрового плинтуса, и, сменив тему разговора, уже через пару минут я сидел рядом с ней и тайком изучал своей рукой рельефы ее нижнего белья. Но закончилось все тем, что она просто заснула, так и не дождавшись кульминации. Мы – Вальтер, его растленная знакомая и я – продолжили пить, несмотря на то что на улице уже светало.

Ближе к утру мы вызвали такси. Вальтер поехал домой, а я сказал, что пройдусь пешком до Мириам. Вальтер захлопнул дверь, и такси растворилось в утренней туманке.

Я глубоко вдыхал свежий воздух. Казалось, что я открыл для себя новый аромат. В городе еще совсем не ходил транспорт. Все улицы были пусты. Изредка пели птицы. В центре не часто услышишь такие трели: здесь очень мало зелени.

Я шел и шел, и чем ближе я подходил к дому Мириам, тем холоднее мне становилось. Я устал от всего этого, но почему-то я не поехал домой, а решил пойти к Мириам. И я не мог объяснить, зачем я это делал. Ведь я был еще порядком пьяный, а когда она увидит меня в таком состоянии, она будет в бешенстве. И вдобавок ко всему у меня всю ночь был выключен телефон, и я даже с ней не поговорил. Я почувствовал себя полным ничтожеством. Я должен был уйти от нее, потому что она заслуживала лучшего, но я не мог: несмотря на всю ненависть, я слишком сильно ее любил, чтобы сделать это.

Когда я проснулся, Мириам уже чем-то занималась по дому. Я посмотрел на нее, на ее красивые волосы, на ее доброе лицо и решил, что я бросаю пить. Это было то самое утро. Но я слишком поздно принял это решение: мы уже необратимо катились в пропасть, и остановить это было невозможно.

9

С того самого дня, когда мы мирно пили чай на кухне, когда по плите ползала тень и меня одолевали непонятные сомнения, прошло уже полтора года. Но чем больше проходило времени, тем более все усложнялось. Хоть мы и стали вновь встречаться с Мириам, я начал ощущать острую нехватку бытия, когда мне хотелось адреналина, выпивки и женщин.

Тем летом Мириам улетела в Америку к своей сестре, где последняя должна была справлять свою свадьбу с ухажером из Лондона, однако все сорвалось в самый последний момент из-за смерти их отца.

Мы с Вальтером сидели в очередном баре. Как обычно, мы пили. Но изнутри меня пожирало необъяснимое волнение. Это назойливое чувство было таким неприятным, что мне приходилось пить еще больше с целью поскорей забыться и перестать вообще что-либо ощущать. Когда в полночь мы пришли домой, на столике в прихожей я нашел свой телефон, который утром забыл дома. Там было несколько неотвеченных вызовов с какого-то неизвестного номера. Я перезвонил. Трубку подняла девушка, которая дрожащим голосом ответила, что позовет Мириам. Мириам подошла к телефону и разрыдалась. Я спросил ее в чем дело. На что она еле ответила, что их отец скончался и уже четвертые сутки лежит мертвый в квартире. Я вмиг протрезвел, покрылся испариной и стал тяжело дышать в трубку, даже не зная, что сказать. Я молчал и слышал, как на другом конце света плачет моя Мириам.

После случившегося она на два месяца уехала в свой родной город и жила там с матерью. Теперь я был один, и ничто не мешало мне делать то, что я был волен делать. Это была странная и непонятная свобода… Наступили странные дни.

Я потерялся в своем бесконечном полете, надо мной нависло черное облако одиночества. Мириам была не со мной, и я был не с ней. Наверное, иногда мы все же думали друг о друге. Но уже тогда наши жизни текли параллельно, почти нигде не пересекаясь.

Одним словом, у меня был нервный срыв. Я чувствовал себя подавленным, и только лишь выпивка давала мне изредка смутную надежду, надежду, что все отлично. Почему я не мог просто читать книги по искусству, ходить в магазины за едой и смотреть телевизор? Почему я пил как сапожник, шлепал девиц по их розовым задам и спал в кровати, не снимая одежду? Почему мир обрушился на меня и я не стал этому сопротивляться? Я слонялся по обочине жизни и в перерывах, когда руки не тряслись и я мог что-то соображать, я записывал все события в маленький потрепанный блокнот, который всегда был со мной. Это были чудные мгновения, когда ты ехал в скрипучем троллейбусе, твои джинсы были в пятнах от вина и ты, чувствуя на себе неодобрительные взгляды пассажиров, пытался что-то нацарапать в своем небольшом блокнотике.

Причиной всему случившемуся была одна беда: когда я был с Мириам, я всем своим существом ощущал на себе давление. Это трудно описать, но, допустим, если я хотел выпить бутылочку пива, то после этого мне либо приходилось съедать две пачки «Дирола», либо мне нужно было вообще этого не делать, а идти на кухню, чтобы выпить чай, сок или кофе: Мириам не выносила запах пива. В любом случае, если мне действительно этого хотелось, я мог придумать тысячу отговорок и причин, чтобы отлучиться из дому на весь оставшийся вечер. Но черное облако сгущалось и с каждым днем давление делалось все более невыносимым. И вот Мириам уехала, а я остался один, наедине со своими мечтами и идеями.

10

В четверг меня разбудил собственный крик. Я покрылся холодным потом и не мог понять, что произошло. Потом ко мне стали возвращаться обрывки моего сна. Мы сели в какой-то самолет. Рейс почему-то задержался, и нам пришлось без дела сидеть в самолете полчаса и рассматривать скучный пейзаж аэропорта через скучный иллюминатор. Милые стюардессы проинструктировали нас о мерах безопасности, и самолет тронулся с места. Я сильно волновался, и приходилось глубоко дышать, чтобы окончательно не впасть в панику. Я почувствовал, как самолет оторвался от земли и мы поднялись в воздух. Еще некоторое время я был напряжен, но потом в конце концов успокоился и из сиденья напротив достал местный журнал. Я открыл разворот журнала и от ужаса чуть было не потерял сознание: большие красные буквы гласили: «Тебе не стоило садиться на этот рейс…» Вдруг самолет зашатало, и в области солнечного сплетения появилось странное щекочущее чувство: мы падали. За метр до земли я, должно быть, и проснулся.

Я стал вспоминать, что мне говорила та девушка в баре по поводу суеверности в авиаиндустрии. «Хороший знак, – говорила она, – это отсутствие каких-либо знаков вообще. Но если хоть где-то тебе что-то показалось странным, подумай дважды, прежде чем лететь».

Я встал с кровати и со странными мыслями пошел в ванную, чтобы умыться. Когда я умылся ледяной водой, сознание немного прояснилось, и я вернулся в комнату. На столе лежал билет на самолет до Израиля. Рейс был назначен ровно через неделю.

Что ж, подумал я, можно остаться дома, сидеть здесь, верить в свой сон и в то, что я сделал правильный выбор. А можно все-таки рискнуть и сесть на рейс до Тель-Авива. Ведь сон-то приснился все-таки в ночь на четверг, а не на пятницу. Я решил никому не говорить об этом и не подавать виду, что что-то произошло, хотя для меня этот сон был достаточно веской причиной, чтобы отказаться от поездки. Такие штуки, подумалось мне, бывают только в фильмах, когда на одного из ста нисходит озарение и он оказывается единственным, кто не сел на борт и кто, таким образом, вообще остался в живых. Но если бы все было как в фильме, не успокаивались мои мысли, то я бы давно жил на каком-нибудь из тихоокеанских островков, с улыбкой наслаждения попивал бы мерзкий ром и думал бы о том, чем займусь после смерти.

К чертям фильмы. Я сяду на этот рейс.

Продолжение

На Главную "Джаза на обочине"