Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Так (но со скидкой на обращения к вам, мой сонный читатель), думал я о своей человечности и всем человечестве в целом, — думал так, а сам поливал свое синяками пошедшее тело свинцовой примочкой и посыпал его губкой, речною бодягой. Я был врач. Я был врач своей собственной чести, и я должен теперь был остаться в себе человеком, — остаться, ибо будущее, определившее меня, уходило вперед, пока я засыпал себя этой бодягой. Оно уже абстрагировалось от моей божественности, в которую неколебимо верило, будучи небесным поклонником, и теперь неумолимой логикой моего развития стало безбожным. Я сам отлучил от себя Теофиля и теперь вынужден был страдать его болью. Страданием моим было не только нынешнее жжение во всем теле, не только сам процесс мешкования — страданием моим было все, что описано в этой книге. Мной и во мне цивилизация отрекалась от человека-бога, и тут уж я был настоящим «министром финансов» из того сна Теофиля, который приснился миру накануне моих страстей. Мой процесс был постепенным отделением от меня звездного странника — пониманием им человека, возвращением в свое будущее, где уже нет людей, а есть лишь безликие роботы, клеточки его тела. Людей он оставил здесь, в своем прошлом, как и мы оставили в своем прошлом богов. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Но как нам проснуться? — как понять себя, как посмотреть на себя со стороны, увидеть в себе это новое? Откуда вообще берется сновидение? Иногда говорят, что мы сами его и создаем, но можем ли мы сами проснуться? — поднять камень, созданный нами. Ведь проснуться — значит понять, что мы спали, что реальность, в которой мы жили, — лишь сонная греза. Можем ли мы сами поднять этот камень, созданный нами, и, отодвинув его, увидеть тот мир, который этот камень загораживал? Человек постоянно создает этот камень, но может ли он его поднять? — вот вопрос. Могу ли я проснуться только потому, что хочу проснуться? Я хочу видеть мир, но вижу ли я его? Для человека, творящего свой сон этот вопрос так же неразрешим, как для бога, — ибо, если он в любой момент (стоит только захотеть) может проснуться, значит он не до конца спит, значит он знает, что он спит, — а это уже не сонное знание, ибо сном надо называть только такой мир, в котором человеку даже и в голову не приходит, что он спит. Если же он этого (что он спит) не знает, то, простите меня, какой же он творец своего сна? — значит кто-то снит ему сны, бросает камни снов откуда-то извне, но тогда сон — самая настоящая реальность не хуже любой другой. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Ну вот, читатель, — это пожалуй последнее осознание, находка, — находка, так сказать, в археологическом смысле! Я копался в себе, я писал свою историю, и, как всякий порядочный археолог, я должен был найти «утраченное время» — я извлек из напластований событий памятник, я понял, «почему они воевали друг с другом». Ахилл догнал черепаху.

Теофиль оказался существом, которое может пользоваться чужим опытом — опытом своих богов. Он насыщается, когда насыщаемся мы, он любит, когда мы любим, понимает, когда мы понимаем. Он хотел понять себя и понял, что без нас он — ничто и может существовать только, когда существуем мы. А мы в свою очередь можем быть существами божественными только, когда существует наш могущественный поклонник — ничтожный сам по себе Теофиль. И вовсе он не звездный скиталец, а попросту вечный странник Агасфер, бессмертный Каин, чье преступление называется использованием чужого опыта — извечное стремление нечисти загребать жар чужими руками. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Итак, читатель, из предыдущей главы ты узнал, что меня наконец высекли. Из бесформенной глыбы, в кремнисто–неправильных гранях которой уже искони играли случайные искорки смысла, была наконец высечена благородная герма, изваяна стройная статуя, ставшая прекрасным образцом повивального искусства заплечных дел мастеров, высекших меня. Их плети и розги, кнуты и бичи, шомпола и линьки или что там еще? — резцы, которыми они вгрызались в меня; боль и отчаяние, которые я испытал, действительно развили во мне какие–то небывалые свойства.

Я весь извивался, выл, холодел от боли и злобы, когда во тьме мешка меня били, мяли, стегали, как ватное одеяло. Этот бой прививал мне — вбивал! — волю быть беглецом судьбы своей и своей памяти. Чью волю привили мне? Чьей своей памяти должен я был стать беглецом? Что за свойства высвободили из этого каменного обломка, отсекая все лишнее: витиеватые байки судьбы? Ах, судьба! — медоточивая Шахерезада, баюкающая своими балясами клюющие носом разнеженные наши ягодицы, — и вдруг из этого облака грез начинают ваять памятник, кроить прокрустово ложе из колыбели сна. (далее…)