Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Она сказала «Марлинский», читатель? — разве же это возможно? Я подумал, что надо мной проводят какие–то эксперименты. «Ну и ни фига себе!» — подумал во мне Теофиль, и одновременно Томочка Лядская снова подумала: «Что с ним такое?» — подумала, глядя на мое покрасневшее, как лакмус в кислой среде, лицо (и снова симптомы скисания видел я Томиным взглядом). Так, значит, действительно эксперимент — эй, Теофиль, что такое? — но екнуло сердце, поклонник бежал, и лишь Лядская Тома все еще удивленно глядит на меня.

— Да, Марлинский, а что тут такого? — говорит она с некоторой даже обидой. — Чем он так плох? Ты же сам говорил, что он демон.

«Печальный демон дух изгнанья», — подумал я и вдруг понял, что никто другой, а вот именно я познакомил и свел Марлинского с Ликой. Вы ведь помните, что я ехал на дачу к Марли, когда сам познакомился с Ликой… Ехать–то ехал, но так до него и не добрался: за приятными разговорами и прогулками прошел целый день. Да еще же в тот день передо мной впервые предстал Теофиль в лице зеленоликого тарелочника, и я поскорей заспешил на поиски, как теперь оказалось, матери Лики — Марины Стефанны, богини скитальца. А вещи (те, что привез для Марли), я оставил Смирнову, чтоб он их вручил бедолаге… Так вот эти вещи Марлинскому передала Лика.

Позже я спрошу ее:

— Лика, дядя Саша передал тогда сумку моему приятелю?

— Конечно, я ее сама передала, — ответит она.

Со всей точностью это выяснится несколько позже, а сейчас, еще только это предположив, я уже живо вообразил, как сразу вдруг воспылал сумасшедший изгнанник, забуревший в глуши без женщин, с одной только своей правой рукой и слабым воображением, — как воспылал он, когда увидал мою Лику! Но как же Лика–то, чем Лика прельстилась? — вот вопрос. Впрочем, что за вопрос? — ореол изгнанничества, гениальной непризнанности, чуть ли не святости вполне мог преобразить Марлинского в ее глазах, мог совсем ослепить несчастную девчонку. А впрочем, жалость к этому демону — вот что скорее всего сыграло главную роль.

Ведь действительно, Марли очень жалкий человек: закомплексован ужасно, весь по горло в запретах. Запреты его распространялись на всех знакомых женщин и даже — на собственную жену. Жена же его, когда они еще не были разведены, распространяла непроверенные слухи, что он импотент, хотя это было и не совсем верно: я знал, что он как–то обходится с незнакомыми женщинами — с теми, кого впервые в жизни видит, — но уже во второй раз он становился сентиментален, слюняв и, бля, для дела не годен.

Помнится, когда он наконец избавился от мадам Марлинской, он заметил, что «без нее куда лучше», и добавил, глядя в сторону: «ее ведь удовлетворять надо». Я еще подумал тогда, что вот, пожалуйста, осколок сексуальной революции. Много осколков подобного рода бродит среди нас — осколков разного рода: один из них — Марлинский, другой — майор Ковалев. Искалеченные люди! Ну вы подумайте: что это за подход к женщине? — «ее удовлетворять надо» — извращение из сексопатологической книжки. Напротив, читатель, — она должна удовлетворять меня, а если этого нет, о чем вообще может идти речь?

Впрочем, повторяю, отношения с женщинами у Марли вообще какие–то противоестественные. Уже при первом нашем знакомстве Томочка (как курьез!) рассказывала мне, что он пытался соблазнить ее (думается, и соблазнил) задушевной беседой о том, что ей, видимо, ни с кем не было хорошо, но что он сможет сделать очень хорошо (Тома смеялась, говоря это), — мол, стоит попробовать, попытка, бля, не пытка! Скажу по совести, дико пересказывать это, хоть, впрочем, может быть, и встречаются женщины, на которых столь заманчивые посулы действуют опьяняюще.

Более естественные отношения у Марлинского с мужчинами, ибо — вот как раз в связи с этими своими комплексами и запретами — он с большим вниманием смотрит в другую сторону. Впрочем, несмотря на то, что у него было что–то такое, все–таки нельзя назвать его гомиком, ибо для того, чтобы в этом деле решиться на последний шаг, нужно элементарное мужество — то, чего у него нет совсем. Ко мне у него были самые нежные чувства, и хоть он наивно думал, что это чувства чисто дружеские, невозможно было не разглядеть их эротической окраски. Он как–то даже посвятил мне один свой рассказик, где человек, по описанию отчасти напоминающий меня (а отчасти — Пушкина), дарит автору гобой, на котором он (Марлинский) потом долго с увлечением играет. А как он ревнует ко мне женщин — боже мой!

Впрочем, хватит об этом. Я ведь тоже питал к нему дружеские чувства. Противоречивые чувства! — я всегда видел его насквозь, но старался смотреть сквозь него, чтоб не замечать его внутреннего безобразия. Вот, к примеру, когда он прибежал ко мне из больницы, — помните?

Продолжение