Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

Хозяйка Медной горы

И все же: что и как может наследоваться в Гайдаровском случае? На вопрос «что?» ответ очевиден: динамическая структура Мать-Отец-Ребенок, окрашенная специфически по-гайдаровски. Если угодно, ее можно представить в виде внутренней драмы с тремя участниками:

ОТЕЦ. Вот тебе мой пистолет, сынок, он может тебе пригодиться.
РЕБЕНОК. Да, папа, я буду всегда носить его с собой и играть им.
МАТЬ. Поиграйся, пока я буду заниматься Отцом, но не забудь напомнить о себе…
РЕБЕНОК. Хорошо, мама, я буду, как папа, играть пистолетом и выстрелю, чтобы ты пришла ко мне.
(Пока Мать поглощена Отцом — может быть, разборками с ним — Ребенок играет, упражняя свои деструктивные наклонности, и в конце концов жмет на курок, при этом что-нибудь разрушая.)
Издали слышится голос ОТЦА: Так держать, сынок!
Появляется МАТЬ: Что же ты, сукин сын, делаешь?! Вот я тебе…
(Гайдар режется)
РЕБЕНОК. Я не виноват. Это мыши.
(Он прав)

Эта парадигматическая гайдаровская драма может иметь бесчисленное количество вариаций. Кроме того она может разыгрываться внутри человека (и тогда должна называться «Бритва Гайдара»), внутри семьи (под названием «Воспитание Плохиша») или во внешней публичной жизни («Гайдар и его команда: крушить!»)

Возвращаясь к генетике, на вопрос «как эта драматическая структура может наследоваться?» отвечаем: путем постоянного воспроизведения действа «Воспитание Плохиша» в реальных семейных отношениях. Носитель гайдарной структуры подбирает себе жену с «нелегким характером». Когда рождается ребенок, эта женщина провоцирует его к применению идущих по отцовской линии разрушительных задатков. Понятное дело, идеал женственности, к которому стремятся Гайдары и который может все это устроить, должен быть весьма специфическим. Но если все-таки такой идеал входит в явь, передача гайдарности в следующее поколение обеспечена.

Мы знаем: Аркадий Петрович нашел для себя нечто близкое к этому идеалу. Но нас-то в конечном счете интересует Егор Гайдар. Мог ли он унаследовать описанную выше гайдарность? Для того, чтобы это понять, очень важно знать, насколько соответствует гайдарному идеалу его мать Ариадна Павловна. О ней известно, что она была «правоверной комсомолкой», ныне доктор исторических наук. Видимо, не протестовала, когда отец давал Егору в руки пистолет. Плакала в ночь перед свадьбой, «представляя себе грядущую тяжелую судьбу», – потому что Тимур от большого ума рассказал бедной девушке, что «считает Сталина предателем дела Ленина и социализма» (это было в 52-м). Она-то понимала, как это опасно, поскольку ее отец, знаменитый писатель Павел Бажов, чудом избежав ареста, провел после этого целый год, вообще не выходя из дома. Семья жила на учительскую зарплату сестры его жены, а он сам писал свои ставшие впоследствие знаменитыми сказы.

Обычно считается, что эти сказы — просто обработанный для использования в целях социалистического воспитания фольклор. Но — не только. Бажов вычленил из фольклора и ярко раскрасил некоторые весьма специфические образы, которые можно рассматривать как своего рода символические формы. Если попробовать вспомнить кого-нибудь из героев его произведений, то первой придет в голову Хозяйка Медной горы, переходящая из сказа в сказ. Кто такая эта Хозяйка? Неживая каменная баба, которая, являясь из-под земли в окружении ящериц, провоцирует мужиков на немотивированные самоубийственные поступки, а потом уводит под землю – трудиться над всякого рода “каменными цветками”.

В первом же сказе эта «малахитница» заставляет Степана сказать приказчику, чтобы он убирался с рудника: «Велит она тебе, душному козлу, с Красногорки убираться». А вот результат: «Ну, конечно, выпороли парня и в гору», а там, в руднике, приковали на цепь в гиблом месте – работай… Ну, конечно, Хозяйка ему помогла, предлагала жениться на себе, подарила малахитовую шкатулку, наполненную всякими украшениями.

Да только у Степана уже была невеста, более человечная, чем «малахитница», но — тоже не сахар… Ей в конце концов и досталась знаменитая шкатулка. Благодаря заботам Хозяйки Степан даже вольную получил, живи счастливо. Нет, он стал тосковать, ходить туда, где встретил когда-то ту ящерицу. Там его и нашли мертвым, а в руках камешки, которые определяются как «слезы Хозяйки Медной горы». Ну, и назидательная концовка: «Вот она, значит, какая Медной горы Хозяйка! Худому с ней встретиться – горе, и доброму – радости мало». Сказано ясно и без обиняков.

У погибшего от козней Хозяйки Медной горы Степана осталась зеленоглазая дочь Танюшка, которая одна только и могла носить украшения из малахитовой шкатулки (остальные женщины – не могли: уши от сережек пухли, пальцы от колец синели, бусы ложились «как лед кругом шеи-то»). Девушка была, конечно, красавица, но – с женихами была уж больно неласкова. Очень насмешлива. Иные говорили: «Разве это девка? Статуй каменный, зеленоглазый!» В общем, если можно так выразиться, пошла в “малахитницу”, которая, кстати, явилась к ним в дом и многому девочку научила. В конце концов в Танюшу влюбляется барин, делает ей предложение, и она соглашается — при условии, если он ей царицу покажет. Тот старается, но при этом Таня ведет себя нагло и вызывающе. Не независимо, а по-вахлачески. В конце концов изощреннейшим способом ставит влюбленного болвана барина в самое идиотское положение и исчезает. «Барин после этого и последний умишко потерял»… А Хозяйка Медной горы двоиться стала.

Ну и так далее – из сказа в сказ, из поколения в поколение – несчастные мужики (и худые и добрые) тянутся к этому идеалу опасной холодной женственности, связанной с подземным миром и рептилиями (сама названа ящерицей и ящерки – ее необходимый атрибут), толкающей к самоубийственным поступкам и уводящей за собой в подземелья. Откуда берется такой идеал у Бажова, здесь обсуждать не будем. Но то, что у человека, зацикленного в своих писаниях на таком идеале, в доме должны водиться женщины, к идеалу приближающиеся, сомнению не подлежит. То есть по крайней мере в потенции мать Е.Т. должна походить на Хозяйку Медной горы, а значит – должна обладать чертами сходства с Марусей и другими героинями Гайдара.

Не будем дальше углубляться в интимную сферу Гайдаров, скажем просто: у матери Е.Т. скорей всего не очень-то легкий характер. И это еще больше укрепляет нас в подозрении, что прораб реформ мог унаследовать дедовскую деструктивность.

Отцовское оружие

Теперь надо понять, что Е.Т. действительно унаследовал, в какой форме и в какой степени? Для этого пройдемся кратко по элементам его эдиповской структуры (Отец – Мать – Ребенок) и посмотрим, что в ней есть общечеловеческого, общегайдарного и, наконец, индивидуального – присущего лично Е.Т. Интересно также, как все это работало, когда наш герой реформировал страну.

Информацию об этом можно извлечь из писаний Егора Гайдара, поскольку, закончив свою холодную гражданскую войну, он по примеру своего дедушки занялся саморазоблачительным литературным творчеством. Как и положено сегодняшней литературе, это творчество пронизано духом постмодернизма. Взять хотя бы заголовки его произведений – «Государство и эволюция» (вместо ленинского «революция»), «Дни поражений и побед» (у дедушки – «В дни…»).

Но к делу. Каков Отец (отцовское Я) у нашего героя? Е.Т. рассказывает, что его реальный отец еще на Кубе, в то же время примерно, когда давал мальцу пистолет, «все чаще начинает раздражаться, все время говорит о каком-то НЭПе. Возвращаясь домой, ругает идею экспорта революции». Е.Т. замечает: это «далеко за пределами моего разумения». Еще бы – ребенку, как помним, не больше восьми. Однако он запоминает отцовское раздражение и ругань по поводу политики своего государства.

В 64-66 годах семья живет в Москве, и в этот период мальчику (ему 8-10 лет) разрешают присутствовать при «бурных спорах» гостей отца (но запрещают встревать в них). Спорят «о хозрасчете, рынке, рыночном социализме, необходимости экономических реформ, политических свобод». Судя по перечню гостей, все это записные шестидесятники, отнюдь не профессиональные экономисты, просто уважаемые люди, любящие дилетантски поболтать о материях, в которых толком ничего не смыслят. О политической системе, об экономике, которую надо как-то реформировать. Ничего особенного.

Но вообще-то дать возможность ребенку слушать разговоры авторитетных с виду дядей о вещах, в которых он не понимает ничего, кроме того, что система плоха и с ней надо что-то делать, – это значит вложить в его душу импульс к тому, что систему надо рушить. А как же иначе – ведь мальчик не вникал в хитросплетения устройства этой системы, не имел представления о зависимости от нее своей жизни и жизни каждого из говорунов. Они-то, небось, не имели в виду ничего рушить, только болтали за столом…

Типичная ситуация: ребенок слушает разговоры взрослых и все понимает по-своему. И на основе этого ограниченного понимания планирует, может быть, целую жизнь. Эта ситуация в пародийном плане обыграна у Достоевского: старый Карамазов рассказывает о том, как услышал от галломана Миусова о святом, который, когда ему отсекли голову, взял ее в руки и «любезно ее лобызаше». Миусов начинает оправдываться: «Я действительно, может быть, говорил когда-то… только не вам. Мне самому говорили. Это я в Париже слышал /…/. Мало ли что болтается за обедом?.. Мы тогда обедали». Глумливый ответ Карамазова: «Да, вот вы тогда обедали, а я вот веру-то и потерял!»

Е.Т. сообщает об этих разговорах: «Постепенно кое-что из сказанного начинаю понимать». Молодец, жаль только не говорит, что именно он понял. Впрочем, это нетрудно реконструировать. Ведь когда говорят о реформах (даже если говорят полные профаны), речь обязательно идет о том, что нечто устроено плохо и его надо переделать. То есть – по нормальному детскому разумению – разрушить одно и взамен создать другое. Как разрушать, всякий ребенок (а не то что Гайдар) понимает лучше, чем как создать. Потому что «ломать не строить». Потому что опыт разрушения у него уже изначально есть, а вот опыт созидания ему еще предстоит приобрести значительными усилиями. Но как раз о созидании гости Тимура Аркадьевича мало что знали – не экономисты да еще и шестидесятники. И в результате первичным знанием об экономике у Е.Т. оказалось, что надо что-то разрушить. А все те великие знания, которые он, говорят, впоследствии приобрел, лягут на эту деструктивную основу.

Здесь я должен оговориться. В предыдущем абзаце не имелось ввиду ничего ретроградного. Я не сказал, что реформы не нужны. Я вообще не касался проблем экономики. Речь шла лишь о психологии великого реформатора. И чтоб уж совсем рассеять подозрения читателей, скажу: конечно, дать мальчонке возможность причаститься разговорам, в которых ему только одно и ясно, что старое надо ломать, вовсе не так опасно, как вложить ему в руку заряженный пистолет. Но все-таки некоторый дополнительный импульс к формированию деструктивного Отцовского Я (Отец в Ребенке) эти застольные разговоры дали. К тому же они развернули малыша лицом к экономике. Так что не случайно в дальнейшем Е.Т. начал накапливать именно экономические знания (которые, как и пистолет, можно использовать и так и эдак), думать о том, как это оружие можно применить для разрушения командно-административной системы, и в конце концов с успехом их применил.

Но еще в школе, еще не владея в совершенстве оружием экономического разрушения, юный герой задается вопросом: «Можно ли что-нибудь изменить, если можно, то как? Идти в народ, клеить листовки, разворачивать пропаганду, готовить покушения на Брежнева и Андропова? Убедительных ответов нет. Постепенно приходит понимание, что советское общество при всем его видимом несовершенстве, при всем ханжестве идеологии, при очевидных экономических глупостях административной экономики, на редкость устойчивая система, никакими булавочными уколами ее не поколебать».

То есть: “Мы пойдем другим путем”. И молодой человек идет учиться экономике. Надо так понимать – для того, чтобы овладеть более мощным оружием, чем тупые диссидентские булавки.

Продолжение