Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

— Прости, но как же все–таки без мужчины?

— Но я же говорю не о том, что без мужчины могу родить, — я говорю, что таково должно было быть ощущение женщины — жрицы Великой богини периода матриархата. Такова должна была быть ее теология. А мужчины, естественно, взяли эту теологию и переработали: приспособили к своему пониманию. Вставили Зевса и других — совершили насилие… Ведь вот то, что Уран не дает рожать Гее — это отголосок того насилия, и женщина, конечно же, мстит, оскопляя Урана!

Ну, поехали, — думал я, вспоминая мужественную статейку Фрейда с характерным названием: «Табу девственности» — Ну поехали… Да кто это знает? — может Гея сама не хотела рожать, совсем как эта вот Сара! признаться, я был уже и не рад, что впутался в эту историю: паук поймал в свои сети слишком уж фанатически женственную муху! Было совсем неприятно выслушивать этот урок женской ее премудрости. Я попал в глупейшее положение.

Вы ведь знаете, как иногда неприятно бывает обнаружить, что ты дурак, хоть и по собственной воле. Вы начали валять дурака, вы должны быть последовательны: сказав «А», вы должны сказать «Б» (потому, например, что вам выгодно, чтобы собеседник считал, что вы так думаете), — сказав «Б», вы чувствуете, что сморозили глупость. Вас уличают, вы чувствуете себя дураком. Вам неприятно, несмотря на то, что это вы ведете хитрую игру и хорошо смеяться тому, кто смеется последним. Вы еще будете смеяться, читатель, но пока что вы в дураках. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

— Демиург творит мир при помощи своей мудрости, то есть, в сущности, — Афины Палады, и, например, в эллинском религиозном культе, небо это пеплос — покрывало, вытканное Афиной…

Ты знаешь, читатель, я сразу почуял, что говорится это, последнее, как–то иначе, чем все остальное, сказанное ею ранее, — особым тоном, с особой заинтересованностью: прямо, как откровение, как нечто глубоко пережитое и прочувствованное — что открывается с болью и далеко не всем. Я насторожился, но виду, конечно, не подал. Я решил проделать паучий эксперимент, как говаривала в свое время Софья, — помните?

— Афина? Это которая вышла в полном вооружении из головы Зевса? — спросил я. — То есть, тоже родилась без матери, как Урания?

— Да. Но у Афины все–таки есть мать: Метида — мудрость, древняя богиня времен матриархата. Зевс, узнавший (кстати говоря — от Геи и Урана), что его сын от Метиды лишит его власти, проглотил беременную Метиду (это может означать: усвоил женскую мудрость) и — сам родил из головы при помощи Прометея (или Гермеса), расколовшего ему череп топором, — родил уже не сына, а дочь — Афину. То есть, это ведь символ подчинения женщины мужчиной и указание на женскую природу мудрости. Афина — это мудрость, софия. Неизвестно, между прочим, кто тут кого подчинил — мужчина женщину или женщина — мужчину. Ведь женщина сделалась мыслью мужчины, она его мудрость, она создала его… (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Говорила она все-таки не очень заинтересованно, а вот я, надо заметить вам, вдруг увлекся, вспомнив свои ночные размышления об одностороннем мире. Я сказал:

— Ты знаешь, наверное это устроено так, Афродита — пространство, а Кронос — время. Они дети неба, но матери у них разные, у времени — земля, а у пространства — море. Причем, характерно, что именно время отделило небо от земли. Ведь мать времени именно не море, а земля с ее периодическим цветением. Ведь время можно мыслить только как периодический процесс, как вечное возвращение в себя… — так говорил я, а сам, кстати, думал: И Бог создал время (берейшит — «в начале» — указание на время) раньше всего — раньше неба и земли, которые ведь могут считаться небом и землей только после отделения друг от друга этим «началом»; — и на земле отпечатком серпа времени будет потенция к периодическому цветению, а на небе — цветение светил, — так думал я, продолжая говорить Саре следующее: И если, например, Кант считает, что время мы не можем выразить иначе, как пространственно, а Энштейн и вообще не отделяет пространство от времени, то этим они высказывают ту же мысль, что и ты, когда говоришь, что любовь (пространство) в своем зачаточном состоянии соединяла Урана и Гею и только после оскопления Урана высвободилась при содействии Кроноса. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Сегодня я был что–то слишком наэлектризован, — уже обнимая троллейбусную контролершу, пустил в нее искру и вот вдруг опять. Почему? Во всяком случае я сказал Саре:

— Ты заряжена прямо как лейденская банка. Почему?

— Не знаю, — ответила она, потирая место, в которое ударила моя маленькая молния. — Это скорей похоже на историю Зевса с Дионой.

Она взглянула на меня, и я увидел, как тлится затаенный огонь в ее бархатных глазах. Очень удачно я поступил, коснувшись ее руки, — пустяк, а напряжение спало, и она улыбается, и обиды забылись, как будто…

— Зевс и Диона?

— Это миф, — сказала она, — о рождении Афродиты. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

На Саре, открывшей мне дверь, как говорится, и лица–то не было.

С чего бы это? — подумал я и спросил:

— Что с тобой?

— Ничего.

Вы помните, я уже говорил, что Сара Сидорова была ученая дама — филолог. Вообще–то, конечно, древние языки не лучшее занятие для молодой женщины — сидение над книгами искривляет позвоночник, пыль библиотек портит цвет лица, непонятные тексты залегают морщинами вокруг глаз. Прибавьте к этому почти неизбежный геморрой и общение с мумифицированными филологами мужского пола. Нет, это не женское дело, но, слава богу, иссушающее дыхание классической филологии едва лишь коснулось моей героини. Зато у нее были несравненные преимущества: с ней было о чем поговорить. Согласитесь, читатель, — древнегреческие книги куда интересней бухгалтерских.

Впрочем, вести какие бы то ни было разговоры с Сарой, имеющей такое расстроенное лицо, не представлялось возможным. Может, она дуется на меня? — ведь последний–то раз мы расстались так странно, а я даже и не позвонил. Может, Сидоров… (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

По дороге к Саре я вдруг почему–то решил, что не очень удобно являться к ней вот так вот просто — без всякого повода. Эта мысль несколько даже удивила меня, поскольку я, вообще говоря, предпочитаю чистую импровизацию с женщинами. Но все ж я сказал себе: «Ну–ну–ну, ничего! — я еду затем, чтобы что–то узнать, например, о колдовстве,» — сказал и занялся изучением мочки левого уха симпатичненькой девушки, сидевшей около меня (рыжая и с черными глазами).

Я ехал в троллейбусе. Девушка очень мне нравилась. Вдруг, вошла контролерша. Вскоре она уже штрафовала девушку, а я, пока, сравнивал эту девушку (свежий зеленый огурчик) с круглотелой, полной такой контролершей в темных очках, — сравнивал, размышляя о… конечно же, женщинах, читатель. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 5-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Я успокаивался и пытался представить себе этот односторонний мир как два зеркала, поставленные друг против друга, — так, чтоб они отражали взаимно друг друга, как в старинном гадании. Получалась манторла — тот пустой коридор, по которому к нам появляются потусторонние силы. Два эти зеркала: небо с землей, между которыми — мы. Где мы там? — да везде и нигде, распыленные в этом себя отражающем мире, — в этом наи–пардон — конгруэнтнейшем, так сказать, саморазвернутом мире, отражающем только себя. Где там явь, а где сон? — кто же сможет на это ответить?..

Эти два зеркала, это пространство между двумя зеркалами — это и есть односторонняя поверхность, на которой и время идет навстречу себе. Так должно было быть изначально — это естественный времени ход, и только наши логические построения делают смутной такую простую идею. Только своими превратными представлениями чиним препятствия мы нормальному ходу вещей, своей уродливой архитектурой разрушаем изначальное устройство времени. Не только этот мост над Самотекой и эта загнанная в трубу река времени — нет, все наши строения, все это масонское сооружение храма нашего мира — все, что нас отделяет стеной от самих же себя, перекидывает мосты между двумя сторонами, делает нашу поверхность двух (или одно?) сторонней — слиянно или раздельно? — всё это чертовы мосты. (далее…)

Начало романа – здесь. Предыдущее – здесь.

Родила я его, а мужа не знаю

Не придирайтесь к словам, если то, что я буду сейчас говорить, будет слишком двусмысленно, если скажу я одно, а покажется что–то иное, если я, наконец, просто срежусь у вас на глазах, как сверчок. Если произойдет то, что один из моих читателей метко назвал «катастрофой восприятия».

Я долго не спал, вспоминая события дня: игру с Бенедиктовым, ошибочный звонок и разговор с Ликой, потом, неожиданное предупреждение гадалки: «берегись, молодой человек», — наконец, и саму катастрофу, — вспоминал, все пытаясь связать этот бред воедино, стараясь схватить его принцип и смысл. И, понятно, мои размышления заданы были идеей Садового кольца как односторонней поверхности без границ. Лежа на кровати и обращаясь к кому–то (не знаю кому), я, признаться, довольно беспомощно думал, что только привычка к установившимся границам застит нам взгляд. Достаточно только отнестись свободно к этим установлениям, как преступишь порог привычного мира. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Я думаю, что Садовое кольцо по крайней мере раньше было односторонней поверхностью. Но ведь всякую одностороннюю поверхность можно превратить в двухстороннюю, «пробив» в ней тунель (точнее, манторлу), или же (что абсолютно то же самое) перекинуть над гранью поверхности мост — диалектика: только в этом ведь случае и возникает впервые грань! — итак, значит можно, образуя грань, перекинуть мост над изворотом перекрученной (с нашей извращенной точки зрения) плоскости кольца Мебиуса. Это и было сделано в Москве в шестидесятые годы. Не будем гадать, для чего это было сделано (видимо из каких–то экономических соображений), но факт остается фактом: над Самотечной площадью был построен мост, превративший одностороннюю поверхность кольца Мебиуса в двухстороннюю поверхность Садового кольца. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Читатель, вы мистик? — так вы потеряли себя, запутались в пустом лабиринте своих отражений, — лабиринте столь же нереальном, как вы сами, потерявшийся в нем. Рубль в вашем кармане — ощутимая реальность (на него можно купить сто коробков спичек), а потерявшийся руль — увы! — его нет.

Все–таки странно, — подумал я, — как это они двигались: вне времени, против часовой стрелки, по кольцу?.. Сверчок ехал против часовой стрелки, но ведь и автобус тоже — они не столкнулись лбами, а просто автобус подмял машину Сверчка… и тут меня осенило! — проследив глазами следы торможения, я понял все: автобус, с которым столкнулось такси, направлялся под мост, он спускался на Самотечную площадь и шел совсем рядом с правой кромкой поста — так близко к ней, что Сверчок, оказавшийся по ходу автобуса, был бы вынужден въехать на мост, но — не захотел этого: он попытался обогнать автобус и, поскольку это оказалось невозможно, вильнул хоть под него, чтобы не врезаться в бетонный парапет, которым мост начинается, — сделал последнее отчаянное усилие, чтобы не попасть на мост, проскочить вниз, на боковину, ведущую к Самотеке, просочиться между парапетом и автобусом, и был этим автобусом смят — как бы срезан пограничным парапетом. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Я вышел из автомата, намереваясь навсегда забыть несчастную Лику и хлопнув дверью, столкнулся с довольно пожилой уже женщиной. Она маячила здесь, еще когда я звонил, и теперь, столкнувшись со мной, спросила:

— Работает?

— О, еще как!

— Может быть, вы мне разменяете?.. — и она показала три копейки.

— Ну конечно.

Я сунул левую руку в карман и выгреб мелочь. Взяв с моей ладони двушку и копейку, она вдруг в упор с каким–то непонятным состраданием и, еще пожалуй, любопытством взглянула на меня. И тогда в сочетании черт ее красивого, выразительного, восточного типа лица я узнал черточки моей тетки Гарпеши — на меня глядели ее маленькие глаза. Я остолбенел, все еще держа свою мелочь на раскрытой руке, — я был в ужасе, ибо эти глаза, появляющиеся теперь слишком часто, сулили мне одни только неприятности. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Но она ничего не ответила. Я был удивлен и постарался так же представить себе и лицо Лики. А ведь точно: они очень похожи. В моем воображении Лика снова незаметно перелилась в Смирнова — он стоял в своей мастерской среди эскизов к той последней картине, которую я так и не видел. Я вспоминал этих чудовищ, подползающих к младенцам, эти обреченно поднятые руки, это сладострастие зла. Откуда все это могло взяться в Смирнове, в этой овце, которая, наверное, и мухи–то не обидела за всю свою жизнь? А ведь я был уверен: чтобы все это так изобразить, самому надо пережить нечто подобное; самому стать младенцем и зверем, вроде Бенедиктова; самому взять в себя это зло: стоять перед мольбертом со сладострастно выгнутой спиной, понять чудовище, стать им.

Я припомнил улыбку Смирнова. Да нет — стоит ли говорить? — он не был злым человеком. Он был сама доброта, простодушие, честность, но, пожалуй, именно поэтому, он был ужасен в своем творчестве. Он не видел спасения, и кричал об этом, и не мог пририсовать на своей чудовищной картине Святого Георгия: там избавителю не было места, красный плащ разрушил бы целостность всей этой выстраданной жизнью композиции, превратив высокое произведение в дешевый лубок. Этого не мог допустить художник. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Омытый мочой проливного дождя город сохнул стремительно, как фотоснимок. Полная, убедительная победа! Я шел по Садовому вниз к Самотеке, всем телом впивая послегрозовой озон, напевая в душе триумфальный марш из «Аиды», — шел, и мне почему–то вдруг вспомнились — мда! — недавние сердца восторги: брожение духа, взвинченного любовью к Софье Бурсапастори… Да–да, все вокруг я видел сейчас точно так же, как в день нашей первой с ней встречи, и казалось, что с новою силою вспыхнула эта любовь. Недолго думая, я вошел в автомат у кинотеатра «Форум» и набрал номер…

— Я слушаю, — ответил мне женский голос, но это был голос не Софьин…

— Я, кажется, не туда попал?..

— А куда вы звоните?

Стоп, читатель, да это же Лика! — вот как ведь бывает.

— Лика?

— Да.

— Ты меня не узнала?

— Узнала, — сказала она, но сказала не очень уверенно. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

Видно было, как он пережевывает человеческое мясо, выплевывая кости на доску… Я посмотрел–посмотрел да и сделал рокировку. Вот этого он не ожидал и от неожиданности подавился, закашлялся; лицо его налилось кровью и лопнуло в нескольких местах, как переспелый помидор; изо всех трех глаз заструились слезы; щеки мгновенно обросли недельной щетиной, а уши сосульками стекли вдоль шеи на плечи. Он засунул руку в глотку по локоть и вырвал оттуда застрявшую кость. — Рокировка?! — прорычал он.

Да, рокировка, читатель! — он–то рассчитывал, что я не захочу расстаться с ферзем, убью его грозного коня королем (е8–f7), и тогда он шахует меня ферзем на d5, но он просчитался. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

К сожалению, я не мог в тот момент понять высокого пафоса Бенедиктова, ибо он отгородил от меня Теофиля каким–то мощным экраном (представляю себе бедного скитальца, мечущегося по вселенной в поисках выхода…), — я был разобщен с Теофилем, перестал чувствовать его присутствие — екнуло сердце! — но и без подсказок можно было уже догадаться, кто таков мой противник: существо, претендующее на место человека. Мы с вами люди, а Бенедиктов нет! — нежить он, занявшая наше место (ваше место, читатель), и пока место человека занимает этот злобный тифон, не может быть никакой речи о человеке. Змей искуситель, кощей над златом, сын преисподней, отец лжи и всех зол на нашей земле — он управляет нами по своему наглому произволу. Не мелочь, не птички, не маленькие убийства, а войны, и чума, и катастрофы всемирного разрушения — вот дело его рук. Смрадное дыхание вырвалось из его ядовитой пасти, когда он, посмотрев на меня кровавыми глазами, сделал свой первый ход: е2 — е4.

Что было делать? я был один, был покинут всеми, брошен на произвол судьбы, никто не мог помочь мне в этой борьбе, и мне кое–как самому пришлось парировать его удар, двинув на врага симметричную пешку: е7—е5. Удивленный гроссмейстер взревел и сделал ход конем на f3. Пока что, не зная, как поступить, я только повторял его движения: конь на с6. (далее…)

Начало романа – здесь. Начало 4-й части – здесь. Предыдущее – здесь.

А ведь и действительно, читатель, несмотря на то, что шахматы теперь выхолощены до такой степени, что играть в них могут даже скопцы и вычислительные машины, они все еще остаются игрой стихий — земли, воды, воздуха и огня, — магической стратегией (что там бы ни думали об этом сегодняшние чемпионы мира и игральные автоматы). Даже и сегодня мы относимся к шахматам как к чему–то большему, чем спорт; а выражено это во фразах типа крылатого афоризма Карпова: «Я играю не с обыкновенным претендентом, но с идеологическим противником». (далее…)